Hallo kleines Mädchen, wie geht es dir? Привет, маленькая девочка, как дела? Rammstein — Hallomann
Люциус сидел в штаб-квартире, в небольшой комнате ожидания, аскетично оформленной и мрачной. Из мебели здесь имелось лишь несколько жёстких кресел, грубый письменный стол у дальней стены, да слабо тлевший очаг. Когда отравленные Бэгзлем мракоборцы стали приходить этой ночью в себя, Кингсли со своим отрядом, потерявшие время на границе с Ирландией, уже трансгрессировали по периметру защитного барьера на территорию Малфой-мэнора. Оставшийся тогда в штаб-квартире за главного Гарри, застал момент возвращения Мирелле её истинного облика, а потому, отправив вдогонку Кингсли сову, сам бросился на подмогу в поместье. Теперь он уже был в Мунго. Люциус сидел в одном из этих жёстких кресел, уперев невидящий взгляд в истёртый сотнями ног паркетный пол, осторожно шевеля пальцами рук. Изуродованные ладони его были обработаны заживляющим зельем, перебинтованы и почти не болели. Разрез на щеке тоже закрыли повязкой. Он вздохнул: снаружи, должно быть, уже занимался рассвет. Наконец дверь отворилась и на пороге показалась высокая, облачённая в неизменно чёрную мантию фигура Снейпа. Люциус обратил на него взгляд, и тот в молчании опустился в соседнее кресло. — Снотворное на корне молочая, — произнёс Снейп. — Они не должны были проснуться… Там была лошадиная доза. — Почему же тогда они выжили? — спросил Люциус. — О, этот глупый эльф налил его в тот же самый биттер, коим пару недель назад я потчевал Ральфа. — И что? — выплюнул тот. — А то, дорогой мой друг, что в нём всё ещё было слабительное, если ты не забыл… Люциус метнул в Снейпа поражённый взгляд. — Если ты не забыл, мой дорогой друг — ты потчевал тогда им всех нас! — О, ну ещё бы мне это не помнить! Я и сам его пил! — губы его расплылись в весьма довольной усмешке. — Вот только в наши рюмки я предварительно положил антидот, а в рюмку Ральфа — нет. Полностью ошеломлённый Люциус уставился теперь на Снейпа в упор. — Хочешь сказать — ты напоил слабительным в тот вечер нас всех? — Конечно, да! — энергично кивнул тот. — А как бы ещё я, по-твоему, незаметно подлил его Ральфу в рюмку прямо под неусыпным взором Миреллы?.. Когда мы прибыли тогда в Малфой-мэнор — у меня вообще-то не имелось с собой подходящего зелья, как ты понимаешь. Всё что у меня было — наше с Гермионой универсальное невидимое противоядие, которое мы получили с ней несколько лет назад из безоара, его-то я, всегда ношу теперь с собой, на всякий случай… Именно поэтому, оставив вас всех тогда в большом зале, я первым же делом бросился в лабораторию Гермионы — Бэгзль как раз готовил спальни для нас, и первым подходящим веществом, что мне попалось на глаза у неё на полках, был фенолфталеин. Это популярный у магглов индикатор, а вместе с тем и известное слабительное средство. Его-то я и схватил, помчавшись в кухню. Там я отыскал бутылку биттера, куда и вылил весь флакон, положив в четыре из пяти рюмок свой невидимый антидот, после чего и вернулся к вам. — И как, чёрт тебя дери, ты не перепутал рюмки, если этот твой антидот невидимый? — воскликнул Люциус, взбешённый раскрывшимися подробностями. — Ну я же не идиот, Люциус, — скривился тот. — Я запомнил. С другой стороны, вот если бы кто-нибудь нечаянно отвлёк меня и повернул поднос — это бесспорно могло бы стать лотереей… От подступившего внезапно приступа тошноты, Люциус невольно прикоснулся рукой к животу. — Больше никогда ничего не буду пить из твоих рук… — выдохнул он. — И как это твоё слабительное, повлияло на снотворное, которое налил в бутылку Бэгзль? — О, оно просто существенно снизило его эффект, по тому же принципу, как должно было поступить с оборотным зельем, если бы Ральф был под его действием. Но согласись — всё ведь сложилось как нельзя кстати? Мракоборцам, конечно, придётся просидеть ближайшие сутки на унитазах, зато их жизням точно ничего больше не угрожает! Губы его задрожали. — Ты что, ещё и смеёшься? — выдохнул Люциус. — Тебе смешно? Да ты хоть понимаешь вообще, что мы с Гермионой пережили этой ночью? — Вот именно: пережили, — всё ещё улыбаясь, повторил тот. — Как, кстати, она? — Очень плохо, как ты понимаешь! — запальчиво кивнул Люциус и, несколько умерив своё возмущение, добавил: — Осталась с Розой в поместье. Сказала, что ни на секунду больше не оставит её одну… И у меня сейчас, признаться, то же желание… Стиснув зубы, он вновь уставился в пол. — Ну, по крайней мере, всем вам уже ничего не угрожает. Ральф мёртв. Мирелла, Бэгзль и Плегга схвачены. Мистер Поттер снова герой! Остались только Нарцисса, Алонзо и Фрэнк… Жаль, конечно, что зал уничтожен, но вы его быстро восстановите — я уверен. Так что, Люциус, ты можешь порадоваться, что опять отделался малой кровью! — Мерлина ради, Северус, замолчи, — произнёс тот, касаясь пальцами лба. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Всё сложилось так «удачно», только лишь потому, что она… Всё ведь теперь могло бы быть совсем по-другому. Одна секунда — и я бы сидел сейчас не здесь, в комнате ожидания, а был бы заключён под стражу вместо Паркинсона, готовясь к очередному суду… Там, в зале, когда Плегга схватил её своими грязными руками, у меня в голове будто щёлкнуло что-то. Это было как затмение: я забыл обо всём. Я бы и мокрого места не оставил от него, если бы не был так ослаблен в тот момент! А потом она вытащила из его кармана палочку мистера Поттера, обезоружила и могла бы сразу поразить оглушающим заклятьем, но вопреки этому отдала её мне… Снейп дёрнул головой. — Да, — кивнул Люциус, — она хотела, чтобы решающее заклятье нанёс я… чтобы победителем стал я, понимаешь? Она позволила мне занять главенствующую позицию, после того, как я позорно валялся у ног Плегги, поверженный собственным Круцио; после того, как я не смог защитить её от нависшей угрозы, — он хотел было сжать кулак, но тугая повязка не позволила ему сделать это. — И я обманул её ожидания… Вместо того чтобы просто оглушить Паркинсона, или хотя бы связать, я стал пытать его, наслаждаясь властью. Я пытал и пытал его прямо у неё на глазах, Северус. И это было… Это было прекрасно, — губы его задрожали. — Это было так упоительно… Как встарь, понимаешь? А потом… — он облизнулся, — потом я едва его не убил. Я был в полушаге от того чтобы обрубить последнюю нить. Сознание моё так было затуманено, что я едва ли понимал, что делаю. Я так хотел уничтожить его за то, что он прикоснулся к ней. Я просто не видел иного выхода! И это был бы конец, Северус. Если бы Гермиона не взяла себя в руки и не остановила меня… Видел бы ты, как она посмотрела на меня потом. Этот взгляд. Я разочаровал её… Снова! В тот момент я готов был услышать от неё самое страшное, полагал, что потерял её уже навсегда. И тут она сказала мне, чтобы я остановился, чтобы не мучил больше никого, потому что я не такой. Не такой, понимаешь? — оскалившись, он потряс головой. — И что она знает меня, и что… любит, — голос его внезапно осип. — Она простила меня… Непостижимо! — Наконец-то ты по-настоящему узнал свою жену, — устало вздохнул Снейп. — Но так не бывает, Северус, — в горле у Люциуса застрял ком. — Такое не прощают! Такое просто невозможно простить… Одна секунда — и я уничтожил бы всю нашу жизнь! — Но ты же не сделал этого в конце концов, — сказал тот. — А за её разочарование — не переживай. Полагаю, оно не столь сильно как тебе кажется. Так или иначе, а ты всё же защищал её… — Значит… я разочаровал сам себя, — кивнул он. — Прекрати, — хмыкнул Снейп. — Неужели ты ожидал от себя чего-то другого в подобной ситуации? — Да, — признался Люциус. — Да, я полагал, что уже достаточно зрел, дабы не поддаваться на подобные провокации, и что смогу в подобной ситуации, если таковая возникнет, остаться в здравом уме, не поставив под угрозу всё, чего добился таким трудом. — Не думал, что скажу когда-нибудь подобное, однако, по-моему, ты излишне строг сейчас к себе. Не уверен, смог бы, к примеру, остановиться я, окажись на твоём месте… Дверь вновь отворилась, и в комнату вошёл Кингсли. — Прошу прощения за ожидание, Люциус, — сказал он. — Ты можешь дать показания, если готов. Люциус лишь кивнул и, неосмотрительно опираясь ладонями о подлокотники кресла, встал. Жгучая боль сейчас же перехватила ему дыхание, но он не выдал себя ничем и вышел в коридор вслед за министром.***
Следующие сутки в поместье по-прежнему находились мракоборцы. Они снимали магические следы, изучали комнату Розы и полностью разгромленный зал, а также палочки, участвующие в произошедшей здесь битве. Гермиона всё это время была с дочерью в их с Люциусом спальне, лишь раз спустившись вниз для того чтобы дать мракоборцам показания не покидая дом. Сам же Люциус, активно помогавший им весь этот долгий день, вошёл в свою комнату лишь поздней ночью. Гермиона и Роза мирно спали уже на их кровати, и, полностью, будто бы, лишённый сил, он лёг рядом с ними, как можно тише, а рано утром, не дожидаясь их пробуждения, вновь покинул поместье. Накануне Кингсли прислал ему записку о том, что убитая горем Мирелла отказывается признаваться в чём-либо до тех самых пор, пока ей не приведут Люциуса, и он покорно оправился в штаб-квартиру, дабы удовлетворить её желание в последний раз. Когда Люциус медленно вошёл в маленькую комнату дознания, точно такую же, в какой когда-то в качестве подозреваемого довелось побывать и ему самому, Мирелла уже была там. Обхватив голову скованными спазмом руками с обломанными ногтями, она сидела за столом. Волосы её были всклокочены; на плечах — тюремная мантия Плегги. Когда дверь за Люциусом закрылась с небольшим стуком, Мирелла встрепенулась и подняла на него блестящие глаза. Лицо её, опухшее от слёз, всё было в царапинах, которые она, очевидно, нанесла сама себе в момент отчаяния. — Ты хотела видеть меня? — холодно спросил Люциус, опускаясь напротив. — Ральф… — только и выдохнула она. — Да, он умер по твоей вине, Мирелла. Если бы ты не пошла у неё на поводу — он бы сейчас был жив, и вы оба, возможно, были бы уже далеко отсюда… — Плегга сдал её? — она сдвинула брови. — Разговорился, когда думал, что победил… А ты, очевидно, хотела быть первой? — усмехнулся он. — Надеялась, что это поможет тебе избежать заключения в Азкабан? — Нет, — она тряхнула головой. — Нет, это бы мне уже не помогло… — Так значит, — вздохнул Люциус, не желавший тратить время на её пустые сетования. — Ты, стало быть, сговорилась с Нарциссой против меня? О чём, конечно, и сама тайно вожделела долгие годы… — Да, мне было плевать на тебя, — зло выплюнула Мирелла. — Я хотела только одного: свободы Ральфу. Я ничего так больше не хотела в своей жизни. — Зачем же тогда нужен был весь этот цирк, скажи на милость? Всего лишь один намёк и я бы в первый же день вашего приезда, помчался в Азкабан, выкапывать тело твоего никчёмного братца… — Ты не имеешь никакого права называть его никчёмным! Ты даже представить себе не можешь, что он пережил за все эти годы. Как он страдал, — подбородок её задрожал; глаза наполнились слезами. — Как он мучился в Азкабане, и потом, в теле этого несчастного старика… — Которого ты же сама и отвела на смерть два года назад, — ядовито заметил он. — Это… это была не я! — Мирелла вскинула на Люциуса вдруг испуганный взгляд. — Это она. Это всё она! — Нет, — отмахнулся Люциус; слова её показались ему сперва излишне кощунственными, однако, усмешка сошла с его губ, и он недоверчиво произнёс: — Не может быть. Она никогда бы не сделала… Нарцисса? — Да, — кивнула Мирелла. — А как бы я, по-твоему, пробралась тогда в Британию незамеченной? Как бы заманила старика в Азкабан? — Ах, не знаю, — Люциус полностью, кажется, выбитый из колеи сделал неопределённый жест рукой. — Я полагал, ты наплела ему какую-нибудь чушь… — Нет, он бы со мной не поехал. Керберос доверял мне, да… но не так, как ей. — Да откуда они вообще узнали друг друга?! — воскликнул Люциус. — Они познакомились с ней пять лет назад в её греческом путешествии, сразу после вашего развода… Керберос тогда ещё не овдовел, но чувствовал, что исход близок. Ему понравилась Нарцисса, и он поддерживал с ней переписку ещё пару лет после их встречи. Однако ей он, конечно, был ни к чему. Именно потому она столь легкомысленно и упомянула его в своём ответном письме, которое я получила от неё. — Что? — выплюнул Люциус. — Ты писала моей жен… Он не договорил. Ноздри его раздулись, и, сжав уже не стеснённую бинтами руку в кулак, он прижал её к губам. Мирелла невесело рассмеялась. — Ты до сих пор боишься, — она смерила его презрительным взглядом. — Зачем ты писала ей? — рявкнул он. — Потому что ты ответил мне отказом. Будучи ещё в Венгрии я узнала, что вы с Нарциссой развелись, а потому, утратив надежду получить помощь от тебя, я отважилась обратиться к ней… Я полагала, раз у нас уже нет прежнего камня преткновения — она могла бы помочь мне. Тем более, мы обе немало пострадали из-за одного человека. Люциус скучающе отвёл взгляд. — Так что же она написала в этом своём письме? — Чтобы я больше не обращалась к ней с такими просьбами. Её ответ, за исключением высокопарной вежливости, мало чем отличался от твоего. — Он лишь хмыкнул; Мирелла продолжила: — Однако в безудержном желании указать мне на моё место, Нарцисса случайно упомянула своего нового знакомого — баснословно богатого грека, сказав, что даже обладай я подобным состоянием — и оно навряд ли помогло бы мне вызволить Ральфа из тюрьмы… — И ты, конечно, поехала очаровывать очередного богатого старика — прямо как в былые времена, приняв оплошность Нарциссы, за призыв к действию? — А что мне оставалось делать? — выплюнула она. — Я дошла до края. Я не могла больше оставаться в Венгрии, в этом вонючем лагере с этими грязными разводчиками драконов! — Миреллу затрясло, но она взяла себя в руки. — Два года я потратила на то, чтобы выяснить, кто такой Кереброс, где именно он живёт и как мне до него добраться. Он был не такой уж и открытый человек, как ты понимаешь. Мне стоило немалых усилий, раздобыть нужную информацию, и навыки, которые ты так старательно вбил в меня ещё по юности, оказались очень кстати — не спорю. Она окатила Люциуса взглядом полным уже нескрываемой ненависти, отчего он даже поёжился, закинув ногу на ногу. — В конце концов я добралась до него, — продолжила та. — Я приехала на Крит, подстроив нашу «случайную» встречу, полагая, что расположить к себе такого важного человека будет не так уж и легко, однако, всё оказалось куда проще, чем я думала. В тот момент он как раз овдовел; болел; дочь его, которая смиренно несколько лет ни на шаг не отходила от постели матери, уехала в Китай, а единственный важный для него человек — женщина к которой он испытывал симпатию, перестала отвечать на его письма. И тут появилась я, — лицо Миреллы озарила вымученная улыбка, — рассказала немного о себе, пожаловалась на несчастную судьбу, и он принял меня в свой дом, не столько в качестве сиделки, но друга… И я действительно могла бы стать ему другом, не будь у меня собственной важной цели. Когда положение моё подле Кербероса вполне утвердилось, я предприняла новую попытку связаться с Нарциссой. На этот раз я открыто рассказала ей в письме обо всём — это было моей последней надеждой. Если бы она снова отказала мне, возможно, я перестала бы пытаться. Я так устала тогда от всего. И впервые за долгие годы жизнь моя, будто бы стала не такой ужасной. Кереброс хорошо мне платил; я жила в его шикарном доме у моря, среди прекрасных цветов… У меня вдруг появилось всё и даже больше, о чём я могла только мечтать страшными холодными ночами в венгерских лесах. И если бы она не ответила мне, я бы, вероятно, оставила надежду освободить когда-нибудь Ральфа… С болью, но оставила бы, — Мирелла зажмурилась. — Однако она ответила. Она была шокирована тем, что я сделала за прошедшие два года. Тот факт, что одна её неосторожная строчка побудила меня пересечь Балканы, найти этого чёртового старика и устроиться к нему в дом — впечатлил её. Она даже выказала мне долю уважения, снова заметив, однако, что деньги, которыми я обладала теперь, были ещё далеко не всем, но что она готова поспособствовать разрешению и остальных задач, в том случае если я соглашусь на ответную услугу. — Месть мне, смею предположить? — улыбнулся Люциус. — В тот момент я не знала, что она попросит взамен, — мотнула головой Мирелла. — Я, честно говоря, даже не пыталась гадать — мне было не важно, чего она захочет. Ради Ральфа я готова была пойти на всё. Её согласие помочь мне — окрылило меня и вскоре мы встретились с ней. Она сама тогда в сопровождении своего эльфа приехала в Грецию; нанесла Керберосу визит. Старик был рад. Он совсем не обиделся на неё за то, что та столь грубо оборвала с ним переписку, и они тем вечером о чём-то очень долго разговаривали наедине, после чего он радостно бросился писать дочери письмо. Когда же уже ночью мы остались с ней вдвоём, она поведала мне истинную причину, почему готова помочь мне: рассказала о тебе, о твоём помешательстве. О том, что ты женился на грязнокровке и что не далее как месяц назад, эльф которого она отправила в твой дом, дабы тот следил за вами, сообщил ей, что грязнокровка твоя забеременела, хотя домовик и тщательно следил за тем, пила ли она всякий раз зелья… При упоминании Бэгзля по лицу Люциуса прошла дрожь, а кулаки вновь невольно сжались. — Так вот, Нарцисса решила, что это было уже последней каплей, — заключила Мирелла. — Признаюсь, до того момента я ещё никогда не видела, чтобы кто-то ненавидел кого-нибудь так сильно… Я спросила у неё тогда, что именно я должна сделать взамен на освобождение Ральфа, и она сказала, что ты должен страдать, как страдала она… Но, что одного моего простого согласия ей недостаточно. Нарциссе требовались гарантии, она хотела, чтобы клятва моя была нерушима, и чтобы я… Мирелла вдруг замолчала, не в силах будто бы завершить свою речь. Подбородок её задрожал, и, уткнув лицо в ладони, она горько разрыдалась. Люциус обомлел. Осознание поразило его неприятно. — Неужели, ты дала ей непреложный обет? — с отвращением выплюнул он, и та лишь отчаянно закивала. — Но для скрепления клятвы нужен свидетель! Кто был третьим? — Её домовик, — опуская руки, всхлипнула Мирелла; слёзы текли по её щекам, капая на стол. — Свидетелем не обязательно должен быть человек. Она поклялась тогда, что любым возможным способом освободит Ральфа из Азкабана, если я… Она снова не договорила. — Что пообещала ей ты? — рука Люциуса мёртвой хваткой схватила её за запястье, и Мирелла взвыла от боли. — Какой именно была формулировка? — Что я любой ценой разрушу твою жизнь, Люциус! — вскричала она. — Идиотка! — воскликнул он. — Зачем ты сделала это? — У меня не было выбора! Я должна была спасти Ральфа! Я должна была… — Ценою собственной жизни?! — Я не знала… Я… надеялась, что смогу выполнить обещание! Люциус рывком отпустил её руку, и стон отчаяния вылетел из её груди. — Так вот, почему вы с Ральфом не смогли просто так уехать после того, как он обрёл свой истинный облик! — Он так ругал меня… Он за всё меня ругал! — Мирелла замотала головой. — Она ведь во всём меня провела! Во всём! Да, она вытащила тогда Ральфа из Азкабана, но в каком виде!.. Когда она выманила Кербероса из Греции, я думала, что уже не увижу старика. Я ждала Ральфа. Она сказала, что привезёт ко мне его! Я принесла в жертву свою собственную свободу, полагая, что освободится хотя бы он! Когда же они вернулись на Крит, и я встретила их… Только тогда я всё поняла!.. — в бессильном гневе она ударила кулаками по столу. — Ральф был убит горем. Быть в теле старика оказалось для него не лучше, чем в клетке… А я отныне не принадлежала себе. Она сказала мне ждать… Она сказала, что сама подстроит всё так, как нужно, после чего исчезла на полтора года. И всё это время мы жили с ним в страхе и неизвестности, полностью подчиненные её воле… Мирелла замолчала, вновь обхватив голову руками. Люциус неотрывно смотрел на её сжавшуюся на стуле фигуру. — Ты уже чувствуешь это, не так ли? — спросил он. — Оно уже действует, да? — Помоги мне, Люциус, — тихо отозвалась та. — Пожалуйста, п-помоги. — Ты предлагаешь мне убить себя, ради твоего спасения? — уголок губ его дрогнул от омерзения. — Мне искренне жаль, что это задание оказалось тебе не по плечу, — холодно добавил он, — однако, ты знала о риске, на которой шла… И ты не сдержала свой непреложный обет, Мирелла… — Нет, — выдохнула она, глаза её в ужасе распахнулись, она встрепенулась, уставившись на него. Губы Люциуса расплылись в слабой улыбке. — Ты не выполнила клятву, — отчётливо произнёс он. — Нет, Люциус! — истошно вскричала она, подскакивая на стуле. — Нет, замолчи! Она попыталась броситься на него, и он отшатнулся, обнаруживая, что Мирелла была привязана к стулу ремнём, обхватывавшим её пояс. Беспомощно она вновь опустилась на стул. — Тебе не удалось уничтожить мою жизнь, — закончил он, глубоко вздохнув и наблюдая, почти с наслаждением, как глаза Миреллы наполняются тем, что он уже давно не созерцал вот так близко. — Нет, — выдохнула снова она, хватаясь руками за собственное горло. — Нет-нет-нет! Мирелла задохнулась, зайдясь вдруг страшным безудержным кашлем; раскрасневшееся лицо её изуродовал ужас. Не способная больше сделать вздох, она наклонилась вперёд, упёршись локтями в крышку стола, покуда изо рта её прямо на его поверхность не выплеснулся крупный тёмно-бордовый сгусток крови, а затем ещё один и ещё, после чего кровь хлынула из неё неудержимым потоком. Люциус смотрел неотрывно. Мирелла хрипела и сипела, билась в конвульсиях, окровавленные руки её царапали стол, рвали одежду на груди, впивались в кожу на шее, но ничто уже не могло остановить этот необратимый, неподвластный никому живому процесс. Кровь заполоняла всё вокруг, текла на пол, капли попадали Люциусу на одежду, даже лицо, но он, не моргая, впитывал это удивительное, столь внезапно развернувшееся перед ним действо: как прекрасно было вновь видеть смерть своего врага… Наконец из груди Миреллы вырвался последний леденящий душу хрип, тело её сотряслось ещё один раз, и с широко распахнутыми глазами на искажённом испугом лице, она наконец рухнула на полностью залитый кровью стол. Люциус испустил вздох. Подрагивающей рукой, он извлёк из нагрудного кармана белоснежный шёлковый платок с монограммой «М» и прикоснулся его уголком к своей щеке, стирая попавшую на неё каплю крови. После чего взглянул на него, обнаруживая, что и рука его вся была в крови. Убрав платок обратно в карман, и посидев на стуле ещё одно мгновение, он поднялся и, осторожно, дабы не перепачкаться ещё сильнее, склонился над Миреллой так близко, что растрепавшиеся волосы её коснулись его подбородка и губ. — Спасибо, — прошептал он ей на ухо слегка трепетавшими губами, так тихо, что услышать это мог только он сам. — Тебе удалось доставить мне наслаждение в последний раз… В следующее мгновение дверь позади него с грохотом распахнулась. — Люциус! Вот чёрт! — воскликнул Кингсли. — Я всё видел! Что же теперь делать? Она же толком ничего не рассказала… Прикрыв глаза, он лишь выпрямился и глубоко вздохнул. В комнате приятно пахло металлом. — Люциус, — снова обратился к нему Кингсли, в голосе его прозвучала тревога. — Всё в порядке? — Да, Кингсли, — натянув на лицо самую свою любезнейшую, как ему казалось, улыбку, Люциус повернулся, и Кингсли почему-то отшатнулся назад. — Жаль, конечно, что она умерла раньше времени, но полагаю, всё остальное нам поведает Плегга… или Цисси, когда вы её поймаете… — Да, конечно, — кивнул тот. — Ты извини, что так вышло. Если бы я знал… Тебе, наверное, надо пойти, привести себя в порядок? Люциус опустил глаза, оглядывая себя — вся его грудь и руки были в крови. Пальцы ещё дрожали, а потому он осторожно сжал их и опустил вниз. — А знаешь, что, — вдруг спохватился Кингсли, — ты не был бы против, если бы я отправил прямо сейчас Гермионе письмо? — Письмо? — Люциус удивился. — Да, — кивнул Кингсли. — Я бы написал ей обо всём, что тут случилось, дабы тебе самому это всё ей… ну знаешь… А ты… Почему бы тебе не пойти пока в мой кабинет, к примеру, отдохнуть там и… выпить чего-нибудь, если хочешь? А я прикажу эльфам отчистить твою одежду… — Как мило с твоей стороны, — ещё шире улыбнулся Люциус. — Что ж, я тогда и, правда, пойду… И больше не взглянув ни на Миреллу, ни на Кингсли, он покинул комнату дознания.***
Гермиона как раз только покормила Розу ужином и уложила её спать, когда Люциус наконец вернулся домой. Мракоборцев в поместье уже не было, но пару часов назад из министерства ей пришло письмо от Кингсли, где было всего несколько строк: «Мирелла умерла. Прямо у него на глазах. Непреложный обет. Полагаю, он излишне впечатлился. P.S. Будь осторожна». Гермиона лишь вздохнула, когда прочла последнюю из них. И вот теперь, услышав, как хлопнула парадная дверь, она спустилась по лестнице вниз, стараясь двигаться как можно тише. Люциус стоял около двери, глядя куда-то в угол; плечи его были несколько сгорблены. — Люциус, — негромко обратилась она к нему, остановившись на нижней ступеньке у перил, и невольно затаила дыхание, когда он обернулся — взгляд у него был отсутствующий. — Дорогая, — слабо улыбнулся он. — Как дела? — Всё хорошо, — сказала она, не сумев подобрать ничего иного. Люциус сделал несколько шагов, оглядывая холл в котором были ещё следы недавнего присутствия посторонних людей. — Ты получила письмо? — он вновь посмотрел на неё. — Да, — кивнула она и отвела невольно собственный взгляд, потому как ей оказалось неприятно смотреть в его остекленевшие глаза; она даже смущённо провела рукой по волосам. — Да, Кингсли мне обо всём написал. — Что ж, прекрасно… — А я… приготовила ужин, — она тоже попыталась улыбнуться. — Ты же ещё не ел, да? — Да… Кингсли только угостил меня огневиски. Так что, я с удовольствием поем, что ты там приготовила. Голос его звучал вполне обыденно, и Гермиона, обрадованная, тем, что он согласился поесть, кивнула: — Твою любимую корейку ягнёнка с к… кровью, — выдохнула она, сейчас же вспыхнув и бросив на него испуганный взгляд. — Прекрасно, — широкая улыбка его стала теперь зловещей как никогда. — Это как раз то, чего я хотел. Гермиона лишь кивнула, и в молчании они прошли в столовую. — Роза, должно быть, спит уже? — поинтересовался Люциус, опускаясь на стул во главе стола. — Да, — односложно ответила она, положив перед ним приборы, салфетку, наполнив бокал водой. — Может, ты хочешь вина? Красное, как всегда?.. — Нет, пожалуй, я воздержусь сейчас, — мотнул он головой. Гермиона удалилась в кухню и вернулась вскоре с тарелкой, на которой лежал большой сочный кусок мяса с торчащими из него вверх обрезанными рёбрами; едва тронутый огнём — как он любил. Она поставила его перед ним. — Я ещё потушила спаржу, — добавила она, но Люциус лишь выставил руку, и, больше не произнеся ни слова, она медленно отошла от него, садясь на другом конце стола. Взяв в руки вилку и нож, Люциус медленно принялся резать корейку меж рёбер. Сок сейчас же потек из-под корочки на тарелку. Губы его неопределённо дрогнули. Он срезал небольшой кусочек мяса с кости и, наколов вилкой, положил его в рот, принимаясь медленно пережёвывать. Гермиона думала, что он скажет ей, хорошо ли оно приготовлено — обычно он всегда комментировал это, однако, теперь молчал. Сама она спросить боялась. Люциус наколол ещё один кусок и вновь положил в рот. Рука его державшая вилку при этом едва заметно дрогнула. Прожевав, он наколол третий кусок, но отчего-то помедлил на этот раз и покрутил вилку в руке. Отложив в задумчивости нож в сторону, он аккуратно снял с неё кусок мяса двумя пальцами, почти брезгливо, и принялся рассматривать его. Гермиона, решившая, что Люциусу видно что-то не понравилось, поморщилась. Однако в следующий момент, не произнеся ни слова, он бросил на тарелку и этот кусок и вилку, так что она звякнула, и, схватив корейку за рёбра голыми руками, алчно вгрызся в мясо, принимаясь судорожно раздирать его оскаленными зубами. Вздрогнув, Гермиона лишь испустила шумный вздох, и сейчас же прижала ко рту ладонь, опасаясь будто, что услышав её, Люциус бросит корейку и вгрызётся в глотку ей. Он же тем временем, не обратив на неё никакого внимания, продолжал рвать мясо, звучно обсасывая кости, с треском разгрызая хрящи, сопя, будто оголодавший волк. Руки его тряслись, кровь текла по пальцам, капая на тарелку и белую скатерть. Гермиона старалась не дышать. Перед ней был уже не её муж, но зверь — дикий и неуправляемый. Наконец мясо было съедено, обглоданные кости лежали вокруг и, облизнув с большим удовольствием пальцы, Люциус положил подрагивающие руки на стол, тяжело дыша и уткнув взгляд перед собой в опустевшую тарелку. — Мясо было прекрасным, — негромко произнёс он; и Гермиона судорожно вздохнула, вбирая в онемевшую грудь воздух. — Быть может, ты хочешь ещё? — спросила она, убрав наконец руку от своего рта. — Нет, — мотнул он головой. — Люциус я, — она поднялась со своего места. Он метнул в неё взгляд, и Гермиона невольно застыла, боясь сделать шаг, потому как обратившиеся на неё глаза, просто не могли принадлежать человеку. Они были абсолютно безумные. Преодолевая страх, она, тем не менее, всё же двинулась вдоль стола. — Если я могу что-то сделать для тебя, — прошептала она, приблизившись к нему. — Просто скажи… скажи, что мне сделать, Люциус? Опустив свой звериный взгляд, он вздохнул. Рука его легла ей на талию. Гермиона слегка дёрнулась, надеясь, что он не заметил, и пальцы его стали поглаживать её рёбра сквозь тонкую ткань домашнего платья. Несколько мгновений он молчал. Губы его при этом беспокойно поджимались, и он облизнул их, словно бы сомневаясь, стоит ли озвучивать то, что пришло ему на ум. — Надень сегодня свою школьную мантию, пожалуйста, — произнёс наконец он. — Хорошо, — сказала она как можно спокойнее и, помолчав, спросила: — Пойдём снова в библиотеку? — А ты… не была бы против, — проговорил он, — если бы мы спустились с тобой вниз? — Вниз? — удивилась Гермиона. — Ну да, вниз… в подвал. Там, где камеры… — Камеры? — выдохнула она, опасаясь, что это вышло у неё излишне нервно, и добавила сейчас же как можно более непринуждённо: — Конечно. Почему бы и нет? Давай спустимся туда. Губы Люциуса тронула едва заметная улыбка, и он, выдохнув, будто с облегчением, снова заговорил: — Я бы тоже кое-что надел в таком случае… хорошо? — Конечно, — кивнула Гермиона, — это будет интересно. — Да, — кивнул он, — только… только не бойся, когда увидишь меня, хорошо? Можешь изобразить, если тебе захочется но… не бойся. — Хорошо, Люциус, — согласилась она, аккуратно погладив его по руке. — Я тогда пойду, проверю Розу… Надену мантию, спущусь вниз и буду ждать тебя там, да? — Да, — сказал он, вздыхая теперь совсем удовлетворённо, хотя от него всё ещё исходили эти страшные первобытные волны, которые с головой захлёстывали Гермиону долгие минуты их разговора. Как и обещала, Гермиона поднялась в комнату Розы и, убедившись, что дочь спокойно спит, пошла доставать из шкафа свою школьную мантию с блестящим значком старосты Гриффиндора. Она уже не боялась. К тому, что, очевидно, должно было произойти, она, вопреки всему, не испытывала ни отвращения, ни страха. Знала она только то, что зверь, вернувшийся сегодня вместо её мужа, никогда больше не должен был покинуть стен этого поместья; он навсегда должен был остаться здесь, в его подвалах, и она готова была сделать ради этого всё, что от неё потребуется. Она готова была даже утолить эту возникшую в нём однажды животную жажду, мучившую его столько лет, дабы Люциус снова вернулся к ней, а пробудившееся сегодня внутри него чудовище, заснуло покойным сном… желательно навсегда. Она верила, что это ещё было возможно. Гермиона не стала, однако, полностью облачаться в свой школьный костюм — доставать белую блузку, юбку и гольфы… Всё это было сейчас ни к чему; Люциусу нужна была куда более соблазнительная невинность, а потому, из недр гардероба она извлекла простое ситцевое платье в цветочек точно такое же в каких несколько недель назад на встречу в больнице Святого Мунго пришли Мелани и Доротея Бербидж. Гермиона купила это платье ещё весной не ради того чтобы носить — оно было излишне целомудренным даже для неё, но лишь за компанию, когда водила девочек за покупками в магазин… Теперь же это платье показалось ей как нельзя более подходящим для осуществления столь вожделенной её мужу фантазии. Поверх платья, Гермиона накинула школьную мантию и, вытащив, шпильки из волос, позволила буйным локонам рассыпаться по плечам, а затем спустилась в подвал, открыв одну из камер для узников — ту самую, куда Люциусу три с половиной года назад, накануне их объяснения, уже довелось бросить её, и, опустившись там на холодный каменный пол, она принялась ждать. Ожидание её не продлилось долго, и вскоре тишину мрачного подземелья нарушил гулкий звук шагов. Люциус неторопливо спускался по лестнице вниз, методично вбивая каблуки своих сапог в каменные ступени, пока не возник наконец перед ней в полном своём облачении Пожирателя Смерти, как тогда, много лет назад, в Отделе тайн: кожаный костюм, чёрная мантия и перчатки; страшная маска на лице; руки сжимают трость… Остановившись у подножья лестницы, он обратил на Гермиону свой скрытый тенью взгляд. От одного только вида его у неё прошёл холод по спине. Она, однако, лишь прикрыла глаза и вздохнула, говоря себе, что где-то там, под этой страшной шкурой хищника был он — её муж, человек, которого она избрала сама. — Пожалуйста, отпустите меня, — выдохнула Гермиона, поднимаясь на ноги и начиная тем самым их игру. Молча, Люциус двинулся вдоль камер, серебряная рукоять трости прошлась по железным прутьям, разнося страшное эхо по всему подземелью. — Прошу, пощадите меня, — снова заговорила она. — Пощадить? — он резко остановился напротив, и Гермиона не узнала его голос, тембр был совсем другим, так, очевидно, действовала маска. — Но почему я должен тебя пощадить? — Я ничего не сделала, — сказала она. — Пожалуйста… Позвольте мне уйти. Мгновенным движением Люциус выхватил палочку из своей трости. Гермиона невольно отшатнулась к стене, но он лишь направил её на свою маску и та сейчас же обратилась в дым, обнажив его бесстрастное лицо. Холодные глаза его, точно такие, какими Гермиона запомнила их в тот день, неотрывно взирали на неё. — Увы, мисс Грейнджер, но я никак не могу этого вам позволить, — произнёс он. — Вы мой трофей… — Мистер Малфой, я не понимаю, зачем я вам нужна? — …И как любой другой трофей, — продолжил он, прикрывая глаза, — вы теперь всецело принадлежите мне. И я буду делать с вами всё, что мне заблагорассудится. — Но мистер Малфой, прошу вас! — взмолилась она, приблизившись к решётке. — Дайте мне уйти, я… на всё готова ради этого. Затянутые в перчатку пальцы его коснулись её щеки, уголок губ дрогнул. — На всё? — Да, — кивнула она, не спуская с него глаз. — Да, пожалуйста. Что угодно. — Что ж, прекрасно, — произнёс он, направив палочку на дверцу клетки, и она с оглушительным грохотом распахнулась. Гермиона отпрянула. Убрав палочку обратно в трость, Люциус аккуратно прислонил её к прутьям дверцы, после чего вошёл внутрь, неумолимо надвигаясь на неё, скрывая от тусклого света, лившегося в подземелье с верхнего этажа. — На колени, — скомандовал он, и Гермиона мгновенно выполнила его приказ. Лицо Люциуса осталось непроницаемым. Остановившись перед ней, он принялся снимать с рук перчатки, и Гермиона покорно ждала, пока они не оказались на полу, после чего он медленно провёл рукой по её волосам и лицу. — Какая ты красивая, — прошептал он. — Разве я могу так просто отпустить тебя? Какие у тебя непокорные волосы… Какие медовые глаза… а губы… Большой палец Люциуса коснулся её рта, и Гермиона осторожно потёрлась щекой о его исполосованную ладонь. Порезы зажили у него ещё не до конца, и перед внутренним взором Гермионы вспыхнули вдруг ужасные картины той ночи: Люциус, голыми руками сжавший стёкла в спине Ральфа, невзирая на, должно быть, ужасную боль… Он защищал её. Невольно она поцеловала его ладонь. — Какая ты ласковая, моя девочка, — прошептал он. — Нам будет хорошо с тобой. Убрав руку от её лица, он настойчиво погладил свою набухшую ширинку и расстегнул брюки, высвобождая возбуждённый орган, сейчас же уткнувшийся Гермионе в лицо. — Мистер Малфой, — вздохнула она, изображая волнение; он посмотрел на неё с поволокой во взгляде. — Я ещё никогда не делала этого… — Никогда не делала? — повторил он, губы его расплылись в плохо сдерживаемой усмешке. — Ну что ж, всё бывает в первый раз. Пальцы Люциуса упрямо раздвинули её губы, коснулись языка, зубов, после чего он неторопливо ввёл ей в рот член, и Гермиона стала осторожно посасывать его. — Вот так, да, — простонал Люциус; одна рука его мягко легла ей на лоб, вторая гладила подбородок, — видишь, это совсем не сложно, моя девочка… Смелее, возьми его полностью… Она выполнила его просьбу, и он прикрыл глаза. Головка мягко заскользила по её нёбу, с каждым разом всё глубже утыкаясь ей в глотку, пока Люциус, ощутивший, видно, вероятность излишне скорого завершения процесса, не вышел из неё. — Какие же они у тебя сладкие, моя прелесть, — прошептал он, склоняясь над ней и, аккуратно потянув за волосы на её затылке, с жаром поцеловал в распухшие губы. — Какие чувственные… У тебя настоящий талант. А теперь, сними с себя, пожалуйста, свою мантию. — Хорошо, мистер Малфой, — кивнула она, принимаясь развязывать шнуровки на груди. — Называй меня Лорд, — произнес он на выдохе прямо ей в ухо. — Хорошо, мой… Лорд, — прошептала Гермиона, стаскивая мантию со своих плеч, и Люциус приник на мгновение щекой к её щеке, после чего выпрямившись, придирчиво оглядел её, оставшуюся во всей прелести своего ситцевого платья. — Ляг на спину и подними юбку. — Да, мой Лорд, — с придыханием произнесла она, ложась на свою мантию. Не отрывая глаз от его лица, она медленно задрала юбку вверх и робко раздвинула ноги, демонстрируя Люциусу отсутствие всякого белья. — Маленькая развратница! — задохнулся он, в глазах его блеснул восторг, веки дрогнули. — Просила ещё отпустить её, в то время как на самой нет даже трусов! Гермиона лишь вожделенно прикусила губу, и Люциус стиснув пальцами свою мошонку, тоже опустился на каменный пол. Схватив Гермиону за ноги и приподняв её бёдра, он с трепетом приник губами к её промежности. Язык Люциуса настойчиво скользнул внутрь неё, заставив Гермиону изогнуться и всхлипнуть от разлившегося по всему её телу удовольствия. — Какая ты влажная, какая ароматная, восхитительная, — шептал он, покусывая нежную кожу её бёдер, так что она вздрагивала всякий раз, сжимая его голову между ног. — Я никогда тебя не выпущу отсюда, никогда… Ты навечно будешь здесь, со мной… моя… Горячие губы его ласкали её нежные складочки, заставляя их пульсировать в восторженном ожидании приближающегося оргазма, и проникнув пальцами ему в волосы на затылке, Гермиона застонала громче. Не дав ей, однако, кончить, Люциус отстранился, откидывая со лба влажную прядь, и принялся срывать с себя мантию, кожаный жилет, рубашку. Освободившись наконец от этой, стеснявшей его одежды, он придвинул Гермиону ближе и, шире разведя её ноги, навис над ней, впиваясь ей в губы и вонзаясь, наконец, в неё так глубоко, как только мог. — Мой Лорд, — вырвалось из её распахнутого рта. Руки Люциуса ухватились за ворот её закрытого платья, разрывая его и сейчас же сжимая оголившуюся грудь. Гермиона застонала, отчаянно кусая губы. — Да, стони! Стони громче, моя девочка! Ну, неужели же ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? Неужели ты всё ещё хочешь уйти? Мне отпустить тебя? — Нет, нет, — всхлипывала она. — Нет, пожалуйста, не отпускайте меня… — Не слышу! Рывком Люциус развернул её, ставя на колени, и снова вошёл в неё. Бёдра их с громким шлепком ударились друг об друга. Наклонившись вперёд, Гермиона вцепилась руками в железные прутья камеры. — Нет, не отпускай меня, — вздохнула она. — Я не хочу уходить! — А чего же ты хочешь? — простонал он, сжимая её талию и отчаянно врываясь в неё мгновение за мгновением. — Я хочу ещё! — закричала она, запрокинув голову. — Сильнее, да, глубже! — Да, моя девочка! — дрожащие губы его припали к её лопаткам. — Покричи, да, покричи ещё от удовольствия, моя радость, погромче… Из недр её груди, вторя ему, вырывались всё более отчаянные стоны, и в них самих теперь было что-то животное. Широкая ладонь Люциуса крепко обхватила сжимавшую прут решётки руку Гермионы, и сознание её стало уплывать куда-то. Оно растворялось в этом первобытном совокуплении, на каменном полу в холодном сыром подвале с этим опасным пугающим её до оцепенения зверем — Пожирателем Смерти, который заставлял всё её тело изнемогать от экстаза. Уткнувшись лбом в прутья, Гермиона ловила каждое сладкое мгновение их соединения, приносившее всем клеткам её трепещущего тела невыразимый и почти невыносимый восторг. Губы её растянулись в блаженной улыбке, и она зажмурилась, ощущая, что растворяется в жаре этого непостижимого человека. Наконец Люциус застонал чаще, разгорячённое тело его сотряслось от удовольствия и он, сделав внутри неё ещё несколько отчаянных движений, замер, опалив губами ей шею, прерывисто дыша и крепко прижимая её к своей влажной груди. Несколько мгновений они стояли так, не в силах разъединиться, после чего Люциус грузно, слегка пошатываясь, поднялся на ноги и, не произнеся ни слова, удалился из подвала прочь. Оставленная в одиночестве, Гермиона ещё держалась некоторое время обессиленными руками за прутья решётки, слушая собственное учащённое дыхание и ощущая, как по внутренней поверхности правого бедра её стекала его тёплая и вязкая любовь.***
Спустя полчаса Гермиона уже была в их с Люциусом спальне, дойдя до неё на трясущихся ногах, она быстро приняла душ и, закутавшись в банный халат, просто легла на кровать, наслаждаясь её мягкостью и теплом. Она ни о чём сейчас не думала. Но вот, дверь комнаты тихо отворилась, и Гермиона повернула голову, увидев на пороге его… Он осторожно зашёл внутрь, тихо прикрыв за собой дверь, и взглянул на неё, будто бы даже виновато. Гермиона вздохнула с облегчением: это снова был он — её муж, в своём зелёном велюровом халате с вышитыми на лацканах змеями. — Люциус, — преодолевая жуткую, растёкшуюся по всему её телу усталость, она поднялась с постели и улыбнулась. — Гермиона, — он тоже улыбнулся, и было в этой улыбке что-то совсем робкое; он так и не решился сделать шаг от двери. — Всё хорошо? — Да… — кивнула она, обходя кровать. — Да, всё прекрасно. Вглядываясь в её лицо и пытаясь, видно, различить, что именно она чувствовала сейчас, он, наконец, сделал шаг вперёд, не нарушив, однако, имевшуюся между ними дистанцию. — Чем занималась? — спросил вдруг он, и Гермиона взглянув на него сперва с недоумением, быстро спохватилась: — О, я читала, знаешь, — сказала она. — Читала? — губы его дрогнули. — Да… — И как? — Очень увлекательно! — со всей серьёзностью кивнула она. — Ну, ты же знаешь, я люблю читать. — Устала, наверное? — побеспокоился он. — Ну, разве что, немного, — пренебрежительно отмахнулась она, ощущая, что готова была лечь сейчас прямо на пол. На пару мгновений в комнате воцарилось весьма странное молчание. — Ну что ж, — протянула она. — Уже поздно… Будем готовиться ко сну?.. — Да, пожалуй, — кивнул он, и Гермиона двинулась обратно к кровати, но руки Люциуса обхватили вдруг её плечи, вновь поворачивая к себе. Гермиона рассеянно взглянула на него, и в следующий момент он оставил на её губах горячий поцелуй, в котором было куда больше смысла, чем в словах, которые он мог бы сейчас сказать… А потом оба они наконец легли, потушив в ночниках свет. Минута проходила за минутой, но Гермиона невзирая на усталость не могла уснуть. Лёжа на спине, она смотрела в тёмный потолок, на котором виднелись сумрачные блики от тюли и проникающий сквозь неё тусклый свет. Люциус лежал на боку, лицом к ней и она чувствовала, что он смотрит на неё, а потому в конце концов она тоже повернулась, вглядевшись в его сливавшиеся со светом луны глаза. На щеке у него ещё был шрам от задевшего его в ту ночь осколка, и, приподняв руку, она осторожно прикоснулась к нему пальцами, а затем и вовсе прильнула, оставляя поцелуй. Люциус порывисто прижал её к себе, губы коснулись её виска, лба, глаз. — Спасибо, — расслышала она вдруг его голос, у самого своего уха; дыхание его было взволнованным. — Спасибо… — Люциус, — выдохнула она, утыкаясь носом ему в грудь. — Прости, если я… Не позволяя ему договорить, она прижала пальцы к его губам и шепнула: — Ей понравилось. Она… будет ждать его… Губы Люциуса с новым пылом приникли к ней, руки нежно заскользили по её спине, плечам, обнимая её так трепетно, как ещё никогда, и Гермионе показалось, что рядом с ней был теперь самый чуткий мужчина, которого она когда-либо знала. — Спасибо, что готов был на всё ради моей защиты, — сказала она то, что нескончаемо вертелось в её голове последние два дня. — Я едва не погубил всё, — выплюнул он. — Нет, — замотала она головой. — Нет, не вини себя, Люциус, пожалуйста. Ты сделал правильный выбор в конце концов, и я всегда готова быть рядом для этого… Именно так это и работает, понимаешь? Брак. Погладив её по голове, он лишь оставил на её лбу поцелуй, и она услышала вскоре, как дыхание его выравнивается и как он начинает засыпать. Зевнув и сама, она тоже, закрыла наконец глаза, позволив сну начать затягивать себя в свои сладкие объятия. Где-то там, в грудной клетке Люциуса, она различила уже в полусне, размеренный стук его сердца, бившегося будто бы в унисон с её собственным; и ей казалось, что оно и вовсе у них теперь одно на двоих, и что она сама в действительности была уже частью его плоти, подобно Еве созданной из ребра Адама, и что дух их тоже стал един, потому как прилепившись друг к другу, они не принадлежали уже сами себе, но стали чем-то гораздо большим и неделимым, чем всё, что было в их жизни до тех пор. А потом она заснула.