Петля Арахны

Когда-то она слышала, что закаты на Санторини — это восьмое чудо света. Что громадное горячее Солнце медленно тонет здесь по вечерам в прохладных водах Эгейского моря, распыляя свои искрящиеся золотом лучи по полотну темнеющего небосклона до тех самых пор, пока их не пожрёт мрак. Потому она приехала сюда на исходе знойного лета посмотреть на этот закат, сама не зная зачем. Вообще-то она не очень любила закаты, да и к солнцу никогда не испытывала влечения, — оно нравилось ей больше осенним — укутанным в плотный дым серых облаков и утешающих её душу туманов. Однако теперь она была здесь — недвижно стояла подобно изваянной из мрамора Венере, на самой вершине холма у белоснежных стен, обводя равнодушным взглядом спускавшиеся к морю голубые крыши кикладских домов. Ей было не интересно то, что она видела. Ей было смертельно скучно. Она буквально заставляла себя смотреть на это глупое неугомонное солнце, не уставшее за миллионы лет источать свой жар, в то время как светило озарявшее её собственный путь, покинуло её навсегда, уступив место одной лишь ночи — бесконечной и тёмной. Но вот солнце закатилось; последний луч его скрылся в пучине морской, на небе засеребрились звёзды и обманчиво яркая луна, бывшая в сущности лишь отраженьем скрытой за телом Земли огненной громады. Он был похож на это солнце. Как же он вымотал её за все эти годы, как изнурил… Она отдала ему всё; она возложила на алтарь его царственности всю себя, уподобившись луне, не источавшей собственного света, но лишь отражавшей его безжалостный испепеляющий огонь. А он, подобно жадному языческому богу, не удосужился даже оценить её подвиг, её акт чистого самопожертвования, кощунственно разрушив в конце концов всё, что единило их до самого основания, не оставив ей ничего. Покинув смотровую площадку, она медленно пошла вниз с холма среди пышности цветущих бугенвиллий, обретших в ночном сумраке странные очертания неведомых морских созданий, которые тянули к ней свои длинные щупальца. Когда же она вернулась в богатый гостевой дом, где жила эти дни — спать ей ещё не хотелось, а потому она направилась в небольшую ресторацию подле, наполненную в этот час другими завершавшими свой плотный греческий ужин постояльцами. Сев за единственный свободный столик, рассчитанный на двоих, и не спуская глаз с подрагивающего в стеклянном подсвечнике пламени свечи, она заказала вина, хотя никогда не любила и его. Она не любила чувствовать себя во хмелю, но сегодня ей хотелось — люди говорили, что это помогает притупить остроту воспоминаний и сожалений, которых теперь в её душе было слишком много. Высокий молодой грек с широкими густыми бровями и по-юношески пухлыми губами принёс наполненный бокал, скользнув нежной улыбкой по её лицу. И она прочитала в ней скучное для себя восхищение. Она ещё была хороша собой, бесспорно, и знала об этом. Вот только какой ей был от этого прок?.. — Прошу прощения, милочка, — внезапно, едва она успела приложить прохладное стекло к губам, почти над ухом у неё раздался чей-то отвратительный скрипучий голос. — Все места заняты, а у меня сон никак не идёт. Вы бы не были сильно против, кабы я сел подле вас? Она метнула в нарушителя её величественного одиночества возмущённый взгляд, обнаружив перед собой маленького дряхлого старичка, такого древнего, что вместо кожи лицо его покрывал, казалось, измятый пергамент. — Конечно, — выдохнула она вопреки всему — она была так воспитана. — Спасибо, спасибо! — расплылся в улыбке тот и с весьма неожиданным проворством обошёл стол, опустившись в кресло напротив, боком к ней. Прикрыв глаза, она лишь вздохнула и сделала наконец глоток вина, почти не чувствуя его вкус. Настроение у неё было испорчено окончательно. — Чудный вечер, не так ли? — проскрипел вдруг старик и она, вздрогнув, уставилась на него с удивлением. — Простите, но у меня нет сейчас желания разговаривать с кем-либо. Я не против, чтобы вы сидели здесь, но составить вам компанию я к несчастью не могу. — Ох, какая! — фыркнул тот. — Ну что ж, посидим, стало быть, в молчании. Она ничего не ответила. Только сделала ещё один глоток, покрупнее. — А всё-таки вечер прекрасный! — снова воскликнул он, запрокинув голову и принявшись рассматривать усыпанное звёздами небо, видневшееся сквозь промежутки увитой цветами перголы. — И как же это любопытно созерцать вселенную вот так, из самой её сердцевины. Проблемы сразу улетучиваются куда-то, становятся незначимыми… Человеческая жизнь вообще забавная штука, не находите? Столько томлений и терзаний, а итог всё равно один — все мы, в конце концов, возвратимся туда, откуда пришли, став частью этого громадного безразличного мира, который всегда был до нас и продлится ещё неисчислимо после… Она тяжело вздохнула. — Что вселенная, когда мы живём здесь и сейчас и чувствуем то, что есть, а не все эти ваши… неисчисляемые бесконечности. — А это, милочка моя — эгоизм чистой воды. Хотя я и понимаю вас: в молодости редко у кого возникает желание подумать о вечном. — В молодости, — хмыкнула она. — Было бы здесь чуть светлее, и вы бы убедились, что я отнюдь уже не так молода, как может показаться в этом обманчиво приятном сумраке, — она снова отпила. — В том-то и дело: была бы я молода… — Мне не нужен свет, дабы видеть, что вы сами себя похоронили уже заживо. А стоил ли тот человек подобных жертв?.. Она промолчала, не потому что не хотела отвечать, но потому что и сама не знала ответ. — Развод, да? — вновь спросил старик, и в интонации его послышалось весьма неуместное ликование. — Думаете, что всё знаете? — губы её расплылись в презрительной усмешке; она отставила от себя бокал. — А почему бы, в общем-то, и нет? — он с молодецким вызовом закинул ногу на ногу и, взглянув на неё в упор, протянул через стол руку: — Керберос Калогеропулос, миллиардер, меценат, почти вдовец… снова. — Почти вдовец? — изумилась она. — Это как позвольте спросить? И что значит это ваше «снова», должна ли я принять это как угрозу? Руку его она так и не пожала. Керберос сипло рассмеялся и вновь сел ровно в своём кресле. — Ох уж эти британки. Ничего не понимаете в юморе! — Ох уж эти старые греческие развалины — песок уж сыплется, а всё претендуете на звание особо ценных изваяний! Старик рассмеялся ещё сильнее. Голова его запрокинулась, ладони обхватили слегка выпирающий живот. — Ах, нет — я ошибся! Юмора в вас предостаточно, но и яда тоже. Кто же тот жалкий идиот, что упустил такой алмаз? — Вот вы мне сами и расскажите, раз уж вы такой проницательный! — язвительно заметила она. — Очевидно какой-то ещё более нахальный и напыщенный аристократ, чем вы, милочка, который, не вынеся вашей отчаянной попытки взять на себя командование, предпочёл первым покинуть тонущий корабль. — Инициатором была я, между прочим, — гордо сказала она, приподняв подбородок. — О, не сомневаюсь! Я же так и сказал — не выдержал вашего желания подмять его наконец под себя… О чём вы, безусловно, тайно вожделели долгие годы. — Ах, я никогда даже не предпринимала подобных попыток! — А я и не сказал, что вы когда-то пытались. Потому-то раскол и случился только сейчас. — Признайтесь — вам просто нравится тешить своё самолюбие, воображая, что вы знаток человеческих душ? Но я вас не виню — это ведь единственное удовольствие, какое вам ещё осталось. — Пусть так, — снова рассмеялся он. — А вам, в свою очередь, как я посмотрю, очень нравится болезненно упиваться своим отчаянием, полагая, что вы единственная на этой Земле переживаете подобные чувства. — А какое мне может быть дело до того, что переживают другие?.. Если хотите знать: мне всегда было откровенно плевать на всех. — О, это я вполне хорошо вижу. Потому-то вас так и уязвил тот факт, что он сложил оружие, отказавшись от дальнейшей борьбы… Вы-то хотели, чтобы он рыцарственно сражался, доказывая своё право не только на вас, но и на господство над вами, а вместо этого он прозаически признал сделанный вами выбор, которому вы и сами теперь не рады. — Ну, всё! — она резко поднялась с кресла. — Мне надоела ваша глупая старческая болтовня! Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о нём, ни о событиях, которые произошли в нашей жизни… Так что — всего вам хорошего! Она уже развернулась было, желая уйти, как старик окликнул её: — Ах, милостивая госпожа моя, прошу только ещё один последний раз снизойти до глупого старика и назвать мне своё имя, дабы я мог похвастать, что знаю хотя бы один истинный факт о вас. Она обернулась и, ещё возмущённая, взглянула на него, прищурив глаза. — Нарцисса… Блэк, — отрывисто представилась она, сама не зная зачем. — Ах, не имя, а музыка! — восторженно воскликнул тот, хлопнув своими дряблыми ладонями, и ещё более наигранно добавил: — Доброй ночи вам, чудеснейшая госпожа Блэк! Нарцисса сморщила нос так, словно ей подсунули что-то отвратительно пахнущее и, развернувшись, твёрдым шагом направилась внутрь гостевого дома, надеясь, что больше никогда не встретит этого назойливого старика, который столь бесстыдно посмел насмехаться над ней. На следующее утро за завтраком она, правда, встретилась с Керберосом вновь. К несчастью, оказалось, что он остановился в этом месте на несколько дней — ровно на тот же период, что и Нарцисса, так что деваться ей от него было уже некуда. Он же, в свою очередь, бессовестно спешил всякий раз сесть подле неё и начинал болтать сущую ерунду, от которой она приходила в бешенство, но отчего-то не предпринимала никаких действительных попыток оградить себя от его раздражающей компании. Старик трепался без умолку обо всём: о Греции, о своём родном Крите и укладе местных эльфийских поселений там, но более всего, конечно, о своих многочисленных и некогда уже похороненных им жёнах, а также детях, и последней тяжело болевшей супруге, за которой дома ухаживала их единственная дочь. Нарциссе было мучительно скучно, и она с превеликим удовольствием запытала бы Кербероса до смерти, при любой удобной возможности, но вопреки этому продолжала его слушать. Нескончаемая болтовня его позволяла ей тихо ненавидеть старика, что было всяко лучше, бессмысленных рассуждений о собственной жизни и той бесконечной пустоты, которая воцарилась в её душе после развода. А спустя неделю путешествие её подошло к концу, и она с немалым облегчением отправилась обратно в Британию, забыв про старика и все его сказки в тот же день. По прибытии домой, в свою родную обитель дождей и столь вожделенной ею все эти дни прохлады, она первым же делом отправилась туда, где бывала в последние годы не реже одного раза в месяц, а именно в Азкабан. В страшной тюрьме, которую Нарцисса некогда до дрожи боялась, она навещала теперь старых подруг — несчастных миссис Крэбб и миссис Гойл, деливших наказание вместе со своими недальновидными мужьями. Миссис Крэбб была в последнее время, к тому же, очень плоха, и Нарцисса переживала, не случилось ли с бедной женщиной чего-нибудь худого, пока она умирала от жары и тоски в своём едва ли принёсшем ей желаемое облегчение греческом путешествии. В Азкабане Нарциссу знали хорошо. За последние пять лет, после окончания войны она так или иначе перезнакомилась там со всеми стражниками, даже несмотря на то, что по первости мракоборцы и не проявляли к ней особого радушия. После развода, правда, настроение по отношению к ней у многих переменилось в лучшую сторону, а благодаря, её виртуозной игре несчастной обманутой жены, некоторые и вовсе стали питать к ней сострадание. Вот и теперь, когда она появилась на пороге главного холла, стражники приветствовали её стройным хором голосов. — Как ваше путешествие миссис Малфой? Хорошо ли отдохнули? — спросил один из них — невысокий, лысыватый человечек. — Ах, едва ли, едва ли! Только больше утомилась, — замотала она головой, и человечек этот вежливо улыбнулся ей в ответ, подводя к одной из дверей с тяжёлыми металлическими кольцами вместо ручек. Человечка этого звали Фрэнк МакКиннон и он работал здесь всего год. Вначале, когда он только устроился сюда, Нарциссе нелегко давалось общение с ним. МакКиннон был родственником той самой Марлин — девчонки из Ордена Феникса, нападение на дом которой много лет назад довелось возглавить Люциусу, и она знала, что Фрэнк не простил и не забыл… Нарцисса ясно увидела это во взгляде Фрэнка, впервые столкнувшись с ним здесь: жадный интерес, старательно прикрытый демонстративным презрением. Люциус без сомнения был для этого неприметного существа чем-то большим. Чем-то гораздо более значимым, нежели всякий другой Пожиратель, что томился в секторе «С». Когда Нарцисса только осознала это, в ней сразу же породилось желание расположить Фрэнка к себе во что бы то ни стало. Она загорелась этой мыслью, приняв её как вызов, и медленно шла к ней на протяжении года, методично работая с Фрэнком, утоляя время от времени некоторое его любопытство полуфразами и полунамёками; подбирая правильные эмоции и слова, соблазняя и заманивая в свою сеть, дабы он проникся к ней, дабы он поверил в её полную беспомощность перед этим страшным человеком — её бывшим мужем; безвинность и непричастность ко всем его делам… что, впрочем, стало происходить очень скоро. — Кого пришли навестить на этот раз? — полюбопытствовал Фрэнк, потянув за чугунное кольцо и отворяя перед ней дверь в коридор, ведущий в комнаты для встреч с заключёнными. — Миссис Крэбб сперва, пожалуй, а потом и миссис Гойл, если вы будете так добры, конечно… — Миссис Крэбб вроде бы в лазарете уже. — Ах, я боялась! — воскликнула Нарцисса, прижав руку ко лбу, и нырнула в узкий коридор. — Я так и знала, что застану её уже там. Бедные! Бедные мои подруги… Жертвы безжалостных глупых традиций и деспотичных мужей. Как подумаю, что участь их могла бы ожидать и меня… — Ну, ваш-то муж в этом смысле оказался совсем не промах. — Не смейте больше называть этого человека моим мужем, — строго сказала она. — Будьте ко мне милосердны, прошу. — Но вы ведь сами его выбрали, должно быть, когда-то?.. — хмыкнул недоверчиво тот. — Ах, Фрэнк! Вы просто не знаете, что такое родиться в семье, где вся твоя судьба уже предрешена наперёд, — покачала она головой. — Наши родители ведь договорились обо всём за нас, когда мы ещё были детьми… — Но одна из ваших сестёр ведь нарушила каким-то образом эту традицию, насколько мне известно? — Да, но какой ценой! — кивнула она. — Ей пришлось отречься от нас всех! Это была страшная трагедия для нашей бедной матери. Я помню это как сейчас… Что было бы с нею, если бы и я — её любимая младшая дочь посмела отказаться выходить замуж за человека, которого она выбрала для меня, пусть он даже и приходился мне троюродным братом?.. Такие уж были нравы! И я совершила этот акт самопожертвования лишь из любви к ней. За что меня нельзя винить… — Стало быть, муки ваши кончились теперь? — вздохнул Фрэнк. — И то, правда, — губы её дрогнули в слабой улыбке. — Никак не поверю в это. Каждую ночь мне снятся кошмары о моей несчастной жизни в его ужасном поместье и каждое утро, обнаруживая себя уже не в тех страшных стенах, я заливаюсь слезами и неустанно благодарю Высшие Силы! — Неужели же жизнь с ним была так противна вам? — Вы просто не знаете, что это за человек, Фрэнк! А кроме того я боялась… Я вынуждена была терпеть его деспотичные порядки ради сына. Кто я, в конце концов, такая? Лишь слабая женщина — раба патриархальных нравов, — она судорожно вздохнула и, зажмурившись, приложила ладони к своим горячим щекам. — Ах, я так разоткровенничалась с вами, мистер МакКиннон! Прошу простите меня. Такое поведение совсем не подобает благородной леди. Надеюсь, вы извините мне эту слабость? — Ну что вы, миссис Малфой. Вы можете делиться со мною своими горестями, если у вас есть в том нужда. Я никому никогда об этом не скажу, — и, остановившись перед дверью в комнату для свиданий, он добавил: — Я всегда буду рад оказать любую поддержку такой удивительной хрупкой женщине как вы… простите. Он отвёл взгляд. Нарцисса же, напротив, уставилась на него с искренним изумлением, ощущая как внутри неё разрастается торжествующее ликование: этот жалкий маленький человечек, стареющий и лысеющий бобыль, попался на её крючок, как глупая мошка в старательно сплетённую коварным арахнидом паутину. — Я никогда не забуду вашей доброты, Фрэнк… будьте уверены, — с благоговением выдохнула она, аккуратно погладив его по плечу, отчего он сейчас же густо залился краской и, кашлянув, распахнул перед ней дверь. Миссис Крэбб не смогла в тот день дойти до комнаты свиданий, после чего умерла в лазарете. Нарцисса присутствовала при этом, держа подругу за руку до её последнего сорвавшегося с бледных губ вздоха, в котором слышалось одно лишь слово — «Винсент». Когда-то, три года назад Нарцисса точно также уже провожала в последний путь в этом же лазарете и миссис Паркинсон. А после этого она встретилась с миссис Гойл, с которой они просто помолчали, и затем, уже поздним вечером Нарцисса вернулась наконец домой, где её ожидало пришедшее в её отсутствие письмо с греческим штампом. Господин Калогеропулос, приславший его, настоятельно просил свою «милостивую Госпожу» простить ему эту смелость и сообщал, что после их расставания, никак не смог выбросить её из своей лысой головы. Он также зачем-то сообщал Нарциссе о своих благотворительных проектах, до которых ей, конечно, не было никакого интереса, и справлялся о её собственных делах. Пока Нарцисса читала этот скучнейший в её жизни опус — намерения отвечать на него у неё не имелось, однако, стоило письму подойти к концу, а ей вновь обнаружить себя в одиночестве сидящей на диване в доме своих родителей, как мёртвое лицо миссис Крэбб сейчас же возникло пред её внутренним взором. Нарцисса вздрогнула. Идея занять себя чем угодно, пусть даже сочинением письма, дабы отвлечься от этих тлетворных картин уже не показалась ей такой смехотворной, а потому она села за письменный стол, взяла в руки чистый лист пергамента, перо и начала писать старику ответ, в котором долго и пространно рассуждала о жизни в Британии и своей скорби по безвозвратно ушедшим временам. А потом началась осень и Нарцисса отправилась в Америку, к Драко — любимому своему сыну и единственному, пожалуй, важному интересу её жизни, который покинул её, забрав жену и ребёнка три месяца назад, спустя две недели после их с Люциусом развода. Вот уже три месяца, Нарцисса не видела сына и отчаянно горевала об этом. Да, развод с Люциусом стал для неё крахом семейной жизни, ради сохранности которой она многие годы жертвовала собой, но отъезд Драко принёс ей утрату куда более страшную и невосполнимую, убив, казалось, в душе её те малые крупицы радости, которые ещё остались в ней после всех пережитых страданий. Как она умоляла его тогда не уезжать, как рыдала, проводив в чужую далёкую страну, и как возненавидела Люциуса, размякшего и ослабевшего после войны, за то, что тот не смог предотвратить этой страшной для неё трагедии; за то что не сумел вовремя пресечь распространившейся подобно чуме клеветы, позволив этим мерзким стервятникам вдоволь поглумиться над их рухнувшей в конце концов до самого основания семьёй.

***

Полгода спустя, в начале марта, когда страсти в душе Нарциссы несколько улеглись, хотя она и мучилась ещё бывало мигренями на фоне возникавшей время от времени в её душе тоски, домой к ней пришло очень подозрительное письмо. В первое мгновение Нарцисса решила было, что это очередное послание от Кербероса, переписка с которым вошла у неё за эти месяцы в привычку, или же записка от Драко, который должен был сообщить ей, о том, когда именно они с Асторией и Скорпиусом собирались прибыть в Британию на Пасху, однако сова, влетевшая прямо в открытую форточку её комнаты тем вечером, была вся какая-то странная: металась беспокойно под потолком, ухала без перерыву; из крыльев её на пол летели перья. Когда же старому домовику, служившему здесь ещё в пору её родителей, удалось изловить эту плешивую и явно нездоровую птицу — она, избавившись от письма, тот час же улетела прочь, даже не забрав платы. Без меры озадаченная, Нарцисса взглянула на протянутый домовиком потрёпанный конверт, обнаруживая текст на непонятном ей языке. — Что это за язык такой? — пробормотала она себе под нос, начиная ощущать закипавшее внутри раздражение и, сунув конверт обратно эльфу, добавила: — Ну-ка, взгляни, не узнаёшь ли… — Похоже на венгерский, мисс Цисси, — почесав узловатыми пальцами свой большой нос, сказал тот. — Венгерский? — удивилась она. — Но у меня нет в Венгрии знакомых… И что здесь написано? Ты можешь разобрать? — Какая-то белиберда, — честно сказал домовик. — Ежели я правильно понимаю слова — это, стало быть, счёт за покупку медных котлов. — Что? — Нарцисса сдвинула брови. — Зачем кому-то посылать мне счёт за котлы? Я не заказывала в Венгрии никаких котлов! — Стало быть, ошиблись? — развёл руками тот. Поджав губы, Нарцисса уставилась на конверт. Самым лучшим решением данной проблемы было просто выбросить его в камин, что она непременно и сделала бы, не обладай таким страшным природным любопытством, всякий раз одерживающим над ней верх. А потому, схватив с письменного стола нож для бумаги, она, с резкостью, не терпящей никаких загадок натуры, вскрыла его, извлекая небольшой испещрённый бисерным почерком лист пергамента, весь заляпанный какими-то отвратительными зелёными пятнами, отчего ей брезгливо пришлось взять его кончиками пальцев. — Похоже на драконью кровь, — заметил стоявший рядом домовик. Нарцисса поморщилась, склонившись над письмом в свете неяркого ночника. Почерк, однако, был такой мелкий, что у неё сейчас же зарябило в глазах — зрение её в последние годы стало слабеть, отчего Нарциссу обуяла теперь ещё большая ярость. Единственное, что ей удалось разобрать, так это то, что записка была на английском и уж точно не являлась счётом ни за какие медные котлы. — Прочти что там написано! — приказала она эльфу, сунув ему письмо; он принялся с интересом рассматривать пергамент, и, усевшись в кресло возле камина, Нарцисса поторопила его: — Читай-читай! Ну же! — «Прошу вас не выбрасывать это письмо сразу, как только вы поймёте, кто его написал, миссис Малфой», — начал тот, прокашлявшись. — «Потому как пишет его едва ли вам приятная особа — это я понимаю и так. Однако знайте только, что я никогда бы вам в жизни не стала писать ничего подобного, если бы не столь острая нужда, которая настигла меня в моих бегах…». — Что за глупости? — пробормотала себе под нос Нарцисса. — Вечно кому-то от меня что-то надо! — «…В Британии у меня к несчастью совсем не осталось никого, а человек, на которого я возлагала в этом смысле некоторые свои глупые надежды, мне не далее как этой зимою отказал в помощи. Быть может я бы и в том случае, никогда и не решилась написать вам, да вот только до меня здесь, в Венгрии, дошли некоторые известия, заставившие вообразить, будто мы теперь с вами в чём-то похожи, хотя, безусловно, вы так, конечно, никогда не решите. Но я всё же смею предположить — вы сможете найти немного понимания к моему положению, потому как обе мы немало пострадали из-за одного человека, и говорю я сейчас о вашем бывшем муже…» — Что? — выплюнула Нарцисса, подскакивая на месте. — «…Я, конечно, была для него в отличие от вас никем. Так, только средством для достижения его не всегда чистоплотных намерений, однако же вы-то были законной женой, а потому вам-то куда более тяжело, должно быть, сносить всё случившееся. Но потому и смею вам писать. Дело в том, что бедный мой брат сейчас сидит в Азкабане, и я никак не могу найти себе покоя от этого, ведь он мало в чём был виновен и в первый раз, когда его туда посадили, а уж впоследствии-то — тем более. Вы, конечно же его сразу вспомните, ведь шесть лет назад, при обстоятельствах всем нам известных, он довольно часто бывал в вашем доме, а потому и состояние его в котором он пребывал и после своего первого побега и потом не могло не продемонстрировать, что он едва ли был способен на какое-либо сильное зло. А у вас я знаю, много влияния, вы уважаемая особа, что тогда, что сейчас и быть может вы могли бы мне помочь делом или хоть бы советом, как бы мне можно было бы вызволить Ральфа из тюрьмы…» — Ральфа? — выдохнула Нарцисса, выпрямившись и уставившись на домовика. Глаза её секунду назад ещё круглые от полного непонимания всей этой едва ли осмысленной белиберды, угрожали и вовсе выпасть теперь из орбит. — «…Так вот, буду очень вам признательна за ответ. С глубочайшей искренностью, М.М.», — закончил читать письмо домовик. — М.М.? — переспросила Нарцисса, не веря своим ушам, и повторила, срывающимся голосом: — М.М.?! — Да, мисс Цисси, — кивнул, нахмурившись, домовик. — Так и написано… — М.М.! — ещё раз с возмущением выдохнула та, вскакивая с места и начиная беспокойно ходить по комнате. Руки и подбородок у неё затряслись от негодования и обиды. Нарцисса сразу поняла, чьё имя скрывалось под этими инициалами: Мирелла Мальсибер — та самая отвратная девица, с которой на протяжении пяти лет в своё время путался её муж; та самая немытая шваль, которая без капли стыда нагрянула как-то в их дом средь бела дня в старомодном истёртом бархатном платье. — Дай сюда письмо! — рявкнула Нарцисса, вырывая испещрённый отвратительным мелким почерком пергаментный листок из рук домовика. Всё ещё не веря в происходящее, она пробежалась прищуренным взглядом по строчкам, остановившись на имени «Ральф» и подписи внизу. — Да как ей в голову вообще могло прийти, что я… — задохнулась Нарцисса. Она заходила по комнате ещё более напряжённо, ощущая как жар разлился по её лицу. — Падаль бессовестная! Шваль! — говорила она, грудь её беспрестанно вздымалась. — Да как она посмела?! Тварь… гадкая тварь! Писать мне… мне! Тёрлась с моим мужем, грязная потаскуха, а теперь помощи просит?! Гадина. Змея. Паскудная дрянь! — Ай, мисс Цисси! Ну как же так можно, мисс Цисси, — причитал домовик, хватаясь за уши и оттягивая их вниз. — Маменька бы ваша не одобрила таких слов… — Ишь чего пожелала! Братца своего подлого вытащить из Азкабана! — не слыша его, продолжала она. — Да там ему и самое место мерзкому доносчику! Всем им там самое место! Всей семейке! Грязное отребье! Падаль никчёмная!.. Да что б им провалиться всем!.. — орала она так, что голос её гулким эхом разносился уже по всему дому. — Пишет она мне из Венгрии! Похожи мы с ней… Да что б меня мантикоры сожрали если я хоть на грамм стану когда-нибудь похожа на эту грязь! Кровь так ударила Нарциссе в голову, что ей стало невыносимо жарко. Лицо её горело, в горле застыл ком, который едва ли позволял сделать вдох, и она отчаянно хватала ртом воздух, ощущая, будто сердце её вот-вот лопнет. Испугавшись не на шутку за свою жизнь, она выпустила, в конце концов, мятое уже письмо из рук, рухнула на диван и, уткнувшись лицом в сгиб локтя, горько разрыдалась. На следующий день Нарцисса, тем не менее, нашла в себе силы ответить на это письмо — она всё-таки была леди, и оставить просящего у неё помощи человека совсем без внимания, была просто неспособна. А, кроме того, она не желала показывать этой мерзавке, что та вообще могла задеть её каким-либо образом. Держать лицо — вот, что Нарцисса умела в своей жизни лучше всего, и было совсем неважно, что делать это ей приходилось теперь перед такой, не стоящей и единого её пусть даже седеющего волоса, негодной паршивкой. В ответном своём письме Нарцисса самым что ни на есть выдержанным тоном, извинилась перед Миреллой, сказав, что к несчастью совершенно не имеет никаких возможностей, дабы помочь ей претворить задуманное в жизнь. Она также сообщила, что для воплощения подобного желания, — если Мирелла, конечно, только не откажется от него совсем, — ей, безусловно, потребуется очень много денег, подобно тому, сколько их есть разве что у греческого миллиардера Кербероса Калогеропулоса, но, что даже их наличие не гарантирует ей ровным счётом никакого успеха. А также, что она питает самую искреннюю надежду, на исключение всякой возможности их дальнейшей переписки. Греческого мецената Нарцисса упомянула в письме тогда совершенно без задней мысли, исключительно ради красного словца, дабы продемонстрировать глупой девке, как далека та была от желанного её брату исхода. Когда же письмо было отправлено, Нарцисса глубоко вздохнула, подошла к зеркалу и, надев на лицо безмятежную полуулыбку, забыла о Мирелле и всей этой истории, как не бывало.

***

Следующие два года протянулись для Нарциссы не быстро и не медленно. Продолжая жить в своём своеобразном отшельничестве, она лишь изредка совершала выезды в Америку к Драко, а также продолжала регулярно навещать миссис Гойл в Азкабане. Растревоженный после развода разум её за это время несколько угомонился, а голова наполнилась мыслями о внуке и будущем, которого она для него хотела. С Люциусом она всё это время не общалась, и так, быть может, всё оно покойно и продолжилось бы ещё долгие-долгие дни, если бы не поистине страшная новость, ошеломившая Нарциссу одним приятным весенним утром. «Люциус Малфой снова женится» — гласил заголовок очередного Ежедневного Пророка и глоток кофе, который Нарцисса неосмотрительно сделала тогда прежде чем развернуть преподнесённую ей домовиком на серебряном блюде газету, сейчас же оказался на лице её бывшего мужа, довольно ухмылявшегося и подмигивающего ей с большой колдографии на первой странице. Отставляя от себя трясущейся рукой чашку, Нарцисса, перед глазами которой всё поплыло, попыталась вчитаться в текст. Когда же она добралась до имени счастливой невесты, то невольно перечитала его трижды, решив было, что сошла с ума или что с глазами её совсем стало, должно быть, что-то неладное. В крайнем же случае это могла быть чья-то неудачная шутка — очередная провокация журналиста, а быть может она и вовсе ещё спала в своей постели, и это всё было лишь дурным сном… Когда же Нарцисса убедилась в том, что имя Гермионы Грейнджер ей не примерещилось и что, вопреки её желанию, она бодрствовала сейчас, её мгновенно согнуло пополам от страшной распространившейся вдруг по всей груди боли, будто кто-то принялся пытать её Круцио. Нарцисса могла ожидать от Люциуса многого. Она знала, что одинокая жизнь его не продлится слишком долго, что он найдёт себе в конце концов какую-то постоянную пассию, вроде негодяйки Миреллы, и возможно даже притащит жить её в их дом, но такой кощунственной выходки от него она не могла представить и в самом страшном сне. Это было за гранью её понимания. Это было слишком ирреально, слишком невыносимо для неё… У неё тогда случилась истерика. Страшный приступ. Куда хуже, чем тем мартовским вечером, два года назад, когда её покой нарушило письмо Миреллы. В этот раз, в порыве ярости Нарцисса перебила без малого половину дома. Выхватив палочку она взрывала всё вокруг себя, посылая проклятья куда ни попадя. Не помня себя, она безвозвратно уничтожила в тот день множество памятных вещей, важных фамильных ценностей, попавшихся ей по несчастью под горячую руку, о которых она долго потом ещё горевала. В момент её безумия на них ей было плевать. Она выла. Она упала на пол и билась в конвульсиях, стеная и крича проклятья, взывая к Высшим Силам и прося их наказать его, прося их уничтожить его. Но они были глухи к ней. Они молчали… Весь вечер и следующий день Нарцисса была ослабевшая, не сходила с постели и старый эльф, нянчивший её ещё с младенчества, менял холодные компрессы на её лбу каждые полчаса, отпаивая успокоительными зельями. — Такие уж времена настали, мисс Цисси, — вздыхал домовик, поглаживая её по руке. — Все теперь якшаются с грязнокровками, подпевают им — слова плохого о них не скажи… Вот и даже самые достойные представители чистокровных семейств вынуждены притворяться добрыми к ним. А вы не горюйте так сильно, мисс Цисси. Быть может, мистер Малфой сделал это намеренно. Быть может, он нашёл в том выгоду… Вы же сами говорили, что он жадный до власти. А пробираться в верхушку при этих предателях крови, которые нынче заправляют министерством, куда проще, ежели ты имеешь хоть каких друзей среди грязнокровок… — Но не жениться же, — дрожа, прошептала Нарцисса. — Ну, а ежели мистер Малфой решил претендовать на должность главы Отдела международного магического сотрудничества, мисс Цисси? — мудро заметил эльф. — Тут уж точно без грязнокровой жены не обойтись… — Думаешь, в этом всё дело? — жалобно спросила она. — Ну, а как же иначе, моя лапочка? — улыбнулся эльф, погладив её по волосам, как маленькую, и из уголков глаз её выкатились слёзы. — Как он мог?.. — выдохнула она. — Это ещё что! — кивнул тот. — Мистер Малфой сделал это хоть из выгоды! Ей-ей, из выгоды, точно вам говорю! Вот увидите — как только должность будет его, он мигом её вышвырнет вон! Так её и видали… А старина Бэгзль, вон чего мне давеча рассказал: мисс Пэнси, говорит, привела в дом какого-то паршивого грязнокровку — сущее отребье! Бэгзель даже не понял сперва, за каким делом он там. Думал служащий какой из сектора по борьбе с домашними вредителями — у них как раз бундимуны на чердаке расплодились… А она ему и говорит: вот, мол, Бэгзль — это мой жених, жалуй его и обслуживай, как папеньку, потому как он теперь будет тут жить! Можете себе представить, каков позор, мисс Цисси? Нарцисса лишь презрительно хмыкнула. По хорошему счёту ей было плевать на беспутную дочку Паркинсонов, которую она никогда и не жаловала, но голос эльфа её успокаивал. — Так вот Бэгзль отказался! «Нет, — говорит, — мисс Пэнси. Делайте со мной чего хотите, а грязнокровке этому я прислуживать не буду. Вам буду, потому как вы папенькина кровь и я ваш, а этому паршивому нахлебнику не стану». Вон оно что творится-то! Уж на что Бэгзль всегда был верный эльф — не то что эти поганые отщепенцы, тролль их всех затопчи! Так и то ж — посмел перечить хозяйке! Но поделом. Я вот и сам, стало быть, растерялся бы, ежели бы мастер Драко, привёл бы в дом грязнокровку на вроде этой… — Ах, смеркут тебя задуши! — воскликнула в ужасе Нарцисса, подскакивая на кровати и хватаясь за сердце. — Сплюнь, паршивец старый! Ты что такое мне говоришь? Хочешь, совсем меня довести?! — Ах, мисс Цисси, мисс Цисси, прошу простить, глупого! — воскликнул тот, принимаясь терзать свои уши. — Я совсем не желал вас снова расстроить, только лишь сказать хотел, что не смог бы терпеть грязнокровок в этом доме. Ей-ей, не смог бы! Пусть лучше меня и правда смеркут удушит! Вот и старина Бэгзль так и был огорошен: «Папенька мне ваш строго настрого велел блюсти чистоту в этом доме, во что бы то ни стало, — сказал, — и я буду это делать до самого своего последнего вздоха. Уж лучше удавите, мисс Пэнси, ежели вам это не по нраву». Так и сказал. Ей-ей, сказал. — И что Пэнси? — выдохнула Нарцисса, принимаясь массировать пальцами виски. — Ой-ой! — покачал головой домовик. — Стыдно передать! Бэгзль говорит, мисс Пэнси так рассвирепела, как никогда прежде: «Убирайся, — говорит, — тогда из этого дома, паршивый эльф! Очень-то ты мне сдался, коли меня хозяйкой не признаёшь. Нету теперь тут ни маменьки ни папеньки — дурака эдакого — делаю что хочу! Не хватало мне ещё, чтобы какой-то поганый домовик меня осуждать брался!». Сняла с себя чулочек, да и кинула ему прямо в морду, что он и отскочить не успел. «Вот, — говорит, — ты теперь свободен. Поди вон, чтоб духу я твоего больше в своём доме не видела». Вона как бывает, мисс Цисси, — подвёл итог домовик. — А ваш муж только из выгоды это делает. Ей-ей, из выгоды, точно вам говорю. Нарцисса лишь судорожно вздохнула. Слова эльфа её, однако, несколько утешили, и когда к вечеру следующего дня, она немного пришла уже в себя, то решила, что и, правда, зря столь остро приняла эту новость. Люциус всегда был готов на многое лишь бы добиться своего, а женитьба на этой глупой грязнокровке, существенно увеличивала его шансы на успешное продвижение по карьерной лестнице в министерстве, которым заправлял теперь этот навозный жук, Кингсли. Утвердившись в этой мысли, Нарцисса успокоилась понемногу, после чего жизнь её вновь пошла своим чередом. В это же время, примерно, ей пришло очередное письмо от Кербероса, с прискорбием сообщавшего о кончине жены и с радостью, в то же время, просившего Нарциссу занять вакантное место. Прочитав подобное предложение Нарцисса решила, что это для неё было уже слишком, а потому бессмысленную переписку с глупым стариком решено было прекратить, что она и сделала тотчас же, не став отвечать греку ни на это письмо, ни на все последующие, кои она выбрасывала в камин больше не читая. Пережитое ей столь нелегко потрясение, однако, сказалось на самочувствии Нарциссы весьма не лучшим образом. Мигрени её усилились, а ночами она никак не могла толком спать. Особенно тяжело ей давались те дни, когда Ежедневный пророк или другая паршивая газетёнка смели выпускать очередную статью о жизни Люциуса и его новоявленной жены, именуемой теперь не иначе как «миссис Малфой». В такие моменты Нарцисса чувствовала себя особенно плохо, часами не выходила из своей комнаты, заболев в конце концов так сильно, что встревоженный домовик даже ссамовольничал и привёл ей одного поселившегося неподалёку колдомедика, с позором уволенного пару месяцев назад из больницы Святого Мунго за какую-то провинность. Колдомедик тот посмотрел Нарциссу, выслушал и прописал снотворное на корне молочая, рекомендуя пить его по две капли не дольше пяти дней. Снотворное помогло, и первые несколько недель, пренебрегая рекомендацией доктора, Нарцисса спала как убитая, пока эффект от зелья не стал слабеть. Организм её к нему, видно, приспособился, и всё чаще ей приходилось добавлять себе в ложечку на капельку больше, пока через два месяца их число не выросло до пятнадцати, что оказалось дозой, явно, критической. Изо рта у неё тогда пошла пена и носом кровь, после чего она забылась на долгие двое суток и очнулась уже в доме колдомедика, выхаживавшего её потом никак не меньше месяца, отчего ей даже пришлось отменить очередную поездку в штаты. Истинную причину своей болезни она Драко, конечно, не сообщила. Колдомедика этого, который столь любезно спас её от неминуемой гибели, Нарцисса тогда хорошо отблагодарила и деньгами и работой, пристроив в Азкабан, в лазарет, где по случаю только что освободилось место. Чрезвычайно радостный от такой внезапной удачи, он был безмерно благодарен ей, пообещав, что всегда впредь выполнит любую её просьбу, чего бы она только ни пожелала.

***

Новые тревожные мысли о том, что второй брак Люциуса мог быть не таким уж и фиктивным, как ей хотелось верить, закрались Нарциссе в голову сразу после её случайного столкновения с ним и его новоиспечённой женой в магазине мадам Малкин произошедшем за несколько дней до Хэллоуина. Люциус предстал тогда перед ней, обсыпанный цветными перьями из растрёпавшихся боа, которыми обмоталась эта нечёсаная пигалица, с лихорадочно горящими глазами, бесстыдно теревшаяся о него в общественном месте средь бела дня. Нарциссу эта картина возмутила до глубины души — Люциус всегда, конечно, тяготел к пошлости, но чтобы так откровенно выставлять на всеобщее обозрение успешность утоления своих плотских нужд… Данное обстоятельство заставило её с прискорбием подумать о том, что жениться на этой, как видно, весьма небрезгливой грязнокровке Люциуса вынудило не столько стремление занять в Министерстве место потеплее, сколько отчаянное желание успеть ещё запрыгнуть в последний вагон, покуда причинное место его совсем не поразила немощь. Всё это она и высказала ему тогда в несколько смягчённой форме, зная, что Люциус, ценивший, вопреки всему, её мнение, был страшно задет и уязвлён. Она также напомнила ему о необходимости исключения всякой вероятности появления на свет порочащих их общую фамилию отпрысков, после чего, вполне удовлетворённая произведённым эффектом, удалилась из магазина прочь, с наслаждением слыша грохот сейчас же полетевшего в закрывшуюся за ней дверь стула. Встреча эта, тем не менее, чётко дала Нарциссе понять, что Люциус, явно утративший уже всякую связь с реальностью, мог преступить в своём помешательстве и последнюю черту, а потому ситуацию, покуда она не зашла ещё слишком далеко, пора было взять под собственный контроль. Сделать это, конечно, было непросто. Немало дней Нарцисса провела тогда в тяжёлых раздумьях, покуда одним солнечным январским утром, на вилле Драко в Лос-Анджелесе, до неё не дошли известия, будто нынешняя хозяйка Малфой-мэнора начала подыскивать себе в услужение домовика из числа местных свободных эльфов. Подобно первой утренней зарнице, блеснувшей вдали чернеющего горизонта, на Нарциссу снизошло озарение. Радость её так была велика в тот момент, что она, возможно, подпрыгнула бы даже на месте, когда бы не воспитание, благоразумно ограждавшее её от подобного рода глупых проявлений чувств. А кроме того, она не могла позволить себе раскрыть свои намерения даже сыну, питавшему по мягкосердечности сострадание к слабостям отца. В Британию, однако, Нарцисса возвращалась с улыбкой, которую не могла, да и не желала сдерживать. Наконец, в измученной душе её появилась надежда; наконец, она ощутила, что не всё ещё было кончено для неё, и что она могла ещё влиять на ход вещей. В жизни Нарциссы забрезжил рассвет, коего она уже не ожидала увидеть. И кровавое зарево его, возникшее столь внезапно в самых недрах её души из благодатной почвы ненависти и разочарований, оказалось поистине прекрасным. Оно озарило её; оно придало ей сил ранее невиданных, позволив узреть, как никогда ясно необходимость восстановить наконец утраченную однажды справедливость, стерев с лица Земли человека, который столь опрометчиво причинил ей боль…