Show me the place where you want your slave to go. Покажи мне место, куда ты хочешь отвести своего раба. Leonard Cohen — Show me the place
Первым, что ощутила Гермиона в это мрачное, туманное утро, рождённое из плотной завесы обрушившихся на Малфой-мэнор дождей, были его руки. Пальцы Люциуса настойчиво скользили по коже её бёдер, покрытой тонким шёлком сорочки, животу, груди, пока горячее тело его полностью не прижалось к ней. Несколько мгновений она боялась даже открыть глаза — прикосновения эти казались ей сном, прекрасным продолжением того невероятного видения, коим стал для неё прошлый день: суд, завершившийся в их пользу, совместное возвращение домой, игры с Розой до самой ночи… Могло ли всё это быть с ней наяву? — Люциус, — выдохнула она едва слышно, боясь ещё спугнуть это восхитительное наважденье. — Неужели это всё правда? — Что, моя радость? — мягкий голос его зазвучал у неё прямо над ухом, отчего по телу пробежали мурашки. — Неужели это правда ты? — она притянула его руки к губам, оставляя поцелуи на кончиках пальцев. — Здесь… со мной. Неужели это не сон? — Надеюсь, что нет, — он крепче сдавил её в объятьях, — потому как, в противном случае, я бы должен был проснуться вскоре в холодной камере Азкабана, а мне совсем бы этого не хотелось… — Ах, Люциус! — она порывисто обернулась, сейчас же встречаясь с его блестящим в полумраке взглядом. — Я бы не пережила этого… нет-нет, не пережила бы! Она бросилась ему на шею, и Люциус принялся гладить её, охваченную дрожью, по голове, провёл мизинцем по плечу, цепляя тонкую бретельку и стягивая её настойчиво вниз; пьянящие губы его заскользили по её щеке, шее, спустились к ключице; ладонь, мягко легла на оголившийся сосок. Гермиона таяла от этих сладких прикосновений. — Моя любовь, — шептал он, — моя нежная девочка. Теперь я стану будить тебя вот так, каждое наше совместное утро, если ты мне позволишь… если примешь меня теперь и таким… Люциус не договорил. Губы его принялись ласкать Гермионе грудь, в то время как пальцы проникли под нежное увлажнившееся уже у неё между ног кружево, и, испустив сладкий вздох, она подалась ему навстречу, отчаянно уговаривая саму себя не уточнять, что за глупость он только что имел в виду. Несносное любопытство её одержало над ней, однако, верх. — «Таким» — это, каким? — всхлипнула она, стискивая его плечи в своих руках — пальцы и губы его дарили ей сейчас столько наслаждения, она уже была на пике… — Обедневшим на пять миллионов, конечно же, — констатировал он, разом прекратив все свои действия. В комнате повисло молчание. Гермиона удивлённо распахнула глаза. Губы её изогнулись в слабой усмешке — она решила, что он шутил, в то время как Люциус смотрел на неё сейчас без тени иронии. — Ты что серьёзно? — улыбка сошла с её лица. — Вполне, — он повёл бровью. — Пять миллионов это ведь, действительно, весьма немалая сумма, как ты понимаешь… — И что? — дёрнула головой она. — Что ты хочешь этим сказать? — Ничего! Я только хочу, чтобы ты понимала, что нам возможно и, правда, придётся теперь экономить на некоторых вещах. Образ жизни наш, конечно, изменится едва ли, однако, проекты которые мы начали, требуют немало внимания, да и нам ведь ещё нужно восстанавливать большой зал: полностью менять мраморную облицовку камина, западную стену, всю мебель. Фурнитуру, возможно, придётся покрыть не двумя, а… всего одним слоем золота… — Золота? — жар ударил Гермионе в голову с такой силой, что она даже вздрогнула: после всего, что они пережили вдвоём за минувшие дни, эти слова его показались ей теперь каким-то страшным кощунством. А может, он просто излишне перенервничал вчера на суде? Ладонь её аккуратно коснулась его щеки. — Люциус, тебя что правда это беспокоит? — Ну ещё бы, — выплюнул он. — Представь только: дверные ручки будут на целый тон тускнее положенного… Это определённо будет портить мне настроение всякий раз, когда я захочу вспомнить о том, — он отвёл глаза; губы его задрожали от едва сдерживаемого смеха и, вобрав в лёгкие побольше воздуха, он выдавил из себя, наконец: — какой я чрезвычайно важный человек! Тело Люциуса сотряслось от гомерического хохота, тогда как Гермиона всё ещё смотрела на него в неподдельном изумлении: она просто не могла поверить, что он сделал это вновь — снова её разыграл. — Да как ты, — выдавила она. — Да как… Ты просто… Люциус! — Видела бы ты своё лицо, — он обратил на неё искрящийся мальчишеским хулиганством взгляд. — Да как ты посмел?! — в негодовании она подскочила на кровати. — Да ты хоть понимаешь… Это совсем не смешно! Возмущение её, однако, раззадорило Люциуса только сильнее, и, не придумав ничего лучше, Гермиона схватила одну из подушек, принимаясь бить его ею, что было мочи, по спине, плечам, даже лицу. Разум её охватила сейчас такая страшная ярость, что Люциусу едва ли удавалось избежать её ударов. — Негодяй! — кричала она — перья летели из трещащих швов. — Разбойник! Да как ты мог?!.. Прикрываясь руками, Люциус, посмеиваясь ещё, пока Гермиона, не начала выбиваться из сил. Удары её становились всё реже и слабее, и вскоре ему удалось вырвать подушку у неё из рук, крепко прижав Гермиону к своей груди. — Я чуть было не решила, что ты сошёл с ума, вчера на суде! — дрожа ещё, произнесла она. — Моя сладкая, — он поцеловал её в покрывшийся испариной лоб. — Неужели ты так легко поверила, что меня и вправду могут заботить подобные глупости? — Ах, тебе порой так хорошо удаётся строить из себя напыщенного павлина!.. — она обессилено положила голову ему на плечо, и Люциус заботливо вытащил пёрышко из её растрепавшихся волос. — Это правда, — сказал он. — Но ты должна бы уже научиться отличать, когда я шучу, а когда нет… — Как ты вообще мог так пошутить? — не унималась она. — Про деньги!.. Ты же знаешь, что мне абсолютно плевать на то, сколько их у тебя! — Ну, ещё бы! — хмыкнул он. — Конечно, тебе плевать на то, сколько у меня осталось денег, после того, как вчера вечером Фонд со всеми его активами полностью перешёл в твои руки… Гермиона задохнулась. Подобного выпада от него она уж точно никак не могла ожидать. Шутил он или нет, а грудная клетка её всё равно расширилась от новой ещё более отчаянной волны негодования. — Непостижимо! — она ударила его ладонью по груди. — И как только я могла защищать тебя вчера на суде?! — Я тоже задаюсь этим вопросом, — он вновь попытался притянуть Гермиону к себе, но она не позволила ему это сделать — Люциус так сильно разозлил её на этот раз, что она совсем не была готова сдаваться ему на волю теперь так просто. — Думаешь, можешь говорить мне, что ни заблагорассудиться, и я всё стерплю? — вырвавшись из его рук, она отпрыгнула от него на другой конец кровати, что, кажется, только разожгло в Люциусе ещё больший азарт — глаза блеснули огнём. — Думаю, что стоит мне только приласкать тебя сейчас, и гордая гриффиндорка внутри тебя вновь превратится в покорную, сладко стонущую подо мной кошечку, моя птичка, — нагло заявил он, мускулы на его руках и груди напряглись, и он пошевелил пальцами, как готовящийся к нападению боец. — Ха! Это мы ещё посмотрим, кто тут кому покорится!.. — выплюнула Гермиона, опасливо сдвинувшись всё же к краю, и в следующий момент Люциус бросился в её сторону, встречая, хотя и немного запоздалое, но вполне яростное сопротивление: изо всех сил Гермиона начала пихать его руками, пинать ногами, царапать и даже кусать, когда он, навалившись на неё всем своим весом, впился ей в губы, так, что она едва могла сделать вздох. — Ах, ты просто невозможен! — вскричала она, когда руки его грубо раздвинули её плотно сжатые коленки. Тело его было такое сильное, такое тяжёлое. Всё ему было нипочём, хотя она и корчилась и извивалась под ним, как только могла. — Как же я тебя люблю, — прошептал он, сдвинув влажное кружево с её промежности, и, не медля больше ни секунды, ворвался в неё, так бесцеремонно и сразу так глубоко, что Гермиона лишь судорожно взвыла, ловя вожделенно распахнувшимся ртом воздух. — Нечестно, — всхлипнула она, когда обжигающие пальцы его впились ей в бедро, и он принялся отчаянно двигаться в ней, разнося волны удовольствия по всему её телу. — Подлец!.. — Какая же ты восхитительная, когда бесишься, и как же я счастлив, что мне не придётся без этого жить… — Только попробуй сказать мне ещё хоть что-нибудь, про свои чёртовы деньги! — губы её дрожали от обиды, ногти вонзились в кожу на его плечах, и, стиснув зубы, Люциус только сильнее принялся вдавливать её в кровать. — Обязательно, — язык его прошёлся по её щеке и уху, залез прямо в раковину, отчего по телу у Гермионы пробежали мурашки. — Я обязательно скажу тебе об этом ещё много, много раз, потому как ни с одной другой женщиной мне не было также сладко, как с тобой… О, Мерлин, как же мне сладко! Он принялся кусать её губы едва не до крови, хотя она и пыталась ещё отвернуть от него лицо. Тогда он схватил её за подбородок. Язык его настойчиво проник ей в рот, а потом и пальцы — глубоко, до самого горла. Гермиона присмирела. — И ты никуда… — простонал он, уже кончая. — Никуда не денешься от меня теперь. Бёдра его судорожно вздрогнули ещё несколько раз, и он задержался внутри неё так долго, как только смог. Она терпеливо вбирала носом воздух всё это время, пока Люциус не ослабил хватку. Пальцы его выскользнули из её рта, и, оставив на её распухших губах короткий поцелуй, он обмяк, уткнувшись в шею ей лицом. — Как же мне хорошо… — расслышала она. Буря миновала. На улице совсем уже рассвело. Скоро должна была проснуться Роза… Гермиона прикрыла глаза. Негромкий стук в покрытое испариной окно их спальни, заставил её, однако, прийти в себя и обнаружить, кое-как повернув голову, что на отливе уселась большая амбарная сова. — Л-люциус, — выговорила она. Он лишь промычал ей что-то невнятное в ответ. — Люциус, там… сова. — Сова? — приподняв голову, он обратил свой затуманенный взгляд к окну. — Чёрт возьми, как же это досаждает… Проведя ладонью по лицу, он наконец тяжело слез с Гермионы. Рёбра её слегка болели, и она повернулась на бок, наблюдая, как Люциус распахнул окно, позволяя птице и пропахшему дождём ветру, ворваться в комнату. Она с наслаждением вздохнула его. — Не поверишь, — голос Люциуса зазвучал вдруг взволнованно. — Это от греческого посла. Госпожа Калогеропулос, собирается навестить нас сегодня после полудня. — Что? — Гермиона мигом села на кровати, принимаясь приглаживать зачем-то свои всклокоченные волосы так, будто госпожа Калогеропулос желала заявиться прямо сюда, в их спальню, уже через минуту. — Не может быть! — Вот, — Люциус сунул ей письмо, и она пробежалась по строчкам. В официальном тоне посол магической Греции и правда уведомлял Люциуса и Гермиону о том, что госпожа Кьянея Калогеропулос собиралась посетить сегодня Малфой-мэнор ровно в два часа дня, в надежде осуществить беседу личного характера с обоими хозяевами поместья. Посол также просил сообщить ему о том, будут ли они готовы принять гостью в обозначенное время, поскольку сразу после их встречи, Кьянея должна была отправиться в Грецию. — А я-то думала, она уже давно покинула Британию, — прокомментировала Гермиона, рассматривая светло-голубую печать магического посольства Греции в конце письма на которой была изображена Венера Милосская держащая в целых своих руках волшебную палочку и куст мандрагоры. — Видимо она хотела дождаться окончания вчерашнего процесса, — предположил Люциус. — Как бы там ни было, а мы должны принять её. Я сейчас же напишу ответ. Накинув халат, он сел за письменный стол. Гермиона слезла с кровати. — По-видимому, мне стоит приготовить какой-то хороший обед к её приезду? — она начала ходить по комнате взад и вперёд. — Да, — Люциус дёрнул головой; перо в его руках энергично заскрипело о пергаментный лист. — Что-нибудь традиционное желательно. И никакого мяса, конечно же!.. Если тебя не затруднит… А, впрочем, я могу написать сейчас кому-нибудь из своих помощников — пусть закажут еду в ресторане и отправят в поместье… — Нет-нет! — Гермиона дотронулась до его плеча. — Я всё сделаю сама… мне не будет сложно. — Что ж, прекрасно, — Люциус бросил на Гермиону быстрый взгляд, но так и не смог отвести его обратно к письму. Капля чернил сорвалась с кончика пера, пачкая лист. — А я в таком случае достану из погреба бутылку какого-нибудь хорошего вина и… помогу тебе, да? Выпустив перо, он аккуратно взял Гермиону за руку. — Да, это будет чудесно, — она оперлась бедром о стол, и несколько мгновений они смотрели ещё друг на друга неотрывно, заворожённо, пока Гермиона не прошептала: — Думаю, тебе стоит закончить ответ для посла… — Подождёт, — выплюнул Люциус, и они помолчали ещё — пальцы Гермионы ласкали его тёплую ладонь. — А что там Роза?.. — спросил он. — Как думаешь, она уже проснулась? — Я как раз собиралась проверить… — Пойдём вместе, — Люциус поднялся со стула. — А как же письмо? — Потом, — с пренебрежением он взглянул на испорченный кляксой лист. — Не хочу, чтобы какие-то глупые письма вновь отвлекали меня от вещей действительно важных. Не для того мне был дан этот… второй шанс. Пальцы его коснулись её щеки, и Гермиона только кивнула, прижимаясь невольно к его груди.***
Ровно в два часа пополудни, как и было обещано, госпожа Калогеропулос, облаченная в закрытую чёрную мантию, прибыла в сопровождении двух приставленных к ней по настоянию посла мракоборцев в Малфой-мэнор. Люциус и Гермиона с широкими улыбками на лицах, встречали её у парадной двери. — Госпожа Калогеропулос, — Люциус протянул ей руку. — Рад видеть вас в добром здравии. — Благодарю вас, мистер Малфой, — Кьянея робко пожала его ладонь; акцент её по-прежнему был очень сильным. — Надеюсь, мой визит не слишком помешал вам в такой день? — Ну что вы — нисколько! Напротив, мы чрезвычайно признательны вам за то, что вы посчитали возможным для себя навестить нас после всего… А потому мы с моей дорогой супругой были бы невероятно счастливы, если бы вы согласились разделить с нами сегодня трапезу. — Трапезу? — брови Кьянеи дрогнули. — Ну да, — Люциус кивнул. — Обед. Гермиона приготовила восхитительный шотландский пирог с грибами и брокколи, правда, дорогая? Рука Люциуса легла Гермионе на плечо. — Пирог? — вновь отчего-то изумилась Кьянея, и Гермиона бросила на Люциуса быстрый взгляд. — Да, пирог, — кивнула она. — Но… я готовила тесто без использования яиц, если вас смущает это… — О-о, — Кьянея прижала ладонь к своей тщедушной груди. — Вы сделали это для меня, миссис Малфой? — Ну, конечно, я… — Гермиона замялась. — Вы же наша гостья! — Как же жаль в таком случае, что я вынуждена отказывать вам! — сокрушённо воскликнула та. — Но почему же? — удивилась Гермиона. — Дело в том, что… врачи ещё запрещают мне есть обычную пищу, миссис Малфой, — бескровные щёки Кьянеи слегка порозовели. — Два года на зерновой диете в анимагической форме, как вы понимаете… — О, конечно! Вероятно, это было весьма непросто, — лицо Гермионы обдало жаром, и она вновь растерянно посмотрела на Люциуса. — Ах, ничего страшного! — всплеснул руками тот. — В таком случае, мы можем просто поговорить с вами в моём кабинете. Позвольте, я вас провожу! И осторожно взяв Кьянею под локоть, он повёл её к лестнице. — Но я не хотела бы обижать хозяйку этого дома, — гречанка бросила на Гермиону обеспокоенный взгляд. — Ну что вы, я нисколько не буду в обиде! — та нервно усмехнулась, принимаясь идти за ними во след и чувствуя ещё какой неловкой оказалась эта ситуация. Возникшее напряжение, правда, несколько рассеялось, когда спустя минуту, все они поднялись на второй этаж. — Прошу вас, госпожа Калогеропулос, чувствуйте себя как дома, — произнёс Люциус, когда, войдя в кабинет, Кьянея скромно устроилась на самом краешке кресла у его стола. — Быть может, вы всё же хотите чего-нибудь: чаю, к примеру, или кофе? — участливо обратилась к ней Гермиона. — А может просто воды? — Нет-нет, ничего не нужно, спасибо, — та замахала рукой. — А я с вашего позволения, выпью огневиски, если у вас нет возражений, конечно, — наполнив себе бокал, Люциус сел напротив гречанки; Гермиона опустилась рядом. — И позвольте мне также попросить у вас прощения, за то, что нам приходится беседовать с вами в подобной обстановке: большой зал ещё не готов для приёма гостей, а отсутствие прислуги, не позволяет нам следить сейчас за домом должным образом… — Ну что вы, мистер Малфой, не стоит беспокойства, — Кьянея слабо улыбнулась. — После двух лет заточения, мне любая комната кажется чрезвычайно уютной. — Так значит, вы наконец отбываете на родину сегодня? — Гермиона попыталась направить разговор в более приятное русло. — Да, — кивнула гречанка. — И, честно говоря, после всего, что мне довелось пережить, я уехала бы гораздо раньше, если бы не ваш суд, мистер Малфой, — она обратила на Люциуса многозначительный взгляд. — Для меня стало большим удивлением, что вы пошли на это. — Ну, как вы и сказали, — он сделал глоток, — после всего, что все мы пережили, я не мог позволить себе поступить иначе… — Однако я всё же была поражена вашей смелостью, — Кьянея повела бровью. — Тот Люциус Малфой, которого я знала по рассказам людей, чьей заложницей была всё это время, и которого впоследствии имела удовольствие созерцать воочию через прутья клетки, никогда бы не поступил так, как в действительности сделали вы. Не в обиду вам будет сказано, однако, во всей приключившейся истории вы, безусловно, совсем не тот человек, которого я безоговорочно смогла бы оправдать в своих глазах, посчитав лишь жертвой обстоятельств. В конце концов, в немалой степени именно из-за вас, со мной и моим отцом, по которому я сумела наконец надеть сегодня траур, случилась череда этих столь ужасных событий. И пусть вы не лично убили его, а меня не собственноручно заключили в клетку — женщины, сотворившие это зло, были влекомы жаждой мести именно вам, а потому и я никак не могла подумать, что вы способны отважиться самолично предать себя в руки правосудия. Люциус медленно отставил бокал. — Что ж, вы во многом правы, — он невесело улыбнулся. — Не буду скрывать: тот Люциус Малфой, которого вам довелось узнать, никогда, вероятно, не пожелал бы пожертвовать собственной свободой, в условиях, когда с лёгкостью мог избежать заключения, однако, произошедшие события повлияли на меня действительно куда сильнее, чем кто-либо мог представить… — И именно это обстоятельство заставило меня задержаться в Британии ещё на одну неделю, — заключила Кьянея. — Знаете, мой бедный отец, всегда любил повторять, что важно вовсе не то, как человек поступал всю свою жизнь, но смог ли он, в конце концов, признать свою вину? Смог ли стать достаточно мудрым дабы с высоко поднятой головой, сломив гордыню, принести своё искреннее покаяние во грехе? Смог ли ради спасения собственной бессмертной души, отречься от бренного человеческого эго?.. Мало кто из нас, в действительности, способен на такое. Большинство людей до самого последнего мгновения, когда проигрыш их уже очевиден, а расплата за ошибки неминуема, пытаются оправдать правоту собственных, даже самых бесчеловечных свершений, как сделала это, к примеру, ваша бывшая жена. И всё же сами вы, надо отдать вам должное, смогли стать не таким. Да, пусть вы по-прежнему всё ещё далеко не самый лучший на этой Земле человек, мистер Малфой, но, как бы сказал мой отец, которого к несчастью, вам так узнать и не довелось — оказались небезнадёжны. — Ваш отец был, судя по всему, чрезвычайно мудрым человеком, а вы беспощадно льстите мне, госпожа Калогеропулос, — Люциус вновь взял в руки бокал. — И, тем не менее, я счастлив, что вы сумели проявить к моей безусловно недостойной вашего прощения персоне подобное снисхождение… — Однако я здесь не только за тем, дабы выразить вам его, — в осанке Кьянеи появилась вдруг какая-то особая стать. — Дело в том, что размышляя о глубине трансформаций вашей личности я, весьма нежданно для себя обнаружила, что мы с вами немало похожи. — Неужели? — Люциус приподнял бровь. — Да, я нашла, что жизненные пути наши, хотя, быть может, и не столь очевидно, имели всё же одно весьма существенное сходство, мистер Малфой, — кивнула гречанка. — Оба мы всю свою жизнь вынуждены были нести на своих плечах ответственность возложенную на нас нашими предками, беспрекословно соблюдая многочисленные традиции и правила своих родов. И несмотря на то, что отец мой, к примеру, был человеком весьма гибкого и способного к трансформации ума, я всё же безусловно испытывала на себе давление того печального факта, что на склоне лет его осталась в своей семье единственной, а потому и во многом лишённой свободы выбора наследницей. Когда же заболела моя мать — я приняла для себя единственно верное с точки зрения дочернего долга решение, посвятив годы своей жизни сопровождению её в последний путь, что истощило меня неимоверно. После смерти её я обнаружила себя совсем одинокой… Жизнь, которой я жила, показалась мне бессмысленной, даже пустой, и я отважилась выпорхнуть наконец из опостылого гнезда, зная, что старый отец мой не посмеет никак повлиять теперь на это моё стремление. Ирония заключалась лишь в том, что покинув отчий дом, я немедленно, с радостью и трепетом ввергла себя в несвободу ещё большую, собственноручно заключив в далёкий и совершенно чуждый мне в действительности монастырь, за что и поплатилась в конце концов подобно тому, как поплатились в своё время и вы, добровольно предав себя на волю Волдеморта — оба мы прожили всю свою жизнь в клетках, мистер Малфой, выбравшись из них, увы, не без труда… А потому я и понимаю, почему вы не убоялись теперь даже вероятности заключения в Азкабан: человеку свободному внутри не страшна любая неволя!.. Жаль, однако, что я сама слишком поздно осознала, в чём заключалась моя истинная свобода… Кьянея замолчала. — Спасибо вам за это откровение, госпожа Калогеропулос, — склонил голову Люциус. — Вы абсолютно правы во многих вещах, и я могу лишь бесконечно выражать вам признательность за ваше понимание. Поверьте, оно представляет для меня немалую ценность… — И в действительности это ещё не всё, о чём я хотела побеседовать с вами сегодня, — перебила его она. — Нет? — Люциус удивился. — Как вы, должно быть, поняли уже, мистер Малфой, поскольку я являлась единственной наследницей моего отца — после смерти его всё имеющееся у него имущество, унаследовала, конечно, тоже только я. — Безусловно, — Люциус вновь сделал глоток, на этот раз покрупнее, и Гермиона заметила, как нервно при этом дрогнули его губы. — Так вот, истинной целью моего визита к вам, было прежде всего желание выяснить, сколько денег вы рассчитывали получить для своего Фонда от моей семьи. О какой именно сумме у вас шла речь, когда вы вели переписку с Ральфом и Миреллой Мальсибер ещё до их возвращения в Британию, мистер Малфой? — О трёх миллионах, — Люциус облизнулся. — Так мало? — на лице Кьянеи отразилось искреннее изумление. — Ну, знаете, — он снова приложился к бокалу. — Ах, в таком случае, я могу дать вам все десять! Огневиски брызнул у Люциуса изо рта, орошая ему брюки и лежавший у ног ковёр. Несколько капель попало Кьянее на подол — она, впрочем, не повела и бровью. Зайдясь отчаянным кашлем, Люциус отвернулся от неё. Гермиона испуганно вскочила со стула, протягивая ему носовой платок. — Простите, — сдавленно произнёс он, прижимая его к своему раскрасневшемуся лицу; на глазах у него даже проступили слёзы. — Ничего, я понимаю, ваше удивление, — невозмутимо произнесла Кьянея. — Я не ослышался? Наполнив водой бокал, Гермиона протянула его Люциусу, и тот залпом его осушил. — А что вас, удивляет больше, мистер Малфой, — тонкие губы гречанки изогнулись в усмешке, — то, что я вообще решила оказать в конце концов поддержку вашему Фонду или та сумма, которую я готова пожертвовать? — И то и другое, стало быть, — Люциус всё ещё держал платок у своего рта. — Это… крайне щедро с вашей стороны. — Ах, поверьте, если бы вы знали, каким состоянием в действительности владел мой отец, то непременно попросили бы меня, накинуть сверху ещё пару десятков, — хмыкнула та. — Однако я считаю, что озвученная мною сумма будет вполне адекватной исходя из тех издержек, которые вам пришлось понести вчера по итогу суда и необходимости удовлетворения тех нужд, которые имеет Фонд… — Более чем, — прошептал Люциус. — В таком случае, полагаю, вы не будете против, если мои люди свяжутся с вами завтра же, дабы начать процесс перевода моих средств на ваши счета? — Ни в коем случае, — он мотнул головой. — Я буду очень рад сотрудничать с вами! — У меня только есть одно условие, мистер Малфой, — голос Кьянеи прозвучал весьма требовательно на этот раз, и Люциус с Гермионой уставились на неё не без осторожности. — Все эти деньги должны действительно пойти лишь на благие дела! — О, в этом вы можете абсолютно не сомневаться! — рассмеялся Люциус. — Могу заверить вас, что лично мне из этой суммы не достанется и кната — со вчерашнего дня Фонд полностью принадлежит Гермионе, а она-то уж точно распорядится вашим щедрым пожертвованием самым наилучшим образом, разве что соблаговолит взять меня управляющим на какое-нибудь весьма скромное жалование! Он бросил на Гермиону шутливый взгляд. — Что ж, в таком случае, я могу наконец покинуть вас, — Кьянея резко поднялась со стула, и Люциус с Гермионой тоже подскочили со своих мест. — Быть может, мы способны ещё что-нибудь сделать для вас, госпожа Калогеропулос? — Люциус распахнул перед ней дверь. — Просто не упустите свой шанс, мистер Малфой. Поверьте, он даётся далеко не всем. Люциус лишь сдержанно кивнул и, Кьянея уверенно прошествовала в коридор.***
— Десять миллионов, — с широкой улыбкой произнёс Люциус, захлопнув за Кьянеей, парадную дверь. — Только представь! — Вот уж чего я точно не могу представить, так это что же ей в действительности довелось пережить! — Гермиона покачала головой. — Мне было бы достаточно, честно говоря, и просто знать, что она не держит на нас зла… — Да прекрати! — он притянул её к себе. — Подумай лучше о том, сколько эльфов ты сможешь теперь спасти, сколько зелий наварить, сколько сирот облагодетельствовать на эти деньги… — И самое главное, что ты теперь сможешь покрыть все ручки в этом доме хоть тремя слоями золота, потому как ни один галлеон из твоего собственного кошелька не поступит больше в Фонд! — Нашего общего кошелька, вообще-то, — Люциус приподнял бровь. — И я лишь забочусь о том, чтобы за всеми этими благими делами, мы с тобой и сами не остались с носом… Моё состояние, конечно, всё ещё довольно значительно, но всему рано или поздно может настать конец, особенно учитывая ту чрезмерную жадность, с какой наше любимое магическое сообщество опустошает последние годы мой карман. — Ах, опять мы говорим о деньгах! — Гермиона рассерженно топнула ногой, и Люциус поцеловал её в губы. — Ну, где там этот твой шотландский пирог? Я страшно голоден! — Чёрт бы побрал этот пирог! — выругалась Гермиона. — Если бы я только знала, что она не станет его есть, то лучше бы приготовила курицу! Люциус рассмеялся, и они направились в столовую. — Как думаешь, Кьянея накинула бы нам сверху ещё пару миллионов, если бы вместо грибного пирога мы предложили ей, к примеру, зерновые лепёшки? — он сел во главе стола, и Гермиона принялась раскладывать по тарелкам еду. — И как ты можешь только ёрничать по этому поводу? Мне было так стыдно, что ей пришлось оправдываться перед нами! — Ну, ты же её слышала, — Люциус разлил по бокалам вино, — она прожила в клетке всю свою жизнь, так что, безусловно, привыкла к неудобным ситуациям! — Да, а ещё я, кажется, слышала что-то про невероятную «глубину трансформации твоей личности», — ядовито заметила Гермиона, и хотя ей было немного стыдно в этот момент, она всё же изобразила акцент Кьянеи: — «Ах, мистер Малфой, мы так с вами похожи!». Люциус загоготал. — Вот только не говори, что ты ревнуешь? — лицо его сияло теперь от самодовольства. — Конечно, нет, что за глупости! — расправив плечи, Гермиона отправила в рот кусок пирога, обнаруживая, что он явно не оправдал затраченных ею на него времени и сил. — И всё же… она даже ни разу не взглянула на меня за весь разговор! Будто меня и не было там вовсе! — Ну, если тебе интересно моё мнение — Кьянея вполне могла бы сказать тебе и спасибо не только за этот… безусловно, восхитительный пирог, но и за то, что ты вообще вспомнила о ней в тот день. В противном случае, гостиничная кладовка стала бы её последним пристанищем. — Ах, я давно уже привыкла не ждать ни от кого благодарности, Люциус! — Гермиона тряхнула головой. — Да мне и не нужно было этого от неё. Меня лишь поражает глубина того воздействия, которое оказываешь порой на женщин ты! Поговорив с тобой всего пять минут, она будто бы всё готова была тебе уже отдать!.. — Ну что же я могу поделать со своим чертовски притягательным обаянием?! — Люциус подлил ей ещё вина. — И только не говори, что тебе не понравилась «глубина того воздействия», которое я произвёл, к примеру, на тебя сегодня утром. — Вообще-то!.. — грудная клетка у Гермионы расширилась от возмущения, но Люциус не позволил ей договорить. — Я знаю, что ты так и не кончила сегодня, моя сладкая, — он сжал её ладонь, — но обещаю, что грядущей ночью исправлю это досадное недоразумение… А может мне сделать это прямо сейчас, м? — он приподнял бровь. — Ну уж нет, — рука её выскользнула из его пальцев. — У нас впереди ещё шоколадный пудинг! Не зря же я всё это готовила?.. К тому же, я обещала Лаванде, что мы заберём Розу в половине пятого. Будет невежливо заставлять её ждать — она итак уже боится, что мы решили превратить её в бесплатную няньку! — Ну, в свете последних событий, мы вполне могли бы начать ей и платить, — заметил он. Гермиона лишь хмыкнула, и, опустошив свой бокал, Люциус добавил: — А между тем, раз Фонд теперь имеет поддержку, нам следовало бы ковать железо пока оно горячо. За последние недели мы и так уже существенно выбились из графика. — Да, это было бы прекрасно, — согласилась она. — Чем раньше мы вернёмся к прежнему образу жизни, тем лучше… — В таком случае, тебе следовало бы встать завтра пораньше. — Конечно, я приготовлю тебе завтрак, не переживай! — Гермиона энергично кивнула, и Люциус замер на мгновенье, обратив на неё насмешливый взгляд. — Ты не поняла, — произнёс он. — Тебе следует встать завтра пораньше, дабы отправиться в исследовательский центр и уладить там все дела ещё до того, как греки свяжутся с тобой… Однако от завтрака я, конечно, тоже не откажусь. — Что? — Слова Люциуса прозвучали для Гермионы подобно грому среди ясного неба. — Но… я думала, они будут связываться с тобой! — Представители госпожи Калогеропулос будут вести переговоры только с непосредственным владельцем Фонда, конечно же… которым, как ты помнишь, являешься теперь именно ты, — пояснил он. — Даже если им и придёт в голову связаться со мной — смысла от этого не будет уже совсем: все решения о финансовых операциях, как, впрочем, и любые другие, имеешь право принимать теперь тоже только ты. — Но, как же так, Люциус?! Неужели ты даже не собираешься поехать со мной в исследовательский центр? — лицо её вспыхнуло. — Формально, я пока не имею права даже заходить туда дальше приёмного холла. — Но… — она запнулась, — но мы же поедем туда вместе!.. — А кто же будет тогда здесь, дома, с Розой? Мы ведь и правда не можем эксплуатировать Лаванду вечно… — Ах, да чёрт с ней с Лавандой! Ты должен поехать туда завтра со мной и точка!.. — вскочив со стула, она беспокойно заходила по комнате. — Я… я же ничего не смыслю в этом, Люциус!.. — Но я же подробно рассказывал тебе на прошлой неделе обо всём, что тебе необходимо было знать на первых порах, — в голосе его прозвучал металл. — Ах, да я толком и не слушала ничего! — она всплеснула руками. Повисла пауза. — Минус двадцать пять баллов с Гриффиндора, мисс Грейнджер! — прищёлкнул языком Люциус, и она бросила на него оскорблённый взгляд. — Ты не имеешь права снимать с меня баллы, — выплюнула она. — У меня была уважительная причина: моего мужа собирались посадить в тюрьму! — И именно поэтому тебе нужно было слушать всё, что я тебе говорил, в два раза более тщательно! — он тоже поднялся. Ноздри у Гермионы раздулись, и она обиженно сложила руки на груди. Люциус приблизился к ней. — Ну, хватит, — примирительно произнёс он, — у тебя всё получится, я знаю. Сегодня вечером я расскажу тебе обо всём, что нужно будет сделать и… — Я хочу нанять тебя в качестве управляющего, понятно?! Как ты и сказал Кьянее… — Ах, вот как ты решила поступить, — он повёл бровью. — Но я же не обещал, что соглашусь! — Ты что хочешь, чтобы я упрашивала тебя? — изумилась она. — Будь так добра! — Ну, Люциус, — Гермиона капризно топнула каблуком. — Ну, в самом деле! Хватит уже так шутить! — Обожаю, когда ты вот так надуваешь свои милые губки! — он тронул её за подбородок. — Однако я ведь и, правда, хотел уйти от всей этой рутины, дабы уделять больше времени тебе и Розе, а потому я абсолютно не шучу сейчас. — И как ты сможешь уделять больше времени мне, если я буду целыми днями работать? — Но ты же хотела этого, — он положил руки ей на плечи, — хотела управлять лабораторией, а управление Фондом откроет перед тобой без сомнения возможности куда большие! — Но теперь я этого не хочу! Теперь я… — губы у неё задрожали, и она опустила глаза. — Ну, а чего же ты хочешь теперь, моя лапочка? — он ласково убрал локон с её лба. — Я хочу сидеть дома, понятно? — она взглянула на него с горечью, и слёзы брызнули из её глаз. — Сидеть дома… как чёртова домохозяйка! Я не хочу управлять никаким дурацким Фондом и даже лабораторией, потому что я не умею!.. Потому что всё, что я умею — это… Она не смогла договорить. Вместо слов из груди её вырвался горький стон, и Люциус крепко прижал её к себе. — Быть моей любимой девочкой, да? — губы его коснулись её виска, и Гермиона разрыдалась от этого только ещё сильнее. Люциус засмеялся: — Ну-ну, это не самое страшное в жизни, как ты знаешь! — Ну почему я такая никчёмная, Люциус?! — всхлипнула она. — Я же была лучшей ученицей! Чёртовой надоедливой всезнайкой!.. — И ты ею и осталась, уж поверь мне! — хмыкнул он, принимаясь гладить её по голове. — Так что ничего не бойся теперь, я всё понял… Завтра утром мы вместе отправимся в исследовательский центр, где я и улажу все дела сам, хорошо? Судорожно втянув носом воздух, Гермиона кивнула. — Ну вот и прекрасно! — Люциус принялся стирать ладонью слёзы с её щёк. — А теперь, нам, судя по всему, уже пора к Лаванде… Не стоит испытывать её терпение, да? А то завтра нам придётся подбросить Розу ей под дверь! — Люциус! — сжатый кулачок Гермионы ударил его в грудь, но он снова лишь рассмеялся.***
Оставшуюся половину дня Люциус и Гермиона провели дома, с дочерью, обнаружив, что новая компания, которую та приобрела за последние дни в лице «тёти Лав-Лав» и своего нового друга «Хью-Хью», шли ей на пользу — болтала она теперь в два раза больше, впечатляя родителей резко расширившимся запасом слов, некоторые из которых, ей, правда, были ещё не по возрасту. И хотя Люциус радовался новым достижениям Розы, постоянное упоминание Хьюго в её речах, очень быстро стало ему надоедать. — Ох, уж этот «Хью-Хью», — выдавил из себя в конце концов он, когда Роза в обнимку с Мими, уже сладко позёвывала у него на руках. Люциус при этом сидел в кресле у её кроватки, а Гермиона стояла рядом. — Надо бы мне посмотреть на этого мальчишку повнимательнее в следующий раз. — Прекрати, — Гермиона сдавила ему плечо. — Хьюго всего шесть лет, и это даже хорошо, что у Розы появился друг, особенно после «загадочного исчезновения» мистера Бэгза из её жизни… В конце концов, Скорпиус и Лео редко у нас бывают. Альбус и Джеймс — тоже… а больше-то мы ни с кем и не дружим. — И всё же этот Хьюго… — покачивая засыпающую Розу на руках, Люциус поднялся с кресла. — Не лучшая компания для неё. Все эти словечки… ты же её слышала: «враки», «отпад»… На каком только языке они разговаривают там с нашим ребёнком?.. Хотя, конечно! Это же Уизли… Чего я только мог ещё от них ожидать? — Ну всё, Люциус, хватит! — Гермиона мотнула головой. — Я знаю, что твоё отношение к ним никогда не изменится, и, тем не менее, нравится тебе это или нет, а они всё же одни из немногих, кто действительно питает ещё к нам искренние чувства, в отличие от всех этих твоих Бёрков, Ноттов, Трэверсов… — Даже не упоминай при мне этих фамилий, — Люциус оскалился и, положив дочь в кроватку, опёрся о перегородку, вглядываясь ещё несколько мгновений ей в лицо. — И всё же мне не нравится, что она может попасть под влияние подобного… плебейства. — Плебейства?! — Гермиона воскликнула это уже с едва скрываемым раздражением; Люциус отчаянно зашикал на неё. — Ах, да слышишь ли ты себя? Если чистокровные Уизли и Брауны для тебя плебеи, то… кто тогда я? Он поморщился. — Можно быть чистокровным, но плебеем и… нечистокровным, но… не плебеем, — с расстановкой высказал он. — Ну, премного благодарна! — она театрально поклонилась ему. — Хоть так! Мускулы на его лице дрогнули, и он отвёл взгляд. Гермиона тоже отвернулась, принимаясь массировать пальцами свои горячие виски. Этот день начал набивать ей оскомину. И почему всё время с самого утра они с Люциусом только и делали, что спорили по всяким пустякам, вместо того чтобы радоваться и праздновать свою победу?.. — Послушай, — Люциус подошёл к ней, беря с осторожностью за руку. — Давай не будем ругаться из-за этого сейчас. В конце концов, я не против, чтобы Роза проводила с Хьюго… какое-то время, однако, ты же понимаешь, я не могу позволить, чтобы моя дочь якшалась с… Задохнувшись, Гермиона бросила на него ошеломлённый взгляд. Он замолчал. Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга, пока, с шумом втянув носом воздух, Люциус не прикрыл глаза. — Гермиона, я… — А может, это даже и неплохо, а? — спросила внезапно она, пытаясь избавиться от накатившего на неё вдруг наваждения: лица брызжущей слюной Нарциссы и её последних, адресованных ей гадких слов, о том, что Люциус так никогда и не сможет до конца смириться с её маггловским происхождением, как бы он ни пытался доказать всем обратное. — Неплохо, что кто-то может показать Розе мир и с другой стороны этого поместья?.. В конце концов, не всё же ей слушать твои россказни про вашу «уникальную кровь»! Глаза Люциуса сверкнули, и он выпустил её ладонь. — Откуда ты?.. — А что, ты думал, я не узнаю?.. — она ни на секунду больше не спускала глаз с его помрачневшего лица. — Не узнаю, о чём ты рассказываешь нашей полуторагодовалой дочери в моё отсутствие? — Я не говорил ей ничего плохого, только… — Достаточно, Люциус, хватит! — она грубо его оборвала, и в комнате повисла тишина, которую сейчас же разорвал оглушительный детский плач. Метнув в Люциуса последний гневный взгляд, Гермиона бросилась к Розе, принимаясь утешать её и слыша, как за спиной громко хлопнула дверь.***
Спустя четверть часа, когда ей наконец удалось вновь успокоить Розу, Гермиона стояла в их с Люциусом спальне, вглядываясь отрешённо в чернеющий за окном лес. Этот воскресный день оказался таким долгим, а страсти будто бы и не желали утихать — в руках она держала пришедшее ей несколько минут назад из Хогвартса письмо. — Я разослал указания на завтра, — голос вошедшего в комнату Люциуса вывел, однако, её из задумчивости, и она порывисто обернулась, с тревогой встречая его взгляд — он был таким холодным сейчас, — так что, утром в исследовательском центре нас будут ждать… С мгновение они смотрели друг на друга, после чего Люциус принялся снимать с шеи галстук. — Северус прислал, — Гермиона показала ему письмо. — Что-нибудь важное? — Прошлой ночью он получил послание от того самого мастера зелий из Мексики, который и порекомендовал нам Алонзо… — Неужели? — Люциус надменно хмыкнул. — Да, и… он просил передать нам его глубочайшие извинения за то, как всё вышло, — Гермиона положила письмо на стол. — Написал, что никогда не поручился бы за Луиса, если бы подозревал в нём подобные склонности. — Ну что ж, очевидно, мексиканский мастер зелий, весьма недооценил влияние денег и власти на людей его сорта… — Он отказался от него, — добавила она. — Сказал, что больше не будет оказывать Алонзо поддержку. Но и не только он. Луис был возвращён в Мексику с позором… Дело получило огласку: люди настолько были возмущены, тем как сын работорговцев ославил их перед лицом магического народа Британии, что властям не осталось ничего иного, кроме как немедленно подвергнуть Алонзо собственному суду, по решению которого он был изгнан из магического сообщества и пожизненно лишён права творить магию, где бы то ни было. У него отобрали и сломали палочку и… отправили жить в бедное маггловское поселение, где-то в глуши. — Что же он будет там делать, позволь полюбопытствовать? — Продолжать варить зелья, я полагаю. Целебные мази, да притирки для местных жителей за ночлег и еду. — Какая незавидная участь, — выплюнул он. — Кто бы мог подумать… А я ведь и правда мог сделать из него звезду зельеварения! — Вот только не говори, что тебе его жаль! — Гермиона мотнула головой. — Конечно, нет, — Люциус бросил рубашку на кровать. — Сукин сын получил то, что заслужил. Я сожалею лишь о том, что пригрел на своём животе такого ядовитого гада!.. Хотя, я не буду до конца честным, если не скажу, что мне всё же несколько досадно от того, что бесспорные таланты Алонзо будут пропадать отныне среди мексиканских пустынь. И всё же я никогда не забуду тот день, когда увидел тебя с ним… в его кабинете… Гермиона вспыхнула до самых кончиков своих ушей. — Вот только это была не я, Люциус! — воскликнула она — ей стало вдруг так обидно от его слов. — Это была не я, а… Нарцисса!.. Люциус метнул в неё краткий взгляд, а затем принялся расстёгивать ремень. — И, поверь мне, это единственное, что останавливает меня сейчас от желания поехать в Мексику и лишить Алонзо не только его «волшебной палочки», но и жизни, — выплюнул он. — Удивительно на самом деле, что я не сделал этого в ту же секунду!.. Стоит признать: им с Нарциссой удалось полностью растоптать меня тогда… — Да, как ты вообще мог? — она уже не могла остановить клокот в своей груди. — Как ты мог поверить в то, что я могла поступить с тобой подобным образом? — Воздух со свистом вошёл ей в горло, и она сжала кулаки, пытаясь преодолеть боль, которая разнеслась от ключиц по всему её телу. — Вот так предать тебя! Люциус замер. Губы его дрогнули, и он повернул к ней лицо. Она не могла даже моргнуть в этот момент, сказать ещё хоть слово. Всё тело её будто парализовало от обиды и негодования. — Гермиона, я… — он дёрнул головой. И несколько мгновений они так и стояли в тишине, глядя друг на друга, пока лицо Люциуса скованное напряжением, не расслабилось, и, глубоко вздохнув, он не опустился медленно перед ней сперва на одно, а потом и на другое колено. Гермиона смотрела на это с недоумением. Всё происходящее казалось ей каким-то дурацким затянувшимся на целый день сном. — Прости меня, — произнёс вдруг он, отчего у неё даже приоткрылся рот. — Люциус, ты что?.. — Прости, я… действительно, так виноват перед тобой. — Пожалуйста, встань! — выдохнула она. — Нет, я… не могу, — он мотнул головой. — Не могу, потому что мне никогда не забыть и не искупить тот момент, когда ты… невинная предо мной, увидев, как я был ослеплён в тот день, бросилась мне в ноги; как умоляла меня поверить тебе. Поверить в то, что ты была чиста передо мной, тогда как, это не ты, а я… я должен был вот так пасть к твоим ногам, вымаливая прощенье, за то, что посмел усомниться в тебе. За то, что хотя бы на одну секунду позволил этим грязным осквернителям, опорочить тебя в моих глазах… — Люциус, — преодолев наконец своё оцепенение Гермиона кинулась к нему, и он протянул к ней руки, обхватывая её за бёдра. — Ну, пожалуйста, встань… Я не злюсь на тебя… я… — Моя удивительная, — он уткнулся лбом ей в живот, и она стала гладить его по голове, — моя непорочная, моя чистая… Как я мог допустить хотя бы одну только мысль о том, что ты могла предать меня?.. Как я мог… Всю свою жизнь, всеми своими силами я, пытался отыскать одну лишь единственно значимую для меня в этом грязном мире вещь — чистоту… И я нашёл её в конце концов в тебе, Гермиона. Только ты одна и есть моя истинная, моя торжествующая чистота! — Люциус, ну, прошу тебя… — склонившись над ним, она обхватила его лицо, и он возвёл к ней свои серые глаза — самые её любимые глаза. — Ты ведь даже себе и представить не можешь, что ты сделала со мной, — прошептал он. — Какой властью ты надо мной обладаешь! Тебе удалось сотворить со мной то, о чём мечтали многие… женщины, Министры магии, Тёмный Лорд! Все они хотели, чтобы я был полностью подчинён их воле! Стал их рабом, тогда как сделать это удалось лишь тебе одной… Стоит тебе только взглянуть на меня, как демон, довлеющий всю мою жизнь над моей душой затихает, лишается своих сил, обнажается до самых своих костей, не желая больше ничего и никого, кроме как смиренно сидеть подле твоих ног вот так, как я сейчас… — Люциус, — дрожа, повторила она. — Я твой раб, Гермиона, — испустил из себя он, — полностью покорённый тобой, моя единственная чистота! Он закрыл глаза, и, судорожно втянув носом воздух, она тоже опустилась перед ним. — Нет, Люциус, нет! — она принялась покрывать поцелуями его лицо. — Ты не мой раб. Ты… ты мой муж! Мой муж! Единственный человек, ради которого я только и существую на этом свете! Единственный человек, которого я только и могу, что боготворить день ото дня бесконечно, каждой частью своего естества с благодарностью и благоговением… Если бы ты только знал, как я слаба и бессильна в моменты, когда меня охватывает страх, что я могу потерять тебя… И мне так стыдно сейчас перед тобой! — Гермиона, — он мотнул головой. — Я так обидела тебя сегодня… — она заплакала, — вновь усомнилась в тебе… Я… Люциус, прости меня! Я совсем ведь не хотела попрекать тебя за то, что ты рассказывал Розе о её семье. Люциус вздрогнул и, отстранившись от неё, вгляделся с изумлением ей в глаза. — Да, — она закивала. — Да, я… я совсем не против этого, Люциус! Она ведь твоя дочь и ты имеешь полное право рассказывать ей о своём роде всё, что только посчитаешь нужным, в том числе и про кровь, потому как эта кровь, она… — сжав его руки, Гермиона оставила на них свои мокрые поцелуи, — она ведь и, правда, самая прекрасная на этой Земле! Но только прошу тебя… Прошу — без контекста! — плечи её беспомощно сжались. — Не забывай, пожалуйста, что и моей крови, какой бы она ни была, в ней ровно столько же, сколько и твоей… — И я бесконечно счастлив от этого, — выдохнул он; веки его дрогнули, и Люциус порывисто заключил Гермиону в свои объятья, принимаясь гладить по голове. Горячие губы его коснулись её мокрой щеки, и Гермиона расслышала, как он прошептал ей на ухо, совсем тихо: «Спасибо».