Ракушка

В широком овальном зеркале со свежими следами рисунков зубной пастой отражался загнанный подросток, чья бледная кожа почти просвечивала на солнце. Запавшие щеки, тени под глазами не отменяли твердого, полного решимости взгляда, который из-за внешности казался ядовитым и даже мрачным. Подросток был готов идти до конца, чем бы ни закончилось его путешествие. Савада Иетсуна — можно просто Тсуна — на миг прикрыл глаза, тяжело опираясь на раковину, так, что края практически впивались в мозолистые ладони. Сейчас дом пустовал, но он все равно на всякий случай заперся в ванной. Сколько он себя помнил, их семья всегда была странной. Мама витала в облаках, обитая в каком-то своем, придуманном мире, под который подстраивала реальность, с легкостью перекраивая все, даже самые немыслимые, необъяснимые случаи. С годами Тсуна понял, что это не наивность, а проявление мудрости. Так она оберегала их маленькую семью. Пропадающий неизвестно где отец по возвращении всегда травил выдуманные байки из несуществующей шахтерской жизни. И прятал под штаниной пистолет. Старший брат-близнец, которого всегда звали лишь полным именем — Тсунаеши, притягивал людей. Своей улыбкой он мог смягчить даже отпетого маньяка. И, несмотря на некоторую замкнутость, имел множество друзей. А сам Тсуна мог общаться с собой из будущего на десять лет вперед. Видел картины из его — своей — жизни. Не всегда важные, чаще всего отрывочные, без конкретной даты, но от этого не менее ценные. Он мог черпать поддержку в силе духа взрослого человека. А в голове с самого детства, казалось, еще раньше, чем Тсуна научился говорить, крутилась фраза, высеченная с грустной, но твердой уверенностью: — Ракушка проходит сквозь века, не меняя своей формы. Пока Тсуна был маленьким, считал картинки выдумкой, фантазией, навеянной очередным аниме, но потом они стали реальностью. Печальной реальностью. К ним приехал дедушка Тимотео и почему-то указал пальцем на Тсуну, хотя старший Тсунаеши понравился ему определенно больше. Отец, отдав честь, забрал сына в Италию для тренировок. О которых Тсуна не хотел вспоминать даже под страхом смертной казни. От методов отца осталось мерзкое ощущение абсолютной беспомощности перед лицом сильного существа, вспоминая о котором, Тсуна непроизвольно нервно вскидывался и огрызался. Если охарактеризовать те годы одним словом, то это будет «боль». Ну, или одиночество, так как Тсуна никого, кроме отца, не видел, полностью зависимый от Емитсу. Унизительное чувство беспомощности, тошнотворное, болезненное, когда понимаешь, что даже если станешь сильнее, все равно не сможешь победить своего врага. Не сейчас и не через несколько лет. Все шрамы, что змеились по телу, уродуя его, словно треснувшую чашку из любимого маминого сервиза, пришли оттуда. С тех проклятых тренировок. Тогда Тсуна лишился отца. Он не мог назвать этим словом человека, с холодным, безразличным взглядом швырявшего собственного сына со скалы и об скалу, наказывающего за любую, самую глупую, ошибку в примерах. Тсуна еще долго после этого не мог вернуть себе уверенность в собственных силах, сомневаясь, проверяя и перепроверяя каждое решение, взвешивая слова настолько тщательно, что походил на идиота, только зля Емитсу сильнее. В одиннадцать лет он вернулся домой. К тому моменту он говорил на четырех языках, стрелял из пяти видов огнестрельного оружия, умел ориентироваться на местности, знал приемы рукопашного боя, решал задачи из выпускного класса старшей школы и умел вызывать пламя. К тому, что ожидало его дома, Тсуна не был готов. Оказалось, за четыре года отсутствия Тсунаеши успел насмерть обидеться на брата за подаренное лишь ему внимание отца, и теперь отгораживался от младшего, а мать во всем потакала, стремясь компенсировать выбор и «заботу» Емитсу. Даже спустя годы она не изменила привычке выделять старшего сына. Тсуна вновь и вновь, спускаясь на кухню, наблюдал хитрые, заговорщические подмигивания, переглядывания, которыми мама обменивалась с Тсунаеши. Пусть тот не умел готовить ничего, кроме кофе, не убирал в комнате, мама все равно называла его помощником, опорой, поддержкой. Как будто Тсуны не существовало. Так была потеряна еще одна нить. Брат веселился со своей компанией, участвовал в каких-то «секретных» делах. Младший его нисколько не интересовал, поэтому Тсуна, смирившись, отпустил и эту связь. А потом приехал репетитор с вестью о том, что Савада Иетсуна — наследник мафиозной семьи Вонгола, будущий Десятый босс, и завертелось. Тренировки в стиле Вонголы, традиции семьи, виды пламени, уроки, Хранители, Аркобалено. Тсуне было стыдно за срывы на Фонге, приглашенном специально Реборном, но своими словами проницательный китаец задевал в душе струны, которые Тсуна трогать боялся. Он ничего не мог с собой поделать, чувство беспомощности, боль, подсознательный страх вновь всплывали в голове, почти парализуя нервную систему. Тсуна дышать мог через раз, когда Фонг упоминал отца и тренировки в одном предложении, словно издеваясь, словно ему доставляло удовольствие теркой вновь и вновь проходиться по ранам. Нет, разумеется, нет, китаец не стремился к этому, вообще, казалось, ему наносили обиду колкие, грубые ответы Тсуны, после чего он уходил в комнату Тсунаеши, где, несмотря на всю любовь к чаю, выпивал предложенную чашечку кофе. А Тсуну тошнило в туалете, потому что тело вновь вспоминало столкновение со скалами. Отчасти он вздохнул с облегчением, когда предлагаемые Реборном Хранители выбрали брата для «игры в мафию» — они были не его, совершенно точно не его. Тсуна побаивался наглого, слишком громкого Гокудеру, насквозь фальшивого Ямамото, недалекого Сасагаву, путающего привязанность с насилием Хибари. Переведя дух, Тсуна выбрал в Хранители тех, кому верил, кого за проведенные в Намимори несколько лет мог назвать почти друзьями. Тренировки в стиле Вонголы его веселили, репетитор ему нравился, пусть тот был невыносимым зазнайкой, всезнайкой и частенько убегал в комнату Тсунаеши. Плевать! Впервые в жизни Тсуне было весело на тренировках. А после пришел Рокудо Мукуро. Которому Тсуна проиграл из-за неумения работать с иллюзиями. Никто никогда, ни отец, ни Реборн, не показывали ему, как можно противостоять такому сильному Туману. Он просто запутался, заплутал, и интуиция, отравленная неуверенностью, не могла помочь, истерично крича во всех уголках сознания. Конфликт Колец, ненавидящий его Занзас, которому Тсуна проиграл уже осознанно, по собственному желанию. Потому что узнал, что вся жизнь его оказалась фальшью, им с Емитсу солгали, обыграв в темную. Его старший брат — Истинное Небо, абсолютная Гармония, рождающаяся очень редко. Его пламя приманивало Хранителей, они летели к нему, как мотыльки, привлеченные светом лампы. А сам Иетсуна являлся не более, чем подставной фигурой, разменной монетой, отвлекающим маневром. Пока он пытался справиться с «заданиями Вонголы», на свет рождался новый босс, уже окруженный преданными последователями. Тимотео задумывал с самого начала именно это, ничего не сказав Советнику. Отца Тсуна не жалел, но…о, какое унижение испытал он, когда Занзас на Конфликте с особым наслаждением рассказал всю правду. Хотелось встать и растоптать противника, но Тсуна остался лежать, сдерживая пламя внутри, сковывая собственную решимость, переплавляя желание сражаться в желание спастись, выжить. Потому что Емитсу не простит проигрыша. Не простит длительного обмана. И если боссу он ничего сделать не сможет, слишком уж тот недосягаемая фигура, а за Тсунаеши начнут приглядывать, то Тсуна вот он, под рукой, идеальный козел отпущения, мальчик для битья, на котором можно выпустить пар. Поэтому он должен стать сильнее, научиться убегать и прекратить доверять, искать уз с кем-то, чем начал баловаться в последнее время, расслабившись. Оказывается, Тсунаеши — гениальный хакер, сотрудничает с Верде, Варией уже давным-давно. Он покорил их. Истинное Небо с Хранителями-потомками легендарного Первого поколения Вонголы. А всех друзей Тсуне присылал Внешний советник, желающий контролировать ребенка от и до. И даже Реборн, в конце концов, все время убегал к брату. Иногда Тсуна задавался вопросом, почему он-будущий ничего не сказал об этом, даже не намекнул, продолжая присылать свое пламя, уверенность и защиту, но не связываясь через видения, а потом понял — ничего бы не изменилось. Не ему, ребенку без поддержки и связей, тягаться с Вонголой, чей босс умудрился обвести вокруг пальца Внешнего советника, заставив того воспитать достойную пешку, самолично позаботиться о фальшивке, подогревая методы мечтами о властвовании через сына, в то время, как сам Ноно оберегал бриллиант, жемчужину. Узнай об этом Тсуна, начал бы дергаться, рыпаться, как муха в липкой паутине, привлекая ненужное внимание. Как он может изменить свою кровь? Родословную? Происхождение? Он не провидец, чтобы видеть на регулярной основе, нет, он мог говорить с другим собой целенаправленно лишь в минуты особого душевного напряжения, пребывая почти на грани между жизнью и смертью, а в остальном… Ему оставалось лишь смотреть отрывочные картины да принимать решения, делать свой собственный выбор, ошибочный или нет, формируя ракушку и внутренний стержень. Поэтому молчал для себя маленького, щедро делясь с ребенком своей уверенностью, черпая силы у себя-будущего, во взрослом пламени, находя странное утешение в его тепле. Он не знал конкретных механизмов, не знал, почему именно у него пробудилась способность Ракушки, но понимал причину возможности подобного — Ракушка неизменна. Он — всегда он. Сквозь года его суть неизменна. Если бы не Ракушка, Тсуна давно бы сошел с ума. Но благодаря видениям он знал, что в будущем, неважно, через пять лет или десять, у него появится настоящий друг. Чем взрослее становился Тсуна, тем больше картин было связано с ней — женщиной с синими волосами и глазами цвета красного чая. Он не знал, ни как они познакомились, ни почему подружились, но… с каждым разом она становилась все ближе, несмотря на то, что их отношения не несли ни малейшего сексуального подтекста. Красавица с резким характером, острым языком, тяжелой рукой. Тсуна еще не знал ее лично, но уже скучал по ней. Лар Милч. Но сейчас ему предстояло выйти на сцену в последний раз, чтобы получить метафорическую пощечину, становясь свидетелем передачи колец Тсунаеши. У него не осталось даже призрака друзей, лишь надежда на Лар Милч в будущем да покрытая сетью трещин раковина.

***

Тсунаеши жутко не нравилось происходящее. Он думал, что сумел спрятаться, скрыть свои способности, но на самом деле оказалось, что ему все это время помогали, создавая иллюзию безопасности. Все давным давно было продумано Тимотео. Возможно, не забери Тсунаеши Хранителей у Тсуны… Впервые в жизни Савада ощущал себя в ловушке, из которой нет выхода. И Тимотео, щурящийся как кот на солнце, улыбающийся ласково-ласково, являлся главным пауком. Никуда Тсунаеши из его сетей не денется. Будет руководить Вонголой, сотрудничать с отцом, даже зная, что тот планировал поставить на место босса младшего сына в качестве марионетки. Будет советоваться с ним, слушать его выводы, следовать словам, как бы ни хотелось обратного, потому что на замену никого нет, Емитсу — единственный управленец в CEDEF, следующего еще надо выучить. Тсунаеши обвел взглядом друзей и союзников. Все они собрались в конференц-зале лучшего местного отеля, предварительно убрав оттуда мебель и попросив персонал удалиться, чтобы ничто не мешало настоящим мафиозным делам. Фуршет вполне может обойтись без посредников, тем более, здесь не так много народу, лишь «свои», как говорится. Хранители радовались признанию, до них еще не дошло, как сильно они все вляпались. Занзас довольно выпячивал грудь, гордясь усилением семьи. Отряд ни в чем не отставал от босса. Девятое поколение… сборище старых пауков! И бывшие Хранители Иетсуны, те, кого брат называл друзьями, с кем сколотил банду, запугивающую окрестности, стояла за спиной у старых мафиози. Впервые Тсунаеши задумался, а знал ли брат вообще о существовании «своей» банды? Иетсуна… взгляд остановился на брате, белеющем неподалеку молчаливым призраком. Как всегда одетый в излюбленные белую рубашку, черные брюки и кожаные туфли. Он даже на Конфликт пришел в таком виде, хотя остальные выбирали более удобные и практичные варианты. Тсунаеши подумал, что был к брату несправедлив. С годами они становились все менее похожи. Почему-то пламя оказывало на Тсуну сильное влияние: глаза и волосы его изменили цвет с каштанового на красное дерево, в то время, как кожа побледнела. Сейчас он выглядел таким взрослым. Серьезным, собранным. Смирившимся. На плече Иетсуны восседал Реборн, хотя Тсунаеши полагал, что Аркобалено присоединится к остальным. Признаться честно, ему льстило, что Солнцу пришелся по душе приготовленный им кофе. Однако, несмотря на это, киллер выбрал другую сторону. Перед мысленным взором всплыла увиденная им однажды случайно дома картина. Когда Реборн, укрыв свалившегося после тренировок Тсуну одеялом, вдруг бережно, едва касаясь, отвел со лба пушистые пряди. Киллер смотрел на брата неподвижным, нечитаемым взглядом, по выражению его лица невозможно было угадать его мысли, и Тсунаеши поспешил скрыться с «места преступления». Разве смел он подумать, что сильнейший из мафиози может относиться к кому-то настолько… трепетно? И знал ли об этом сам Иетсуна? Подведение итогов Конфликтов прошло быстро и гладко. Тсунаеши признали законным наследником, сместив его брата, вручив шкатулку с кольцами, которые он обязан лично передать выбранным Хранителям. Тсунаеши уже повернулся, чтобы извиниться перед братом, как Ламбо вдруг разнервничался, разразился плачем, уронив на Тсуну базуку десятилетия. Розовые клубы окутали невысокую фигуру брата, скрыв от глаз окружающих. Вместо него появился мужчина в строгой рубашке, брюках со стрелками, дорогих кожаных туфлях — по-видимому, даже через десять лет Тсуна не изменяет выбранному однажды стилю, но все еще презирает или игнорирует пиджак. Однако от вида брата в груди родился крик — медленно стекая по шее и рукам, белоснежную некогда рубашку пропитывала алая, невыносимо алая кровь. Расширенными глазами Тсунаеши смотрел на ожоги, видневшиеся в прорехах, на липнувшие к коже влажные волосы. Тсуна выглядел так, словно только что покинул поле боя. Молодой мужчина обвел присутствующих уверенным, холодным взглядом — Тсуна всегда смотрел на людей мрачно, тяжело, словно подозревал во всех преступлениях. Тсунаеши припомнил, что раньше эта особенность смягчалась улыбкой, но с годами брат перестал улыбаться вовсе. Или это просто они с мамой больше не видели его улыбки, не слышали его смеха? — Кольцо! — потребовал он властно, протянув руку к Тсунаеши. Тот немедленно завозился с замком шкатулки — тон Тсуны не предполагал колебаний и лишних вопросов. Когда его брат успел стать таким? — Не вздумай, мелкий босс! — предупреждающе рыкнул Занзас, доставая пистолеты, но его ноги тут же сковало льдом посмертной воли. У Тсуны ушло не более секунды на формирование и применение техники, один-единственный вздох. Глаза лидера Варии расширились от потрясения, очень немногие знали, как сильно он боится данной техники. Фобии вообще тяжело поддаются контролю. Тсуна, судя по всему, знал и ударил сразу по больному. — Не заставляй меня тебя затыкать, — предупредила с холодком взрослая версия брата. — Эту модификацию твои офицеры так просто не растопят, — затем он прикрикнул: — Кольцо, Тсунаеши! Живее! Как только реликвия оказалась в его руках, мужчина как будто успокоился. Разгладились морщины меж бровей, покинуло тело сковывающее плечи напряжение. Он надел кольцо на указательный палец, и окропленный кровью металл вспыхнул красноватым пламенем. По залу растеклась волна тепла. Это был не Ураган и даже не Ярость Занзаса, а именно красные Небеса, как закат после войны, алый от пролитой крови. — Ракушка проживает века, не меняя своей формы, — мягко произнес мужчина. Он вообще удивительным образом сочетал ее в себе с легко заметной твердостью, жесткостью, не переходящей в жестокость. Такие люди умели принимать болезненные, но нужные, важные решения — то, чего боялся и избегал Тсунаеши. Краем глаза он заметил участившиеся дыхание Тимотео, его расширенные глаза. Неужели это реакция на сказанную братом фразу? Но что она означает? Пламя на кольце взревело, откликаясь на решимость Тсуны, плотным столбом вознеслось к потолку. Запах крови смешался с огнем. Тсунаеши невольно задался вопросом, сколько же на самом деле сил у брата? А затем перед ними возникло окно, немного расплывчатое по краям. Взрослый Иетсуна не обращал внимания на присутствующих и собственные раны, не сводя взгляда с изображения, где за невысоким земляным валом скорчилась белая фигурка. В которой Тсунаеши с ужасом узнал младшую версию брата. Кто-то обстреливал пламенем их Тсуну, пока тот снова и снова возводил ледяные стены, швырялся огнем в ответ. Вокруг шумели-трещали деревья, со страшным грохотом трескалась земля. Кто бы ни являлся противником, он обладал чудовищной силой. Но Тсуна мало в чем уступал ему. Глядя на это, Тсунаеши вынужден был признать, что давно свалился бы без сил в подобной ситуации, а его младший брат, которого он привык считать капризным, изнеженным любимчиком окружающих, лишь вспотел. Но поражало больше всего не это, а готовность Тсуны сражаться не на жизнь, а на смерть, сражаться всерьез, не в тренировочном бою, когда противник отступит, если ты устанешь. Что делал бы сам Тсунаеши, окажись он внезапно посреди боя? Он не знал. Жизнь, тренировки с Фонгом и Варией не подготовили к подобному исходу, офицеры элитного отряда шутили, что его путь мафиози еще только начинается. Однако вот перед ними Тсуна, младше брата всего на пару минут, сражается в реальном бою, выживает. И становится понятно с первого взгляда, что с Занзасом он притворялся, просто играл, изображая слабость. — Очень интересно, — произнес незнакомый, сладко растягивающий слова голос, похожий на сахарный сироп. Но внутри, под всей этой вуалью звучала непреклонная твердость, жесткость металла. — Что взрослый Тсуна-кун, что его маленькая версия — оба такие упрямые. Но тебе не справиться со мной. Не без колец и древних артефактов. У твоего будущего «я» еще имелся бы шанс, но не у тебя. — Я так не думаю, — взрослый Иетсуна усмехнулся, и, ко всеобщему удивлению, на той стороне его услышали. — Ты прав, без колец Вонголы я не могу передать много пламени младшему, но мне повезло оказаться от них неподалеку. И он станет проводником моей Воли. Будет больно, — предупредил он, обращаясь к своей младшей версии. — Как будто нам привыкать, — усмехнулся тот и стиснул зубы. Взрослый кивнул, после чего окно затопили волны небесного огня, заставившие врага убраться подальше. Незримая нить связывала двух людей: одного из будущего, другого из прошлого. Она вибрировала, резонировала, окружающие могли слышать дивную песню их связи. Тсуны работали как единое целое, фигура подростка вырабатывала просто ужасающее количество пламени или… просто служили вратами, пропускающими огонь другого? — Не боишься убить маленького себя, Тсуна-кун? — донесся сквозь грохот пламени голос невидимого врага. Ответом ему стала одинаково кривая двойная усмешка. — Я никогда не мечтал… —…жить долго и счастливо. Голоса звучали в унисон, слово в слово, буква в букву, не отрепетировано, а потому механически, а естественно, живо… обыденно. Словно Тсуна в два голоса озвучивал идущие из сердца собственные мысли. — Признаться честно, я не планировал… —…дожить даже до пятнадцати. Простая истина. Тсунаеши заметил, как помрачнел Реборн, как отвел взгляд Тимотео и нахмурился Емитсу. Ему вдруг стало очень больно — что же случилось с братом, если он хотел умереть еще в детстве? Знал ли он вообще своего брата или придумал его? Внезапно все исчезло. Окно схлопнулось, а перед ними вновь возник Тсуна, подхватив начавшее падать кольцо, стиснув пальцы на окровавленном металле. Расширенными глазами он, не моргая, смотрел перед собой, как будто видел нечто, недоступное другим. Будущее. Его никто не прерывал, никто не проронил ни слова, смотря то на подростка, то на окропленное кровью, словно жертва богам и принесенная им клятва, кольцо в его ладонях. Наконец, Тсуна моргнул, встряхнулся. — Ты как? — Тсунаеши осторожно приблизился к брату. — Нормально, — тот перевел на него чуть растерянный взор, — я дожил до двадцати пяти… Даже больше, чем рассчитывал, — растерянность ушла, взгляд снова стал острым, тяжелым, пронизывающим, под которым непроизвольно хотелось поежиться. — Простите, мне надо идти. Впихнув кольцо Тсунаеши, он вылетел прочь из зала, даже не заметив вспрыгнувшего на голову Реборна. Остальные переглянулись, не зная, как реагировать на увиденное.

***

Залетев в комнату, Тсуна швырнул на кровать сумку и принялся методично, аккуратно складывать в нее подготовленные заранее вещи, как будто привычная педантичность способна удержать рассудок на плаву. Он увидел, что с ним случится в будущем, знал, кто его убьет — другой он позволил увидеть, в тот момент его воля перешла через все мыслимые и немыслимые границы. Наверное, это действительно было важно. Он умрет. Через десять лет. Довольно и свободно улыбаясь своему врагу. Тсуна сдернул рубашку, желая переодеться, так как эту испачкала влажная земля, как вдруг спины коснулась обжигающе горячая маленькая ручка, растопырившая мозолистые пальчики, словно желая забрать привлекший внимание шрам. Один из многих. Время застыло, замерло дыхание, взрывая, надламывая изнутри клетку ребер. Тсуна не хотел, не мог поверить, что именно этот человек пришел за ним. Пахло тальком и порохом — знакомый запах, преследовавший по пятам, им всегда пахли подушки по утрам, одежда, казалось, сама кожа. Маленький убийца стоял сзади, прослеживая каждую линию на теле Тсуны. Наверное, стул придвинул ради такого дела, потому что Леон копошился в волосах, свивая себе гнездо. — Зачем тебе это, Реборн? — тоскливо спросил Савада, отказываясь верить интуиции, несмотря на все желание, жгучее, страстное, довериться. Солнце киллера упрямо пыталось достучаться до его Небес с первого дня знакомства. Тсуна честно считал это злой насмешкой — что он мог предложить знаменитому мафиози? Тем более, тот старался проводить свободное время с братом. — У тебя под боком Истинное Небо. — Соблазнительность данного вида пламени для атрибутов сильно преувеличивают. Или преуменьшают важность умения пользоваться собственной головой и волей, — рука пошла дальше, становясь горячее с каждым сантиметром — настолько, что Тсуна почти видел оставленные ожоги. По крайней мере, ему казалось, что без них точно не обойдется. Беда в том, что Реборн мог сжечь дотла, но Тсуна все равно доверял ему. Как будто так было всегда. — Хотя я не мог отказаться от возможности исследовать данный феномен поближе, все-таки последним Истинным Небом являлся Джотто Примо, нисколько не заинтересован в Небе, которому сопутствует слабость духа. Так куда мы бежим? — Не знаю, но надо сделать это до того, как опомнится Емитсу. Иначе он сотрет меня в порошок. — Вообще-то это был план Тимотео, — резонно заметил киллер. Горько усмехнувшись, Тсуна развернулся, отчего не опустившиеся ручки Реборна оказались на диафрагме. — Вряд ли его заинтересуют подобные нюансы. Он будет искать козла отпущения. Если бы я удержал Хранителей, если бы лучше сражался с Рокудо Мукуро, если бы победил Занзаса… — А ты мог? — киллер оживился. Тсуна скривил губы. — Да. А теперь смогу и Рокудо Мукуро — я вообще быстро учусь, отец об этом позаботился. И он же знает мои возможности — сам их тренировал. Киллер поднял лицо, по-прежнему не отнимая рук, его Солнечное пламя стучалось к Небу все настойчивее, черная, густая горечь кипела, клокотала, пенилась под жгучим пламенем, уничтожаемая им даже против воли владельца, цепляющегося за последнюю оставшуюся в жизни константу. — Сколько тебе было? — Семь. Сразу после приезда Тимотео. Молчание Реборна было… весьма многозначительным. Киллера ведь тоже обыграли, не сказали ему всего, хотя тот считал Ноно почти другом по меркам мафиози. Интуиция тревожно заворчала, заворочалась, как медведь после спячки. — Не стоит, Реборн, — Тсуна покачал головой, криво, печально улыбаясь-усмехаясь. — Емитсу все еще Внешний советник, предусмотрительно не воспитавший умеющую самостоятельно мыслить смену. В самом деле, что Базиль, что Орегано — оба смотрят Саваде-старшему в рот, а кроме них поставить больше некого, они являлись обладателями самого сильного и стабильного пламени. — Так прикажи мне, — киллер ухмыльнулся, черные глаза блестели, преисполненные хитрости, коварства и… жажды. — Останови меня. Не дай навредить Вонголе, твоему брату, самому себе. Спаси меня, мой рыцарь, — Реборн картинно похлопал ресничками. Сзади многозначительно поблескивал чемодан, полный разнообразнейшего оружия, кроме, может быть, ядерного. Тсуна против воли расхохотался. Как хотелось ему ответить согласием, принять нить, что не просто доверчиво вручали — силком впихивали в сопротивляющиеся руки. — Ты этого не сделаешь, Реборн. Ты слишком умный, чтобы ввязываться в открытое противостояние с Вонголой. — Может быть, да, а, может быть, нет, — хмыкнул Аркобалено. — Кто знает, возможно, это меня развеселит. Тсуна не знал, плакать ему или смеяться, нервы, после пережитого сегодня, откровенно сдавали, несмотря на воспитанный самоконтроль. Самое страшное, что он по правде не мог гарантировать, что Реборн не поступит так, как сказал. И он не мог допустить этого, ему требовалось как-то удержать киллера. Реборн стал первым человеком, увидевшим именно его, живущим не воспоминаниями или собственными, порой какими-то искаженными, представлениями о Саваде Иетсуне. Именно он первым задал вопрос, чего хочет сам Тсуна. Пусть он превращал жизнь в хаос, было весело. — Зачем тебе это? — в последний раз попытался достучаться Тсуна. Себя он видел смертником — Емитсу не отступит, подключит все резервы. Может быть, получится выиграть немного времени своим побегом, но в таком случае Тсуна не хотел, чтобы Реборн связывался с почти мертвецом. Жила в нем какая-то странная нежность по отношению к Солнечному Аркобалено, родившаяся, наверное, одновременно с ним, потому что Тсуна, как ни пытался, не мог разыскать ее истоков. — Ты свободный киллер, лучший в мире. Зачем тебе я? Ты можешь иметь любое Небо, какое только захочешь. Знаешь, такая настойчивость больше подошла бы Урагану. Вдруг Реборн резко прыгнул вперед, буквально вынудив Тсуну поймать его, чтобы оказаться нос к носу. Черные глаза смотрели до жути серьезно, и Тсуна невольно подумал, что всегда, с самого первого мгновения, умел различать и понимать выражения детского лица, как будто тренировался долгие годы. — Я ждал свое Небо более тридцати лет и не собираюсь отказываться от него из-за каких-то дурацких комплексов. От которых, к тому же, легко избавиться, — хищная улыбка, возникшая на последних словах, пробирала морозной дрожью по позвоночнику. И Тсуна сдался. Никто на самом деле не подозревал, как сильно истосковался он по теплу, насколько устал быть одиноким. Неправильно понятым. А объяснить что-либо ему мешали вбитые насмерть уроки отца. Связь установилась в мгновение ока, словно только и ждала подходящего момента, а Тсуну обдало приятно колким счастьем уже его своевольного Солнца. — Теперь можно и бежать, — довольно проурчал тот. — Разрешите помочь с этим? Тсуна подпрыгнул, услышав мягкий, спокойный голос. Возле окна стоял мужчина в длинном, наглухо застегнутом сером плаще и маске в шахматную клеточку, закрывающую половину лица. Прислонившись плечом к стене, он поигрывал тростью. Незнакомец появился в комнате совершенно бесшумно, о чем интуиция, воспринимавшая даже брата, как угрозу, не подумала сообщить. — Шахматноголовый! — из детской груди Реборна вырвался полный ненависти рык. Киллер направил превратившегося в пистолет Леона на мужчину, своей маленькой фигуркой заслоняя Тсуну, словно хотел спрятать вовсе. — Ты его не получишь! Реборн откуда-то знал незнакомца, верил, что тот представляет опасность, но Тсуна… Нет, он будет сражаться, если киллер скажет, но сам не ощущал угрозы. — Если бы хотел — получил, — спокойно возразил мужчина приятным, негромким голосом. — Но сейчас я пришел с другим предложением. Как насчет моего дома в качестве убежища? Несмотря на спокойствие внутреннего чутья, обычно сомневающегося во всем, Тсуна подозрительно прищурился, крепче прижимая к себе Реборна. — Какая вам от этого выгода? Мужчина хмыкнул, снисходительно, немного ностальгически. В нем чувствовалась безудержная сила, гораздо более могущественная, чем у Реборна, а ведь тот считался сильнейшим из Аркобалено! Этот человек мог уничтожить их за долю секунды, но Тсуна иррационально доверял ему. Поэтому стиснул Реборна, пытаясь разобраться в самом себе. Откуда пришло это ощущение-знание? — Когда-то в одном из миров, — заговорил мужчина, — юноша по имени Савада Тсунаеши придумал способ снять проклятие Аркобалено, — Тсуна ладонями ощутил, как сбилось дыхание Реборна. — Впоследствии он стал одним из величайших боссов Вонголы, Нео Примо. Не знаю, какой именно способ он придумал, за тем миром присматривает другой Шахматноголовый, но однажды ко мне пришла просьба от Тринисетте того измерения — позаботиться о Тсунаеши. Там он умер, а здесь — родился. Под именем Савады Иетсуны. Такая ирония — потерять все, что имел там: титул, любовь родителей, друзей, даже имя, — но обрести взамен значительно больше, — Шахматноголовый многозначительно посмотрел на Реборна, и Тсуна понимал, на что он намекает — на их связь. Его выбрал своим Небом сильнейший и самый невыносимый из Аркобалено. — Вы надеетесь, что я смогу снять проклятие, — догадался Тсуна, посмотрев в очередной раз на неожиданного гостя. — Это было бы неплохо, — благосклонно кивнул тот. А Тсуна сглотнул. Чем бы ни являлось это проклятие, оно было связано с мирозданием, с непонятной системой, способной отслеживать путь перерождения души в других мирах. Как ему справиться с подобным масштабом? Однако, посмотрев в расширившиеся глаза Реборна, который прятал в черной глубине, старательно пытаясь убить надежду, Тсуна понял, что сделает. Пока непонятно как, но сделает. Хотя бы ради Реборна. Даже если понадобится умереть ради этого. В конце концов, он давно знает, что такое Воля на самом деле. — Проблема в том, что я не помню свою прошлую жизнь, — лишь реакции, отголоски, так называемый эффект «уже виденного», но этого мало, чертовски мало. — Однако это не отменяет того, что твоя душа — прежняя, — хмыкнул Шахматноголовый. — Вы, дети Джотто, любите действовать не мозгами, а душой и сердцем. Так что у тебя есть все шансы помочь своему новому Хранителю.

***

Кровь вытекала из слабеющего с каждой секундой тела, но полулежащий на земле мужчина бестрепетно зажег пламя. Столб оранжево-красного пламени вознесся к небесам, а затем распался, образуя прочнейший купол. После чего мужчина открыто посмотрел в изумленно расширившиеся сиреневые глаза. — Ты не сделаешь этого, — недоверчиво прошептали ему. — Не сделаешь… — Сделаю, — улыбнулся мужчина солеными от крови губами. — Пусть мое тело пострадало, но моя воля сильна по-прежнему. Знаешь, Бьякуран, когда все изменится, даю слово, я обязательно спасу Юни.