Так будет лучше

Рука в чёрной перчатке медленно скомкала письмо. Строки, написанные несколькими разными почерками — хотя и одним существом — измялись под пальцами. Ещё один лист, испещрённый невероятно прямыми, ровными, упорядоченными до фантомной зубной боли знаками, лежал на столе и тревожил в равной степени. Не позволяя себе даже досадливого вздоха, Адъюдикатор Тунон так же медленно распрямил изломы пергамента и положил второе письмо рядом с первым. Певчие Крови — у ворот во внутренний двор Цитадели Вендриенов. Скаловержцы — у стены восточнее этого двора. Противоречащие слова. Противоположные друг другу действия — перед началом осады предполагалось, что армии объединят усилия, а не рассредоточатся вокруг Цитадели. Архонт Войны выражал скупую благодарность. За действия Вершителя судеб Эйсона. Забрезжил слабый отголосок воспоминания о том, что такое головная боль. Хотя Тунон и не испытывал её уже несколько веков. Необходимо было немедленно сесть за стол и написать ответ — обоим. Один и тот же, с незначительной разницей. Всеми возможными словами и способами завуалировать одну-единственную фразу: «Суд настаивает на немедленном и чётком ответе, что там у вас происходит». Но Тунон медлил. По нескольким причинам. Во-первых, он сомневался, что его вестовые птицы подоспеют к Архонтам Войны и Тайн вовремя. Во-вторых, в том, что ответ успеет прийти, а он — успеет на что-то повлиять, он сомневался ещё сильнее. И в-третьих, секунду назад шевельнулась тень в углу кабинета, хотя свечи горели ровно, и сквозняк не давал о себе знать. Тунон едва удостоил это шевеление лёгким поворотом головы. Но этого всегда было достаточно. Отделившись от стыка стен, не упуская случая рассмеяться колючим шорохом, тень привычно приобрела очертания человека. Бледен Марк, неслышно подойдя к столу, небрежно опёрся о него одной рукой и с вечной насмешкой кивнул на злополучные письма: — Ни один из них не написал тебе всей правды. И ни один из них не даст тебе более развёрнутого ответа на все вопросы, которые тебя, разумеется, так сильно волнуют. Более того — могу заверить тебя, что для их ответов уже поздно. Чуть выделив голосом слово «их», он замолчал, явно ожидая реакции. Определённой реакции. Сотню лет назад Тунон, может быть, попенял бы Марку за столь откровенную, даже топорную манипуляцию. Теперь же и впрямь не было ни времени, ни досады. Последнее письмо Вершителя ещё не успело отправиться в архив, и пальцы Тунона легли на него, показывая, что намёк он понял в полной мере. Марк вздохнул — отчего-то раздражённо. Может быть, поведение Тунона казалось ему слишком неспешным. Что ж, в таком случае... за столько лет он вполне мог бы научиться терпению в том числе в таких мелочах. — Мальчик идёт до Цитадели с Опальными, из их лагеря, — снова заговорил Марк, постепенно убыстряя речь. — Написав ему, ты успеешь. Недоговорённое повисло между ними в воздухе, как бывало очень и очень часто. «К тому же он — единственная фигура среди всего этого хаоса, которая верна тебе... официально и которая стояла там между Аше и Нератом, а значит, от него ты скорее дождёшься беспристрастного ответа, чем от кого бы то ни было ещё в этом... Колодце». — Ты пришёл, — медленно заговорил Тунон, — чтобы дать мне столь очевидный совет? Марк хмыкнул, даже не пытаясь казаться вежливым или почтительным. Что ж. Кому, как не ему, было пребывать в абсолютной уверенности насчёт отсутствия у их разговора каких бы то ни было свидетелей. — Боюсь, иначе твоя птица уже летела бы к Аше. Что ни к чему бы не привело, Адъюдикатор. Шаг назад — и тень от стола слегка изменила форму. И скоро вернулась к своему изначальному виду. Воздух вокруг маски дрогнул неслышным и невидимым вздохом. Перо быстро заплясало по пергаменту. «...Одна надежда на тебя. Уповаю, здравомыслие позволит тебе с честью выйти из грядущего столкновения и благополучно вернуться домой». В данном случае поощрение, пожалуй, лишним не будет. Смех теней Тунону, конечно, не послышался. * «Какие слова. Какое фундаментальное основание для множества интересных, замечательных выводов. Я видел тебя, мальчик, и я знаю, что с тобой сейчас происходит и что произойдёт, если ты сделаешь что-то неправильно — то есть, разумеется, правильнее некуда. Подумай сам. Возьмёшь Цитадель, напьёшься с Легионом — о, ты хоть знаешь, как скучен пьяный Легион? — отчитаешься Тунону о кампании, и что дальше? Нет. Это не для тебя. Уже — нет. Даже один Эдикт изменил тебя, заметил ты это или нет. Но то, как меняет второй — точно замечаешь. Я вижу. Я знаю. Птица над Ярусами летит прямо в твои руки, мальчик. И что ещё окажется в твоих руках — вместе с ней?..» * Казнь. Казнь! Казнь! Казнь! Вершителю судеб Эйсону ужасно хотелось заткнуть уши. Почти смертельно. В прямом смысле слова. Третий день подряд, без перерыва, в голове железным молотом стучал Эдикт. Кричала, смеялась, свистяще шептала чужая воля. «Ка-а-азнь». Словно он много лет назад проиграл свой суд. Словно его приговорили. Этот кошмар приснился ему в первую же ночь после оглашения Эдикта. В следующую ночь он не спал — лежал в шатре, рассудив, что небольшой отдых его мелкому отряду всё же нужен. Особенно Лантри, вот не было печали... Луна светила через тучи, по матерчатым стенам метались тени, и до безумия не хотелось ни видеть их, ни уж тем более с ними беседовать. Но когда Эйс закрывал глаза, казалось, что Эдикт немедленно придёт к своему логичному завершению. Причём обрушится всей силой Владыки на него одного. Как недавно — на Каирна. Эдикт Бури, провозглашённый им, теперь казался детским лепетом. Удавка на горле, лезвие под волосами, острие клинков вдоль тела, удары плетью по спине — Эйсон чувствовал всё это так чётко, будто его действительно вешали, резали, секли и по-иному казнили. Невероятным образом это прибавляло сил, подстёгивало, заставляло спешно собирать лагерь и гнать всех вперёд чуть ли не пинками. Только бы всё это закончилось. Хоть как-нибудь. Ещё день — и ему станет всё равно, как. Проводник воли Кайроса, великая честь. «Имел я вашу честь», — мысленно огрызался Эйсон. И тут же закрывал рот рукой, давясь истерическим хохотом и радуясь, что не произнёс это вслух. Пожалуй, потом ему станет стыдно. Если его совесть вместе с ним выживет. И если ему не станет наплевать на эту самую совесть. Как на «великую честь». Добравшись из Отголоска до лагеря Опальных, он впервые не выдержал настолько открыто, что повысил на Архонтов голос. Непозволительно. Немыслимо. Кошмар. Он даже знает, кто бы всё это одобрил. Его, конечно, немедленно осадили. Странно было надеяться, что это сработает. Он сделал свой выбор без единого колебания, быстро, решительно и холодно. По большому счёту, ему было едва ли не всё равно. Но если выбирать — в данной ситуации порядок казался ему предпочтительнее хаоса. И навязанные ему в ближайшие спутники представители Хора и Опальных вели себя очень по-разному. И, послав куда подальше Нерата, в Фуге Эйс был более или менее уверен. А в Барике — нет. И если бы он отдал право возглавить натиск Хору, вероятно, с Бариком ещё пришлось бы разбираться. А времени на это, конечно, не было никакого. А ещё, если класть руку на сердце и говорить честно — он почти не видел разницы. Они возьмут Цитадель. Возможно, уже сегодня — или в ночь на завтра. Взяли бы и с Хором. И успокоится пространство, и Эдикт — о, как же Эйсон надеялся! — потеряет свою силу. Но после, после — ощетинятся на Опальных хористы, или Опальные поднимут на хористов мечи — неважно. Они просто перейдут из одной гражданской войны в другую. Уже, можно считать, перешли — впрочем, ещё во время Завоевания наблюдая за Нератом и Аше, Эйсон то и дело ловил себя на непростительной мысли, что их переход от оскорблений к вражде — вопрос времени. И только. Не-вы-но-си-мо. Эдикт давил и смеялся, ноги пытались не дать Эйсону покоя, но Легион настаивал на последнем привале, и после короткого спора с Эрениос о преимуществе боевого духа над быстротой похода Эйсон махнул рукой и даже на землю сел в числе первых. То ли подавая пример, то ли... Судя по близости Горного Шпиля, до Цитадели Вендриенов оставалось каких-то три-четыре часа пути. В сравнении с тем, что они выдержали за прошедшие несколько дней, это казалось детским лепетом. ...Птица опустилась на его плечо так неожиданно, что впору было бы вздрогнуть, если бы не многолетние уроки. Если бы он не умел... никак не реагировать. Эйсон протянул руку, позволяя птице переступить на запястье. Цепляясь когтями за наруч, она слегка оцарапала его кожу. Суховато и отрезвляюще. Ощущения эти Эйсона не удивили — эту серую вестовую птицу он узнал по двум почти неприметным пятнам на голове. И яснее ясного понимал, чьё послание сейчас привязано к её лапке. Так что отрезвляющая сила царапанья казалась очевидной. То, что письмо Тунона будет коротким, Эйсон понял ещё по размеру пергамента. И, конечно, он и представить себе не мог, что прочтёт там, было бы немыслимым предсказать его, и мечтать-то не стоило. Хватало того, о чём Эйс в целом позволял себе мечтать. Едва развернув послание, Эйсон умудрился улыбнуться — несмотря на Эдикт, собственную злость и мысли. Адъюдикатор редко баловал его личным обращением, и получать уже второе такое письмо за несколько дней... льстило и заставляло сердце биться как-то иначе. Глуше, крепче, одновременно злее и спокойнее. Почему этот ритм всегда помогал лучше себя контролировать, Эйсон старался не задумываться. Он, пожалуй, даже знал, почему, но думать об этом не хотел. Письмо действительно было коротким. И тревожным. Настолько тревожным, что Эйса на пару секунд посетила дикая мысль, что писал его за Тунона кто-то другой. Это, безусловно, было абсолютно невозможно, но строки под пальцами казались ещё менее возможными. «Меня тревожит...», «Уповаю...». «Одна надежда на тебя». Глаза поневоле закрылись — непростительная потеря самоконтроля, но вряд ли Эйсон смог бы реагировать на такую фразу от Тунона... спокойно или никак. Вокруг было суетно и холодно. Доносился лязг оружия, отрывистый крик Эрениос, скрип доспеха Барика... Фуга нарезала змеиное мясо, напевая под нос что-то хористски безумное, кипела вода в котелке — чуть мутная и, кажется, пыльная. Эйсон поймал себя на том, что уже с полминуты рассеянно гладил пергамент большим пальцем. Там, где была подпись. Тень чахлого куста чуть пошевелилась, и Эйсон с трудом удержал себя от неприличного жеста в ту сторону. Жить ещё очень хотелось. И было нужно. Он был нужен. «Казнь! Казнь! Казнь!..» — Да заткнитесь вы, — пробормотал под нос Эйсон, не особенно понимая, к кому обращается. Наверное, ко всем сразу. К Эдикту, пожалуй, в первую очередь. Рука скользнула к сумке и вытянула оттуда перо. — Лантри, одолжи-ка пергамент! Он писал почти машинально — и до безумия откровенно. О собственных сомнениях, о разумности своих же действий, о... договорённостях. Мысли о семье ежесекундно точили его мозг тупыми кинжалами, но зато по привычным бороздам, едва ощутимо. Куда ярче атаковали мысли о Суде, о клятвопрест... повстанцах, Тунон звал их повстанцами — о самом Туноне. Об Эдикте. О Нерате и Аше — как, Кайрос их раздери, можно было до такого довести?! О самом себе — может, действуй он в своё время жёстче, до этого бы не дошло... Впрочем, вряд ли. Он представил себе, как пишет другое письмо. После всего — что-то в духе «...повстанцы, именующие себя Гвардией Вендриенов, уничтожены. Наша победа, благодаря Легиону Опальных, была»... а что, собственно, «благодаря Легиону Опальных»? Хорошо, они обеспечили его снаряжением, едой и людьми, но Хор дал бы то же самое. Они, безусловно, помогут в Цитадели, это было ясно — но ведь и Хор идёт на неё. Они по-прежнему не могут перестать коситься на Фугу, хотя она уже целых два часа никого из них не задевала — но и хористы потешались бы над Бариком... Гражданская война между Опальными и Хором была неизбежна. Уже началась. И тут неважно, с кем вместе посланный в Долину Вершитель судеб Эйсон исполнит условия Эдикта Казни. Эйсон зажмурился, сворачивая послание. Открыл глаза, примотал пергамент к лапке птицы, огладил пальцем пятна у неё на голове. Снова закрыл, слушая хлопанье крыльев. Фуга грубо тронула его за локоть: — Паршивая еда лучше никакой, Вершитель. Он машинально кивнул, принимая из её рук миску с мутным варевом. Отхлебнул, не чувствуя ни вкуса, ни температуры. Фуга ухмыльнулась: — У тебя охеренно красные глаза. То, что надо. Эйсон вернул ей ухмылку и в три глотка осушил миску. В висках пульсировал Эдикт. Тень куста больше не шевелилась. * Конечно же, за три — и за четыре тоже — часа было бы странно дождаться ответа. Хоть птицей, хоть — а вдруг — через Марка. И Эйсон, разумеется, ни на что не надеялся, взбираясь по стене, сплетая заклинания и сжимая рукояти клинков. И, в общем-то, хорошо, что не дождался: если бы птица уселась ему на плечо в разгар боя, из этого бы логично не вышло ничего хорошего. После очередной молнии ему начало казаться, что в воздухе запахло грозой сильнее, чем даже Эдиктом. Впрочем, это он, конечно, себе льстил. Но ощущение, ставшее после Эдикта Бури каким-то диковато родным, помогало идти дальше и даже более или менее трезво соображать. А Опальные предпочли драться с Хором во дворе Цитадели. Разумеется, назвав это «мы вас прикроем». Иди и убей командование Гвардии, Вершитель, а мы вас прикроем. От кого?.. Разумеется, они появились ровно тогда, когда в Зале Вознесения можно было дышать только кровью, у ног Эйсона полусидели-полулежали почти бессознательные ярусницы, к которым явно готов был присоединиться Лантри, Фуга даже не облизывала клинки и не шарила в карманах покойников, Барик сидел на полу нелепой грудой металла и, кажется, не замечал рядом с собой трупов, а самого Эйсона едва ли не шатало от ран и усталости. И имели наглость заявить что-то... что они... проклятье. Да уж. Во славу, значит, Владыки Кайроса. Да будь они все прокляты. — А теперь слушайте внимательно, — Эйсон говорил и не узнавал свой голос. Кроме эха от него он слышал потрескивание и даже не стал останавливать зарождающиеся молнии. — Я с кровью отбил Зал Вознесения. Исчезните с глаз долой. Конечно же, Эрениос предпочла этого не услышать. Шансы, разумеется... Под хохот Таркис Арри и хриплый клич Фуги Эйсон молча вскинул посох. Так будет лучше.