***
Когда Гермиона перенеслась в Малфой-мэнор и ступила на мраморный пол большого зала, в первый момент её будто бы обдало могильным воздухом. Она даже мотнула головой, желая избавиться от этого странного наваждения. Поёжившись, она прошла по залу и положила цветы на стол. В поместье было тихо как никогда. Несмотря на то, что шторы были распахнуты, а на улице был солнечный августовский день, здесь царили прохлада и полумрак, которых она раньше словно и не замечала. Ей даже захотелось разжечь камин и включить дополнительный свет. Приподняв голову, она оглядела стены и потолок. Они тоже показались ей какими-то посеревшими, будто их внезапно стала точить плесень. В груди у Гермионы вновь кольнуло от неприятного предчувствия. — Мистер Бэгз, — позвала она. Домовик возник перед ней. — А где Люциус, а? — с тревогой спросила она. — Мистер Малфой заперся у себя в кабинете, миссис Малфой, — сказал домовик. — А что, вы разве не виделись с ним сегодня в лаборатории? — Нет, — мотнула она головой. — Мы разминулись, очевидно… А Роза где? — В своей комнате, мы с ней как раз рисовали. Ну до чего же потешные у неё выходят рисунки! — воскликнул тот. — А, хорошо, — она улыбнулась. — Я потом зайду, посмотрю… А как давно Люциус закрылся в кабинете? — Часа уж два как, миссис Малфой. — Два, — выдохнула она, и больше не взглянув на мистера Бэгза, бросилась прочь из зала, а потом вверх по лестнице и дальше, к его кабинету. Даже не берясь за ручку двери, она выхватила палочку, произнеся: «Алохомора». Замок отворился с небольшим щелчком и, распахнув дверь, Гермиона вбежала внутрь. Люциус сидел за столом, вытянув руки перед собой и уткнувшись взглядом в столешницу. Волосы его свисали по бокам. — Люциус, — выдохнула Гермиона. Он поднял на неё какой-то очень отрешённый взгляд, будто дремал, а она разбудила его. — А я… — она только махнула беспомощно рукой в сторону двери. — Вот решила прийти пораньше… Губы его тронула слабая улыбка, и он сел в своём кресле ровно, расправив плечи. — Как прошёл твой день? — спросил наконец он, проводя пальцами по своим волосам и откидывая голову на высокую спинку кресла. — Очень странно, — выдохнула она. — Это был, знаешь, очень странный день. Вздохнув, Люциус поднялся на ноги. Гермионе показалось, что в фигуре его что-то переменилось. Что-то очень неуловимое даже для неё… В нём будто бы появилась какая-то уязвимость. — Я получила твой букет, — сказала она, усаживаясь на свой любимый красный диванчик в углу комнаты. — Смотри-ка, — Люциус в задумчивости прошёлся по кабинету, — мы, наконец, нормально разговариваем… — Люциус, я… — Гермиона нервно дернула головой. — Я думаю, нам и правда пора поговорить. — Да, и я, с твоего позволения, начну, — сказал он, заложив руки за спину. — Я много думал вчера ночью… и сегодня. И понял, что, в первую очередь, мне надо попросить у тебя прощения, за то, что, очевидно, я не оправдал твоих надежд… Гермиона уставилась на него во все глаза. Он заметил это и, усмехнувшись, отвернулся от неё, подходя к окну и, принимаясь рассматривать там что-то вдали за лесом, после чего вновь заговорил очень спокойным голосом: — Единственное, что я могу сказать в своё оправдание так это то, что ни разу за всё это время, что мы с тобой были вместе, я не играл. Я никогда не врал тебе касательно того, кто я есть. Пытался казаться лучше для тебя? Да, быть может, но всегда при этом был верен себе и не скрывал от тебя своего истинного лица, вопреки тому, что ты думаешь. Я… — он сделал небольшую паузу. — Я был честен с тобой. Я поступил как честный человек, женившись на тебе, когда понял, что люблю и хочу видеть тебя рядом с собой всегда. Я понимал, что тебе будет трудно принять меня таким, какой я есть, даже несмотря на те чувства, которые возникли в тебе по отношению ко мне. Даже после рождения Розы, я видел, что ты не была полностью удовлетворена мной или… жизнью со мной, что теперь, очевидно, уже не так важно. Но, быть может, именно поэтому, я не обо всём говорил тебе и не всегда посвящал в какие-то малоприятные аспекты моей прошлой жизни… Однако я не врал. Не увиливал. Всякий раз, когда ты спрашивала меня о чём-то прямо — я прямо отвечал. Я хотел быть для тебя лучшим мужем. Мужем, которого ты была достойна, мужем, который был достоин тебя… Увы, я не стал им. Очевидно, я не справился с этой ролью, она оказалась мне не по плечу. Я обещал, что справлюсь, но не смог и всё, что мне остаётся сделать теперь — это лишь попросить у тебя прощения за это, — Люциус повернул немного голову, так что Гермиона видела теперь его гордый благородный профиль, на фоне пронизанной солнечным светом тюли. — Прости Гермиона, что я оказался не достоин твоей любви и не стал для тебя тем человеком, которого ты заслуживала. Прости, что в последнее время дал волю самым мерзким своим чертам и за то, что ты перестала… быть счастливой со мной. Голос его дрогнул. — Люциус, — вздохнула Гермиона. — Если я правильно понял тебя, — взяв себя, очевидно, в руки, продолжил он, не позволяя ей что-либо сказать, — и ты намерена остаться моей женой ради Розы, то я хочу чтобы ты знала, что я согласен на это. Наша дочь должна расти в полной семье, ты права… к тому же я уже жил так. Это не будет для меня чем-то новым. — Люциус! — Гермиона порывисто встала с дивана. — Нет, Гермиона, позволь мне закончить. Я готов заверить тебя, что я не потревожу тебя более, ты вольна жить так, как тебе хочется, здесь, в этом доме… И я не стану как-то препятствовать, если ты решишь обрести некое счастье на стороне, с другим… — Люциус! — Гермиона сделала несколько шагов по направлению к нему, грудь её беспрестанно теперь вздымала от учащённого дыхания. Он только вытянул руку, останавливая её. — Я считаю также своим долгом сказать тебе только ещё одну вещь, Гермиона, — по лицу Люциуса пробежала судорога, словно тело его пронзила боль, и он медленно произнёс: — Алонзо… Луис… не тот человек… — Что? — выдохнула Гермиона, поражённо уставившись на него. — Он… — Что?! — почти с истерикой выкрикнула она, не веря своим ушам. — Я видел вас сегодня, — он обернулся, посмотрев на неё наконец прямо. В глазах его отразилась мука. — Прости, что не сказал сразу. Я был в лаборатории да, я принёс букет и… я видел вас… в его кабинете. Я слышал ваш разговор. Но я обязан сказать тебе, что он врёт, Гермиона! Он не тот за кого себя выдаёт, поверь мне ещё только один раз. У меня есть доказательства, Северус запросил его биографию из Мексики… Он просто дурачил нас всех всё это время, он врал! И он использует тебя… И я… — голос его надломился; дрожащей рукой он прикоснулся к своим губам. — Я не могу допустить, чтобы тебе вновь причинили боль… — Нет, — выдохнула Гермиона, и в следующий момент, ведомая каким-то первобытным велением, она бросилась на колени ему в ноги, отчаянно вцепляясь пальцами в ткань его брюк и, запрокинув голову, стала кричать: — Нет, Люциус! Пожалуйста! Этого не было! Ничего не было! То о чём ты говоришь… Алонзо… — Встань! — свирепо воскликнул он, склоняясь над ней и хватая её за плечи, на лбу у него вздулась вена. — Я же просил тебя никогда не ползать передо мной на коленях! Имей гордость и мужество признать… Всё кончено! Всё кончено, Гермиона! Твои страдания со мной на этом кончаются, но и ты не мучай меня, прошу! — Но я не делала этого, Люциус! — слёзы брызнули из её глаз. — Я бы никогда не посмела сделать такое! Даже в мыслях! Ну, пожалуйста, Люциус! — Хватит, Гермиона! Это жестоко… Неужели я не заслужил хотя бы капли милосердия? Твоя месть слишком затянулась! — Нет, Люциус! Я не мщу! — она начала захлёбываться слезами, обхватывая с отчаянием его ноги и утыкаясь лбом в его колени. — Меня не было в лаборатории сегодня днём! Мне пришло письмо… И я зачем-то поехала… Не знаю, зачем я поехала туда, Люциус! Но меня не было в лаборатории, пожалуйста, поверь мне! Я… я люблю тебя, только тебя! Ты единственный мужчина, которого я люблю! Которого я вообще когда-либо по-настоящему любила! Я бы никогда… — Ты врёшь! Зачем ты врёшь? Я же видел всё собственными глазами! — Ах, я не знаю, что и кого ты видел, но это была не я! Клянусь тебе! Клянусь… Как… Как мне доказать? — она вновь вскинула на него свои глаза и выдохнула. — Примени ко мне легилименцию! Да-да! Пожалуйста, войди в мой разум, как раньше! Я открою его для тебя полностью, снова! Я не буду сопротивляться, не буду применять окклюменцию. Ну, пожалуйста, если ты, правда, любишь меня, Люциус! Люциус замер на мгновение, перестав пытаться вырываться из её рук, и она закрыла глаза. В следующий момент в висок ей уткнулся конец его волшебной палочки и Гермиона судорожно вздохнула. — Легилименс, — раздался голос Люциуса, который тот час же потонул в её крике. Страшная боль пронзила ей голову. Она не сопротивлялась ему, но он ворвался в неё слишком резко, слишком грубо. Воспалённый, обезумевший от горя разум его безжалостно прорывался сквозь её мысли и воспоминания, отчаянно рыща среди них, выворачивая наизнанку, пытаясь обнаружить следы того страшного эпизода, свидетелем которого он стал… Гермиона чувствовала, как Люциус метался внутри её головы, он искал ещё и ещё, его собственное сознание молнией проносилось раз за разом, разрывая ей голову, доставляя ей страдания и боль. Наконец он прервал эту невыносимую связь, оставив её мысли в покое и тишине. Его проникновение в неё показалось ей таким долгим, что оставшись в своей голове в одиночестве, она поразилась тому, как это в действительности было прекрасно… Обессиленная, Гермиона обмякла и, выпустив его ноги из рук, легла на пол, вздохнув и прикрыв глаза. Люциус в следующее же мгновение опустился рядом с ней, дрожащие пальцы его коснулись её лица, после чего он отчаянно прижал её голову к груди, обнимая её за плечи и принимаясь целовать в лоб, шепча: — Прости. Прости меня. Прости.***
Когда Гермиона открыла глаза, то обнаружила себя уже на их с Люциусом кровати, в их спальне. В доме было тихо. За окном занимался вечер и, повернув голову, она увидела, что он лежал рядом с ней, облокотившись о подушку и рассматривая её. — Люциус, — выдохнула Гермиона, вспомнив всё, что с ними произошло. — Что, моя радость? — погладив её по голове, спросил он так, будто последние недели были лишь её страшным сном; ночным кошмаром, как раньше. Взглянув Люциусу в глаза, Гермиона в следующее же мгновение порывисто обхватила руками его шею, крепко-крепко прижимаясь к нему. Руки Люциуса заскользили по её спине, и в комнате воцарилось молчание, которое никому из них больше не хотелось прерывать. Губы его целовали её лоб, она же просто уткнулась носом ему в шею и дышала им. Дышала, понимая, что не могла надышаться, после чего пальцы её сами собой начали расстёгивать рубашку на его груди; маленькие пуговички выскальзывали из них, и Гермиона начинала их рвать. Он тоже стал раздевать её, вдавливая в кровать, покрывая беспокойными поцелуями её шею и грудь. — Моя… О, Мерлин, моя! — расслышала она шёпот, срывавшийся с его дрожащих губ. — Только твоя, — выдохнула она, обхватывая его голову ладонями. — Всегда… Губы Люциуса впились в её губы, и они с жадностью целовали друг друга, пока он не отстранился от неё вдруг, замерев на мгновение, а затем, уткнул лицо в подушку рядом с её ухом, после чего всё тело его стали отчаянно сотрясать сдавленные, но неумолимо рвущиеся из его груди рыдания. — Л-люциус, — она принялась гладить его по его широкой сильной спине, хотя теперь ей едва ли было чем дышать под грудой его полностью распластавшегося на ней тела. В следующее мгновение он вскочил, отшатнувшись от неё в другой конец кровати, отворачиваясь и зарывая лицо в ладони. — Ну, Люциус, — сев, Гермиона приблизилась к нему, принимаясь гладить по плечам. — Не смотри на меня, Гермиона, — произнёс он. — Это… это ужасно… — Люциус, ну пожалуйста, — Гермиона обхватила его руками, прижавшись щекой к плечу, — не бойся показать мне свою слабость, прошу… Я люблю тебя. Ты самый любимый, — она стала гладить его по голове, — Самый хороший… Истинная любовь тем и отличается, что способна принять не только силу, но и слабость. И сама она не ломает и не ослабляет нас, а позволяет нам быть самими собой, в чем и заключается наша сила. Я люблю и принимаю тебя любым, Люциус. И я принимаю и люблю в себе свою слабость перед тобой, потому что только рядом с тобой я могу быть по-настоящему сильной. — Но ты, — Люциус вздохнул, безвольно уронив руки себе на колени, — ты сказала, что я сломал тебя, что я лишил тебя себя… — Я была обижена, Люциус, я чувствовала себя раздавленной, да, но теперь я вижу, что я и сама была недостаточно справедлива к тебе. Я воспринимала всё, что ты делал для меня как должное, словно бы ты расплачивался со мной таким образом за мою любовь к тебе… Словно ты и твоё прошлое были недостаточно хороши для меня, и я требовала всё больше и больше, в то время как должна была просто сказать тебе «спасибо». Люциус схватил руку Гермионы и прижал её к своим губам. — Прости меня Люциус, — продолжила она. — Прости меня, что я поняла это только сейчас. Но это осознание, оно… позволило мне стать сильнее. Оно не сломало, а укрепило мой дух и мою любовь к тебе… — Гермиона, ты… — он запнулся на секунду, — мне кажется, ты похожа на неё… — На кого, Люциус? — Я ведь… Я ведь совсем её не помню… — он снова судорожно вздохнул. — Фотографий нет, отец всё уничтожил… Все её вещи. Даже портрет сжёг. Никому не разрешал о ней вспоминать. — Люциус, — Гермиона выдохнула поражённо. — Но мне кажется… что она была добра, и я любил её… — Конечно ты любил её, — она прижалась к нему ещё теснее. — И она тоже любила тебя… и очень не хотела покидать. Но я не покину тебя. Обещаю… Люциус обернулся и смотрел на неё. Смотрел… после чего обхватив ладонями её лицо, вновь стал целовать. Гермиона легла на спину, раскрывая для него свои объятья, заключая его в них; принимая его в себя.***
Когда Гермиона снова проснулась, Уилтшир был окутан уже сплошной темнотой. Откинув руку назад и полагая, что рядом с ней лежал Люциус, Гермиона обнаружила, что место его пустовало. Тогда она поднялась и, надев халат, вышла в коридор. Из-под двери в гостиную второго этажа сочился свет, и она пошла на него, войдя вскоре в комнату. Люциус сидел в кресле у камина и держал в руках какую-то папку с документами. — Неужели ты работаешь, — слабо усмехнулась Гермиона. Люциус поднял на неё хмурый взгляд и тяжело вздохнул. — Мистер Поттер принёс мне это, — сказал он, показывая ей эмблему министерства на титульном листе. — Он сказал, что писал тебе… — Да, — Гермиона села напротив него. — Я просто… не была готова воспринимать всю эту информацию… — Понимаю, — сказал Люциус. — Я тоже сказал ему, что нам это уже не важно… Однако теперь, в свете всего произошедшего… — Ты думаешь, это была Мирелла? Там, в лаборатории… — Гермиона взяла со стола огневиски и, наполнила себе бокал. Она осушила его практически залпом. Люциус повёл бровью. — Это определённо была Мирелла, — кивнул он. — А что на счёт, — она снова наполнила себе бокал. — Ну… — Алонзо? — выплюнул Люциус. — Да, — Гермиона сделала глоток. Тяжело вздохнув, он отложил папку с документами на стол. — Ты уверена, что хочешь знать все подробности? — Люциус, — Гермиона потянулась за графином в третий раз, но тот опередил её, переставив его на другой стол. — Я должна знать всё. Этот человек, — она замотала головой, — сделал такое… — Что ж… Тогда стоит начать с того, что доля правды в его историях всё же была, — сказал Люциус, забирая из её рук опустевший бокал. — Он действительно сирота и родители его действительно погибли во время освободительных движений в защиту эльфов в Центральной Америке, вот только выступали они совсем не на той стороне: не их убили злые волшебники, а они сами таковыми являлись. Родители Алонзо были одними из самых крупных работорговцев во всей Мексике. — Что? — глаза Гермионы расширились от изумления. — Да, — Люциус заулыбался, и улыбка его была весьма зловещей. — На момент их гибели, которая произошла от рук магов небезразличных к судьбе домовиков, во владении у них было никак не меньше полутора тысяч порабощённых ими эльфов, которых они держали на своих обширных плантациях, доставшихся им от первых поселившихся там магов, прибывших в Америку вместе с конкистадорами из Испании. Алонзо происходит из очень благородного и чистокровного рода, он не простое отребье — это правда… Он что-то вроде моего сына… Работорговля принесла его семье фантастические богатства! Которые, правда, все были отняты и утрачены во время восстаний. После смерти родителей, Луис стал не только сиротой, но и полностью нищим. Под свою опеку его и взял себе знакомый Северуса — тот самый мастер зелий из их местной школы магии и волшебства, который вероятно имел дружеские отношения с его родителями… — Поверить не могу, — выдохнула поражённая Гермиона. — Работорговля… — Даже мои предки до такого не додумались, — заметил Люциус. — Сколько ему было лет, когда… это произошло? — О, он был уже вполне взрослый — ему было пятнадцать, — хмыкнул тот. — И готов поспорить, он не находит совершённый над его семьёй самосуд справедливым… А судьба домовиков навряд ли в действительности вызывает у него хоть каплю того беспокойства, которое он отчаянно пытался демонстрировать всем нам. А также, как я вижу теперь, он был в сговоре с Миреллой и Керберосом всё это время… Кулаки Люциуса сжались. — Ты сказал, что не получил тогда моего ответа, из лаборатории, — в задумчивости произнесла Гермиона. — Ну, той моей записки, что я задержусь… — Да, — губы Люциуса нервно дрогнули, и он посмотрел на неё с большим вниманием. — Я… — Гермиона судорожно вздохнула. — Я не могла тогда совсем ни на минуту оставить зелье. Когда в лабораторию влетела сова, Алонзо сам отвязал от её лапы записку от мистер Бэгза. Он дал мне её, и я только быстро написала тебе свой ответ, попросив Луиса отправить в Малфой-мэнор сову самому, и я не видела… Не видела, как он сделал это… Мог ли он?.. — Я нашёл эту сову несколько дней назад, у реки, за антитрансгрессионным барьером… Она мертва. Ей сломали шею. Твоего ответа при ней я не обнаружил. — О, Мерлин, — дрожащими руками, она прикоснулась к лицу. — Я прониклась к нему и… доверяла… На глазах её проступили слёзы. Люциус поднялся со своего кресла и заключил Гермиону в объятия. — Я его уничтожу, — прошептал он, целуя её в лоб. — Люциус, — она отстранилась от него. — Мы должны сообщить Кингсли. — Это я уже сделал. Завтра утром мы вместе с мракоборцами поедем в лабораторию, чтобы задержать Алонзо, а оттуда отправимся в Азкабан. Нам нужно проверить теорию, которая приходит мне на ум, исходя из найденных мистером Поттером зацепок… — Что ты имеешь в виду? — Гермиона взглянула на него с беспокойством. — Зачем нам ехать для этого в Азкабан, даже если Мирелла и Калогеропулос были там два года назад, это ничего не меняет — Ральф умер, а твои догадки на счёт того, что он скрывается под личиной Кербероса не подтвердились… — В этом ещё следует убедиться, — улыбнулся Люциус. — Мы должны вскрыть могилу Ральфа.