— Посмотри на новеньких, — шепчет Тэхён, сам маскируя своё до неприличного любопытное разглядывание двух парней за открытой дверцей шкафчика.
Внутри тэхёновский шкафчик сентиментально обвешан их дружескими фотографиями, аниме-постерами и парой безделушек вроде плюшевого сердца со странной рожицей и человеческим телом, которое Ким с любовью называет «Татой». Его пристальный взгляд сам, а-ля: «я здесь главная стерва, тигрица и вообще охотница до хуёв» говорил о намерениях за себя. И болтал не впустую. По крайней мере, тот симпатичный, но неотёсанный парень, что ещё месяц назад называл его «отвратительным педиком» сейчас подкладывает тому в шкафчик любовные записки, подкармливает шоколадом и просит «дать ещё один шанс».
Чимин без капли интереса проследил за его взглядом, корпусом не разворачиваясь от шкафчика: недалеко друг от друга — видимо, шкафчики попались рядом, — стояли два парня. Один — высокий, с чёрными уложенными под шапкой волосами и по-детски милым личиком; но под широкой белой футболкой можно было рассмотреть рельефные мышцы спины и жилистые руки. Глаза светлые, чистые, будто у оленёнка, а движения порывистые, но немного неловкие, что совсем не убавляет этого очаровательного шарма. Милый, но не во вкусе Чимина — слишком высокий и накачанный. Но зато как раз во вкусе падкого на такие штучки Тэхёна.
Второй парень
бледный — это то, что первым бросается Чимину в глаза. Бледный настолько, что сильно контрастирует со своей чёрной толстовкой. Но почти что сливается со своими высветленными волосами. Какой-то приятный оттенок. Чуть желтоватый. Сливочный? Ванильный? Кажется, он видел такой оттенок шарикового мороженного в ларьке. Он не силён в подобном. Цветотип — скорее тема Тэхёна.
В отличии от первого, этот был небольшой комплекции и совсем невысокий. На вампира похож. Жуткий какой-то.
Он Чимину сразу не понравился: было у него какое-то странное ощущение, что ждать от него неприятностей, и всё. Оно было у Пака всегда, сколько он себя помнит: как, например, если бы у него в голове звенел колокольчик каждый раз, когда приближается опасность. Такое бывало, к примеру, когда он решал пойти более короткой дорогой, чем обычно, — может принести
неприятности. И обязательно приносит.
Никогда не ошибается.
Правда, чутьё это являлось слишком уж неопределённым: никогда не знаешь,
что именно там. Потому что иногда оно предсказывало не совсем опасность, а скорее
событие. Иногда — плохое, иногда — хорошее, а иногда и нейтральное. Было и такое, которое буквально перевернёт всю его жизнь вверх дном. А поэтому он никогда не знал, что именно это значит. Просто внутри всё кричит: «Опасность! Опасность!». И понимай, как хочешь.
Но дело было в том, что Пак не всегда его слушал, предпочитая поддаться порыву. А потом жалел, когда эти же задиристые парни, что пытались наехать на него в подворотне, оказывались избиты в порыве неконтролируемого гнева, а сам Чимин сидел над всем этим побоищем, сжимая кулаки и от адреналина, не ощущая ноющий синяк на скуле, расквашенный нос или повреждённые рёбра. А поэтому это «Опасность! Опасность!» перерастало в «Драка! Драка! Ответить! Разбить лицо ублюдкам!», что заставляло буквально бояться самого себя.
— И какой из них тебе нравится? — с лёгкой апатией в голосе спросил он у юркнувшего за шкафчик Кима, потому что тот, который высокий, заметил на себе чужой взгляд и растерянно начал озираться по сторонам.
Наиграется, переспит и успокоится, как и обычно. Ничего особенного.
Иногда его друг был настолько противоречив, что Чимин задумывался: а точно ли Ким Тэхён один? Ну, и щипал его за смуглую щёку, чтобы проверить. Так, на всякий случай. Пока что он добивался только обиженных криков и нытья, что ему «больно» и что Пак вообще «только на остальных людях такой добренький, а на друзьях отыгрывается!».
— Не знаю, — зашептал Тэхён, наклоняясь к нему. — Этот первый — такой загадочный. А второй просто...
Ух!
Он пискнул так, что к ним обернулась добрая половина коридора. В том числе и оба новеньких. Чимину посчастливилось направить на них взгляд как раз тогда, когда тот бледный закончил с учебниками и хмуро посмотрел на них, хлопнув напоследок шкафчиком.
У Пака прошли мурашки по спине. Жуткий тип.
— Понятно, — так же безэмоционально отозвался он на эмоциональное изложение мыслей друга, закрывая шкафчик и забрасывая туда свои спортивки. Надо будет зайти после уроков в танцевальную студию, потренировать те движения, которые всё никак не хотят получаться.
Танцы буквально были его страстью. Это было любовью с первого взгляда: он впервые увидел тех, кто двигался так, словно их тело не подвластно человеческому разуму. Он проходил мимо уличных танцоров вместе с матерью, когда в детских глазах загорелись те самые искры. После всё пошло-поехало: сначала все части «Шаг вперёд»
(многие танцоры с этого начинали, между прочим), потом поиск похожих фильмов, многочисленные видео в интернете, а потом и попытки повторить, разбивая себе все коленки, локти, а иногда и что посерьёзней. Тогда мать и решила отдать его на танцы. После чего попытки сломать себе нос участились, но вместе с тем и навыки улучшились —
начало получаться.
Чимин не умеет сдерживаться.
То есть,
умеет, конечно, но ему это даётся сложнее, чем другим людям. Танцы позволяли выпустить весь пар, все эмоции, что копились за день, за неделю и за всю жизнь тяжёлым грузом. Танцы были словно другим миром, в который сначала маленькой щёлочкой, а потом и целым окном вместе с всё более разогретыми горячими мышцами открывался другой мир: мир, где не существует ничего, кроме, казалось, нескончаемой энергии и свободы. Во время танца Чимину
не нужно было
управлять своим телом. Но одновременно с этим он чувствовал
каждую свою мышцу
чётко и осознанно, управлял им своим сердцем, чувствами и эмоциями, позволял себе слиться с музыкой воедино, чтобы выпустить
себя самого. Потому что
себя, как ему казалось,
было слишком много.
Тэхён такой страсти друга к этому искусству не понимал, однако всегда активно поддерживал. Сам он предпочитал отсиживаться на ламинированном полу танцевальной студии, либо наблюдая за отточенными движениями Пака, либо иногда зарисовывая что-то в своём блокноте.
Он не то что бы был таким уж художником: просто хобби и тайная страсть, помогавшая разобраться в своих мозгах, иногда слишком заполненных
чем-то, чего сам парень ещё не научился понимать.
— Эй, — Тэхён обиженно пихнул его в плечо, — я, конечно, понимаю, что твоя саркастичная задница не хочет это слышать, — он догнал его уже посреди коридора, следуя рядом и активно размахивая руками — кажется, даже какому-то счастливчику повезло получить от Кима в лицо; но сам парень своей оплошности не заметил, продолжая: — Но моя
гейская задница хочет себе кого-нибудь! И эти новенькие настолько хорошенькие, что грех этим не воспользоваться.
— Ну.
Удачи, — скептически поджав уголок пухлых губ, напутствовал ему Чимин.
Хотя и знал, что на самом деле подкаты Тэхёна почти никогда не терпели крах.
***
Чимин стоял посреди столовой и растерянно смотрел на облитого его же коктейлем парня перед ним.
Медленно понимая, что поспешил с выводами...
Подкат Тэхёна потерпел крах. И не просто
крах — а
крахище. Это он может с уверенностью сказать точно так же, как и то, что последнего слова
не существует. А его учитель, если бы услышал его мысли, то точно засомневался бы в хороших оценках Чимина.
Определённо это непростое совпадение: тот сегодня случайно встретился ему в библиотеке, когда он ходил туда получить книги для занятий, —
случайно оказалось так, что им нужна была одна книга, которая была только в одном экземпляре.
Случайно встретил его в узком коридоре, так же чувствуя, как тот определённо точно
случайно задел его плечом. И
случайно их новый учитель английского, Ким Намджун — запоминающийся человек, — посадил опоздавшего на урок парня на последнее свободное место, которое оказалось
рядом с Чимином.
А ещё, когда он шёл отдать справку по причине растяжения, из-за чего он не мог пару недель ходить на физкультуру, он наткнулся на вальяжно развалившееся на больничной кушетке,
уже знакомое наглое лицо за дверью.
В опешившем лице парня он успевает уловить чужие глаза.
Ничего особенного: карие. Как и у всех корейцев.
Стоп. Или нет?
Светлее. Но какие-то цепкие, будто бегло, пользуясь ситуацией,
изучающие.
Не находят ничего интересного. Тоже становятся тусклыми и ленивыми.
Показалось. Наверное, всё-таки,
обычные. Начинающие всё же раздражённо сужаться.
А ведь бабушка говорила ему: не будь фаталистом. Ни к чему хорошему это не приведёт, лучше уж самому прокладывать свой путь. Какая судьба,
Чимин-и? Ты ёбнулся?
Вы оба по воле случая заёбываете сегодня друг друга, и никакого вмешательства высшей силы там нахрен нет!
— Ээ... Прости, я всё ототру, — виновато бормочет Чимин, сразу же резко подаваясь вперёд и оттирая рукавом белого свитшота безнадёжно впитавшееся пятно клубничного (?) коктейля. Этим он, правда, скорее
втирал это в чужую футболку. И от этого ему становилось ещё более стыдно. Это же надо было так: он ведь уже отдал поднос и собирался уходить! Почему именно
он?!
Конечно же, окутанный виной за произошедшее, и ещё частично за Тэхёна (потому что за него почти всегда стыдно), Пак не сразу придаёт значение, когда длинные пальцы сжимаются на остатках стаканчика с убийственно наполовину свисающей трубочкой, сминая, а рука вскидывается, и...
Плюх!
В зале тот же час наступает гнетущая тишина. Кто-то особо горластый даже ошарашенно присвистнул, выглядывая со своих столов.
Чимин удивлённо смотрит на растекающееся — прям как и чувство унижения по его телу, нежно-розовое пятно на своём любимом белом свитшоте.
Мин Юнги — именно так назвал его учитель, потряс остатками жидкости в стаканчике, проверяя, как много там осталось — примерно на донышке, и спокойно обошёл его, с расстояния метра по дороге закидывая полусмятый стаканчик в мусорное ведро.
Чимин почувствовал, как по его венам вместо унижения разливается что-то другое, что-то, что он не может контролировать. И, в попытках сдержать это, сжал кулаки и опустил голову вниз.
— Ну и ну, — присвистнул Тэхён, закидывая руку другу на плечо и не боясь запачкаться. — Он мог бы и просто выслушать извинения. Да и мои попытки подкатить были не так уж и плохи.
Пак очнулся, немного испуганно разжимая кулаки и оглядываясь по сторонам: никто не заметил. Он облегчённо выдохнул.
Нельзя становиться
фаталистом. Ни в коем случае.
Ты ведь сам строишь свою судьбу,
Пак Чимин.
***
— Ты перегнул палку, — неодобрительно покачал головой Намджун, поправляя съехавшие на переносицу очки и сидя на кресле перед кофейным столиком, на котором не очень аккуратной кучкой были сложены домашние работы учеников.
— И что, — равнодушно пожал плечами Юнги. Он вальяжно развалился на диване сразу по прибытии. Потягивая из трубочки, вставленной в пакет с красной жидкостью, который обычно врачи используют для донорской крови.
Чаще всего вне дома, чтобы притупить чувство голода, он пил какую-нибудь сладкую хрень из человеческой пищи, вроде смузи или кофе с коктейлями.
Он был человек порывов, свысока плюющий на чужое мнение. Иногда его хён напоминал Намджуну крапиву:
лучше не трогать. А не то обожжёшься и будешь ещё неделю ходить с волдырями. Только, от Мин Юнги волдыри бывают гораздо страшнее.
— Люди так не поступают. Тем более этот Чимин хороший парень, — попытался педантично, как невменяемому (то есть,
изначально готовясь к провалу) объяснить Ким, откидывая мешающую прядь дымчато-серых волос назад. — Учителя его хвалили. У него даже есть здесь некая репутация заботливого одноклассника и вежливого ученика.
Мин поморщился.
— Это заставляет меня ненавидеть его только ещё больше. Тем более —
слишком много совпадений.
Как ты вообще докатился до того, что забыл
меня в кабинете Джина, а сам
укатил на урок?
Намджун
раздражённо тяжело вздохнул и закатил глаза, игнорируя камень уже в его сторону. Иногда он, может, и правда мог быть невнимательным. Но
Мин уже не маленький, и сам мог бы найти кабинет, если бы услышал звонок вовремя, а не препирался с Сокджином.
— И откуда только у тебя такой паршивый характер? Вроде бы даже нет
стоящей твоего характера причины за все эти сто двадцать лет, что я тебя знаю.
Сто двадцать лет...
Как быстро, если подумать, летит время.
Их обратили, когда Намджуну было двадцать один, а Юнги двадцать три. За такое большое количество прожитых лет такой маленький промежуток, как два жалких года, перестаёт быть значимым. Но если Ким с годами стал только мудрее, то старший всё больше и больше погружался в сучью вампирскую натуру. Он и раньше-то подарком не был, а теперь, когда расчувствовал вкус вечной жизни, совсем с катушек слетел, пока младшего не было рядом. Лет так пятьдесят бесконтрольно досуха выпивал буквально всех, кто ему не нравился, или — уж если на то пошло — попадал под горячую руку. А частенько и на более важные личности покушался.
И на всё это Охотники слетались как моль на ночник. Всё это время Мину удавалось ускользать. Помимо одного раза, когда его поймали и отправили в лабораторию — изучать слабости и особенности (как ни странно «
изучать», а не «
убить») «чуда природы». Но и оттуда он спустя пару недель сбежал. Тогда-то этот «придурок тощий» — как говорил иногда в порыве высшего раздражения Намджун, — и поубавил прыти, немного успокоившись.
Но, на самом деле, как бы ни хотелось приделать к его истории тяжёлое детство как причину такого поведения, но
нет. Потому что
не было такого.
Юнги родился в довольно обеспеченной семье. Родители его были совершенно обычными, не считая неплохого состояния. А поэтому, кроме как элементарному дефициту внимания, причин можно и не найти. Просто... Он таким родился. И всё. А поэтому даже Намджуну, как его лучшему другу, не удаётся залезть так далеко в воспалённый минов мозг.
— А причины и не надо, — нейтрально ответил Мин, затягиваясь жидкостью через трубочку ещё раз. — Просто бесит.
— Ты ужасный человек, — неодобрительно покачал головой Намджун.
— Я и не отрицаю.
