Вихрь. Таат - Рожденный умереть./1 рассказ из серии/

_____________1 глава Лиом держал руки своей подруги, которая вздрагивала от каждого удара, рассекающего воздух резким свистом. Она едва заметно издавала тихие стоны, не смея сделать это громче. По ее голой спине раз за разом, оставляя кровавые отметины, прохаживались розги, распаренные в соке пахнушке, который добавлял еще больше боли, раздражая метки, оставленные тонкими прутиками. Лиом же смотрел на каждый след и сжимался всем существом — его тело перенимало часть ее боли, потому как зверь у него проснулся и энергию боли воспринимает слишком хорошо. Из-за него, Лиома, девушку секли, а его заставляли смотреть на это, вместе с ней чувствовать. Каждый раз, когда ошибается он, страдают девушки вокруг него. Те самые, которые помогают ему, показывают, как и что делать, кто причесывает его длинные волосы и делает массаж ног и рук. С каждым разом, когда ошибается он, страдают ни в чем не повинные женщины. Рабыни. А он… он рожденный, чтобы умереть на ложе императора, либо принеся ему наследника, и трогать его никто не имеет право. Даже заорать на него никто не имеет право — все наказания передаются на тела рабынь, от банальной пощечины до вот такой сечи. Лиом никому не нужен. Его растили только для услады императора и не более. Так делали все время, для каждого правителя Малейских островов, вот уже больше семи веков. Лиом другой жизни не знал. Еще совсем малышом, когда даже имени своего толком назвать не мог, родной дом в котором рос, был разодран прибывшими сильными котами. Лиома, согласно его симпатичному лицу, забрали в Дом, где начали сразу учить послушанию. Когда он впервые получил ипостась и стал рождающим, его осмотрел лекарь, затем еще кто-то, после чего дальнейшая судьба была предрешена: на ложе императора в двадцать лет. Это был возраст, когда тело способно выносить плод, не сделав его ущербным. Как только наставник выбрал именно его, жизнь из относительно спокойной превратилась в жестокую муштру. Он вставал засветло, принимал ванну, терпел приведение себя в полный порядок, где от прически и до одевания за него делали все служанки. Девушки… рабыни, рожденные от таких же рабынь, которых оплодотворяют рабы-мужчины. В их мире, когда пришлые вольготно здесь себя чувствовали, образован был небольшой городок, где жили представители иной расы. Женщины и мужчины, никаких самцов и родящих. Когда дед императора разбил пришлых, этот городок стал городом рабов. Дома разобрали себе в прислуги маленьких детей, выращивая из них послушных и безвольных, безотказных рабов. Женщин отправляли помогать воспитанникам, а мужчины трудились в поле. Так как цикл жизни у них короче, чем у деямерритов, в услужении женщины проводили вплоть до двадцати пяти лет, а затем их отправляли на ферму, где дальнейшая судьба была одна: рожать. И всего этого сам Лиом не знал, равно как и рабыни, которые родились с знанием одного: они рождены для услужения сильным котам. Сам Лиом рос со знанием того, что его готовят к судьбе наложника-таат, а значит все, что он был обязан сделать, это понравиться императору, порадовать его в постели, а дальше родить для него и больше не существовать. Иного он и не знал, равно как и рабыни, а в их присутствии никто и никогда не говорил о чем-то ином, нежели их суровая действительность. И эта действительность лишала даже простой мысли, что есть такое слово, как «свобода» и ее можно завоевать. Восстания рабов, после воспитания молодого поколения, никогда не было — они просто не знали, что так вообще можно; в большинстве случаев страшились котов до обморока. Девушки, что прислуживали Лиому, принимали на себя всё наказание, которое предусматривалось за малейший промах юноши. Ошибается он, получают они, а его заставляют смотреть. При этом, только эти девушки с ним всегда, и он испытывает к ним семейные чувства, потому как семьи у него нету, а добрые с ним именно рабыни. Им нельзя не быть добрыми, их так учат, ведь если они ошибутся или сделают хоть что-то нехорошее послушнику, их ждет такая смерть, какой никто не пожелает. — Запомни, ты должен быть эталоном. — Сказал учитель танцев, который стоял позади Лиома. — Каждый твой жест и движение оценивают высшие коты государства. За каждый твой взгляд, оценивают Дом Юрельт. Я не позволю тебе опорочить это имя. Ты понял? — Да, мастер. — Едва сдерживая слезы твердым голосом проговорил Лиом, как всегда не превышая интонации, не смея показать волнение. — А теперь, иди и разучивай танец. Ты должен быть готов. Твое представление императору через три недели. Ступай. Секущий прекратил опускать с силой розги на окровавленную спину девушки. Лиом едва заметно, чуть сильнее сжал руки подруги и отпустил их. Он ей ничем не мог помочь. Он узник в Доме и никогда не узнает, что такое свобода. Его растили, что бы он прославил это место и отдал за это жизнь. Все. Его готовят, его учат и единственное что он в своей жизни знает, это как быть красивой игрушкой, которую на своем ложе возьмет император, и которая обязана ублажить его. Лиома учат танцевать, соблазнительно покачивая бедрами, этикету, который предписывает покорность и послушание. Что за стенами этого мира, которым стал для него Дом Юрельт, он даже не помнит. Был слишком маленьким, едва-едва научился ходить. Что такое свобода и как она пахнет… разве выращенный слон на привязи из простой веревки, способен эту веревку оторвать, будучи большим? Морально — нет. Вот и Лиом не был таким, каким ему быть не положено. Он смирный, послушный, за себя постоять не сможет просто потому, что его этому не учили. Его учили другому, особенно в течку. Там мастер ласк обучал юное тело правильно и покорно принимать позы, работать губами и языком, не бояться никаких желаний самца. Вне течки Лиома не трогали даже пальцем, даже к коже рук не прикасались. Никто не касался его тела, кроме рабынь. И эти же рабыни снимали его напряжение, используя рот, когда телу была необходима разрядка. И делали это не потому что сам Лиом хотел, а потому что приказывал старший воспитатель, ровно раз в неделю. Раиль, девушка что была его лучшим другом, что также, как и остальные, обслуживала все его нужды, сейчас едва стояла на ногах. Она, как и Лиом, была рабыней, только его никто и пальцем трогать не смел, а ее избивали за его проступки. Выросшая рабыней, не знающая что такое свобода, никогда и не слышавшая о подобном, она покорно принимала то, что ей с детства вбивали в голову: ты то тело, которое необходимо, дабы наказание приводить в исполнение. И она покорно принимала его, подставляя спину, ибо иной жизни у нее и не было. Секущий кивнул другим рабыням, дабы они быстро увели отработавшую свою часть служения рабыню, а остальные принялись приводить место порки в порядок. Местом порки был балкон, весь в цветущих сладкодонцах и маливинках. Балкон задекорирован плетеной решеткой, дабы маливинка могла расти по ней опутывая ее стеблями, насыщая взгляд крупными цветами малинового оттенка и зеленой листвой сочного цвета. Наставник повел рукой и Лиом отправился туда, где ему предстоит отрабатывать в очередной раз танец, который он обязан исполнять как робот — ни на миллиметр в сторону, ни на мгновение изменений выражения лица. Это был сложный танец, при этом традиционный, показывающий пластику послушника, его грацию и тело, дабы император рассмотрел все, что показывается, оценил и принял решение: хочет или не хочет. Лиом шел по длинному коридору в класс танцев. У него подкашивались ноги, тряслись руки; если он не сделает то, что требует его мастер, изобьют еще одну ни в чем не повинную девушку-рабыню. Рабыня… Лиом не знал откуда они, эти девушки. В его мире женских особей не было вообще. Они пахли по другому, жили по другому и у них никогда не было своего зверя. Каждая из них, по словам мастера, была пустой куклой, не заслуживающей внимания. Увы, Лиому не преподавали историю, потому что было незачем, и он понятия не имел, откуда они берутся, и что вообще иная раса в их мире. Даже этого он понять не в силах, потому как знать не знает, что на Деямерре истинная раса, это обладатели духовного зверя, а остальные прибыли с далеких звезд. Да и девушки эти, если уж честно, то тоже знать не знали кто их предки Если спросить их обоих, то скажут: рабы принадлежат хозяевам, потому что у них нет зверя. И это было правдой. Не имеющие зверя, не могли защищаться от ментального воздействия деямерритов. Ранее, когда пришлые еще тут что-то могли сделать, каждый их представитель носил на голове специальный аппарат, который блокировал попытки воздействия. На рабах ничего такого нету, посему они просто рабы. Всех, кто хоть что-то знал или помнил о былом, истребили еще в период чистки островов. Есть ли пришлые в других частях Деямерры, сами островитяне не знают, так как с материковыми котами дел имеют очень мало и в центр их мира подобные слухи не просачиваются. А о том, что рабы пришлые служат в Домах, остальная часть островов кривит лицо, словно горечи кусок в рот попало. Дальше домов рабы не ушли, не распространились, потому как нету в народе тяги властвовать над слабыми… посему Дома, это гнойный нарыв всех островов, допускающий подобное, глумливо улыбающийся на то, что под их лапой беззащитные «пустые» пришлые, рожденные дабы служить и быть игрушками. Знали бы на островах насколько тут все прогнило, дано бы вырезали и Дома, и самих рабов, дабы не мучились. В обучении послушников для императора имелся ряд ограничений и для его прислуги. Например, они не имели права при нем разговаривать. Вообще. Лиом говорил только с наставниками, учителями и мастерами, кому такое право дал глава Дома Юрельт. Рабыни могли трогать его тело, ласкали его, когда надо было, и никогда не касались за стенами личной спальни и купели. Даже в небольшой гостиной с выходом на тот самый балкон, где мастер проводил наказания рабынь, даже там они не имели право трогать послушника голыми руками, только через удлиненные рукава. А вот Лиом имел право касаться рабынь, но только для того, чтобы наказать. Даже в спальне и купели он сам проявлять инициативу право не имеет. За это в его присутствии будет наказана рабыня, которую он по своему желанию тронет руками. При таком воспитании, он был бы обязан вырасти садистом, который делал бы все, дабы рабынь наказывали, но такое просто невозможно. Внутри Лиома находится духовный зверь, а разве животные наслаждаются страданиями кого-то? Да, они впадают в охотничий азарт и поиграться с добычей могут, но целенаправленно отрывать лапки, дабы насладиться страданиями пойманного несчастного не будут. Вот так и Лиом, которому в его воспитании еще и вину взращивали, за то, что из-за его неспособности сделать все правильно, страдают ни в чем не виноватые рабыни, которые к нему лично относятся тепло и даже с любовью, не мог допустить лишний раз страдать именно этим молодым женщинам и девушкам. Это тоже часть воспитания, ведь лучший рычаг управления, это когда есть что терять и те, ради кого ты будешь стараться. Вот и Лиом, старался, сжимая зубы, когда при нем наказывали, и покорно изо дня в день шел на обучение, делал как требовали, не поднимая головы, не ощущая гнева, не пытаясь ничего изменить. Он вырос рабом, тем самым слоном, что еще слоненком не смог скинуть веревку с шеи физически, а выросши не может снять ее психологически. Юный послушник, росший как очередной бриллиант, коих императору отправили ни единожды, общался с рабынями просто: в руках всегда колокольчик, которым подает сигнал. Он никогда не поднимает глаза, если мастер не требует этого от него, и никогда ни о чем не мечтает. У него нет на это времени, да и банально — просто не знает, что можно мечтать и желать чего-то другого, отличного от его обычной жизни и подготовки. Он живет в страхе, в клетке и как оттуда выбраться, и сам факт того, что можно это сделать, не имеет ни малейшего понятия. Есть Дом, есть его жизнь в доме, есть те, кто его окружают и куча правил, которые с маленького возраста заучил, зазубрил, вбил в подкорку. Зала для танцев была оборудована небольшой нишей с ширмой, где располагались музыканты. В центре залы была импровизированная круглая сцена-помост. И бессменный учитель, который отучил в этих стенах более десятка молодых омег, рожденных для императора, стоял у сцены в ожидании ученика. Лиом подошел к дверям, и рабыня поравнялась с ним, дабы открыть створку. Учитель танцев уже ждал их, что тут же показала раскрывшаяся створками парадная большая дверь. Его ученик прошел к помосту, медленно взошел на него и присел грациозно подобрав веер. — Идеально. — Похвалил учитель. — Рабыня, скройся с глаз. Не мешай созерцать. — Рыкнул учитель и девушка ретировалась из залы. — Начинай, избранный наложник. Лиом плавно повел рукой вверх, раскрывая веер, а второй рукой сделал щелчок пальцами и резко выпрямляя ноги развернулся на сто восемьдесят градусов. Веер тут же прикрыл его лицо полностью, голову повернул влево и стал слегка наклонять корпус. Щелчок пальцами, — это учитель задает ритм. Лиом резко развернулся к нему лицом, стремительно описав полукруг веером перевернув его по горизонту и выпрямив руку. Пальцами надавил на ребра, раскрывая полусферу яркой росписи по ткани изделия на две части и едва заметным движением руки подбросил вверх, сделал перебежку мелкими шажками, поворачиваясь так, что тот упал прямо в руку за спину. Замер. Учитель хлопнул в ладоши. Зазвучала легкая музыка струнных инструментов. Музыканты, которые играли, всегда сидели за ширмой, никогда не видя для кого играют, не слыша его голоса, лишь едва заметные шаги и щелчок веера достигал до их слуха на тихих аккордах. Да и танцующий никогда не видел играющих, а так как те были рабами, то и зверь в Лиоме никогда не смог бы рассмотреть пришедших. Там нечего смотреть, они ведь пусты, только души, разум и сознание, а защитника нету. Не на что смотреть, некого видеть. Лиом медленно закружил по помосту, плавно играя руками и раскрывая-собирая веера, прикрывая ими лицо или только его часть, отдаляя от себя и прогибаясь в спине. Он делал мелкие шажки, поворачивался, приседал и прогибался в спине вставая. Каждое движение было выверено, десятками раз были выпороты в кровь рабыни за каждую оплошность или неверность действа, выплакано тихими слезами. Вот что такое его танец. «Танец кровавых слез», — так он называл его в мыслях. Так он думал, танцуя его. Так он ощущал его. Остановившись медленно присев, и скрывшись за веерами, замер в ожидании оплошностей. — Идеально. — Улыбнулся учитель. — Для дебюта пред очами императора не будет стыдно мастеру Юрельта. Не вижу ничего, что стоило бы улучшить. Лиом едва заметно выдохнул. Не будут сечь девушку, что привела его сюда. Не будет он сжиматься виной раздавленный. — Сегодня ты разучишь еще один танец, для императора на ложе. — Учитель подошел к помосту. — Положи веера. Лиом подчинился. — Для императора важно видеть твое тело, таат. Твою бархатистую кожу и изгибы. Иди, одень одежды, в которых ты будешь танцевать императору, дабы он взял твое тело. Этот танец будет первым, остальные, если только император соизволит развлечь свои глаза, дабы был подогрет интерес. Учитель показал на ширму, которую Лиом не заметил сначала. Он плавно спустился по ступеням радуя его грацией, которую в голову ребенка вбивали с первого дня жизни здесь. Юноша же искренне боялся сделать что-либо не так в присутствии учителя танцев, ибо только от него приходят постоянные жалобы на оплошности ученика. Лиом подошел к ширме и зашел за нее. На софе лежало ни много, ни мало, а почти прозрачное одеяние наложника. Такое юноша видел впервые в общем комплекте. По отдельности уже приходилось одевать тот или ной наряд, похожий на данные вещи. — Таат, с себя снимай все одежды, вплоть до нательных. Данное одеяние не терпит ничего лишнего. Ничего не должно мешать подчеркивать твои изгибы. Лиом лишь сглотнул. Обнажившись, начал одеваться со штанов. Они были выполнены из двух материалов: прозрачная легкая ткань и тонкая кожа. Кожаная часть являлась заниженными шортами и двумя полосками-креплениями. По краю нижней части шорт пришита прозрачная легкая ткань, которая прикрывает ноги спереди и сзади двумя большими лоскутами, но при шагах они колышутся, раскрываясь и оголяя бедра. Шорты едва закрывают пах, держатся на тазовых косточках, а попу почти не скрывают, так как сзади уровень шва приподнят, показывая часть ягодиц. Данные шорты можно было бы назвать трусами, но с обоих боков на них пуговицы, которые и удерживают плотно прилегающее изделие к телу. Далее шла кофта, которая закрывала лишь половину живота, опускаясь переплетенными нитями ниже солнечного сплетения. Сами нити состояли из бусинок и от ошейника на горле свисали вниз, провисая и удерживаясь с боков за счет полоски кожи, к которой были пришиты. От ошейника, к суставам рук шло две полосы, к которому прикреплялись прозрачные рукава, также, как и на ногах прицепленные к полоскам кожи, что заменяли манжет. Конечно же такая «кофта» не могла скрыть ничего выше пояса, открывая и живот, и пупок, и практически показывая пах из-за заниженной талии у шорт, а также соски и ключицы. Закрытой была шея, но это доказательство того, что перед императором лишь таат, рожденный дабы умереть на ложе императора. Когда Лиом оделся, то не стал пунцово красным, потому как стеснение и стыд ему не преподавали. В первое время, когда он получил ипостась и был выбран «таат», его раздевали догола и заставляли так ходить, дабы привык. Император не любит стесняющихся, посему учат раскрепощенных, не боящихся обнажиться. Учитель поторопил его и пришлось спешно выходить. — Прекрасно. — Улыбнулся учитель, повернул юношу вокруг своей оси. — Сидит идеально. Не жмет? — в ответ отрицательный кивок головы. — Хорошо. Сейчас разучим основу танца, а дальше будешь обучаться плавно скользить по телу императора… Лиом вернулся в свою комнату выжатым как лимон. Прошел в сторону диванов и присел, поджал ноги. Он положил руки на спинку и опустил на них голову. Ему так было страшно. Всего через три недели будет представлен пред очи правителя, а затем тот возьмет на свое ложе. Если Лиом не понравится ему, то убьют, отравив в покоях правителя… вернее он сам убьет. Заставит облизнуть его ядовитый перстень, который старший кот откроет и будет смотреть, как жизнь покидает тело. Либо убьют в тюрьме. Если же он понравится, то жить ему все равно не так долго. Как только родит и лекаря заверят правителя, что кокон свит полностью, роженика убьют, а малыша провозгласят дитем законного супруга императора. Рожденный что бы умереть… таат, который не знает никакой другой жизни, кроме той, которую ему подготовили. При этом не смогли добиться главного: Лиом не стал фанатиком с радостной пеной у рта, в ожидании дня приветствия императора. От этого его защищал зверь. Равно как и любого другого таат, их разум заполонить фанатичным желанием сдохнуть не сможет никто. Радоваться тому, что его вскоре убьют, после выполнения миссии к которой готовят столько лет, как «пустые», он просто не может. Рабыни, и их пример перед глазами, фанатично смотрят на него, грустят и радуются, когда их «господин» умело или не очень выполняет задания, при этом даже те, кого секут, никогда не обижаются. Они выращены фанатиками, и получить розгами по спине, считают своим долгом, своим предназначением, потому как тело «господина» священно. И это, действительно страшно. Очень страшно видеть этот их фанатичный блеск глаз, чувствовать, как они рады за то, что скоро Лиом будет отправлен во дворец к императору. Оно еще страшнее, чем понимать, как быстро течет время, и его у тебя остается все меньше и меньше. Да, Лиом много не знает, его не учили тому, чему были обязаны научить рождающего на островах, но осознавать то, что скоро тебя не станет, не перестал. Да, покорен, да безропотен, да послушен, и нет, не дурак, вот только с детства растущий на привязи, он и помыслить не мог, что в силах разодрать эту привязь и уйти, и никто догнать не сможет. Лиом отправился спать, едва ли притронувшись к еде. Служанки спрятали в своей комнате часть пищи, дабы к ним не нагрянули лекаря, выяснять почему у таат нет аппетита, почему он такой грустный и мастер опять накажет три или более девушек, что бы не смел голодать. Но Лиом просто не мог есть. Его мутило от страха. Ему было настолько страшно, что едва ли не половина принятой пищи почти всегда отправлялась в туалет. И такие приступы были у него всю последнюю неделю. Как бы голову не забивали, а умирать никто не хочет. И зверь внутри Лиома, как раз-таки жить очень и очень жаждет. Вот только оковы, что у того слона с веревкой, стоят такие, что порвать их не представляется возможным, потому как не видны, потому как не подцепить когтем. Служанки ели за него, поили настоями, что подворовывали у старого лекаря, покрывали большую часть «провинностей» избранного, которого нельзя бить. Его даже ткнуть пальцем или схватить за лицо нельзя. Его тело берегут как зеницу ока. Он ничего тяжелее иголки в руках не держал, да и то минут двадцать в день. В его тело втирали благовония и масла, его массажировали и в шесть рук расчесывали волосы до колен. Его лицо нежно протирали всякими настоями, что бы не было угревой сыпи и кожа была нежной, как у младенца. Он таат, тот кто будет радовать на ложе самого императора, он не знает ничего другого, кроме как безропотно подчиниться и даже не пытаться мечтать. Просто куколка, которую крайне жестоко воспитывают быть безропотным и послушным до самого конца. Даже когда император даст принять яд со своего кольца, даже тогда таат обязан сделать это без единой задней мысли и попытки остаться в живых. Он таат, он рожденный дабы умереть на ложе императора, у него нет права выбора, права мечтать, права жить дольше, чем того захочет правитель. Лиом переоделся в ночную одежду и лег спать. Свернувшись в клубочек, прикрыв глаза, медленно выдохнул, выдохнул напряжение. Рабыни, что имеют статус «служанка таат», выращенные дабы служить щитом от наказаний для таат, тихонечко жалели юношу, но никогда этого не показывали. В большей степени они испытывали чувство восторга от того, что вскоре он встретится с великим императором, о котором им самим полоскали мозги, ввинчивая в них: он все сущее. Их, равно как и его, обучали послушанию, а за малейшую мысль, что ведет к сопротивлению — наказывали жестко и мгновенно. Раиль одна из тех, кто прекрасно понимает его. Он рабыня, вырванная из своего мира. Обученная «подруга» избранного наложника. И как ей объяснил мастер Дома, после того, как Лиом будет передан во двор императора, в эти покои будет приведен следующий избранный в возрасте семи лет. И то, что наставник приказал ей стать подругой этого юноши, оно было не из-за того, что за душевное состояние Лиома беспокоились, а для того, чтобы был лишний рычаг давления и управления. Им, конечно же с разрешения наставника, было разрешено разговаривать. Но так, чтобы другие рабыни ничего не слышали. И именно Раиль били больше всех. У нее вся спина в шрамах. Вот такая она, подруга таат, безропотно подчиняющаяся владельцам зверя, но видящая то, что и между ними нету равноправия в этом мире, а иного она и знать не знала — никогда дальше Дома не была, да даже ближе к стенам или воротам, за которыми был выход во внешний мир, и то не приближалась. Утро было как обычно серое. Лиом встал, принял ванну с нежными маслами. Его тело мягко обработали маслом лишающим кожу растительности. Его волосы высушили и расчесали. Его одели. Его повели завтракать. Практически с первого дня нахождения в Доме Лиом за себя самого ничего и никогда не решал, а желания не учитывались, потому как отучили желать, мечтать и хотеть. После утренних процедур и завтрака отправился к учителю манер, к учителю становления речи и в итоге к учителю танцев. Они вышли из главного здания Дома Юрельт и пошли в соседнее, на территории огромного комплекса зданий. Здесь были сады и небольшие искусственные пруды, мостики через каналы воды и полно охраны. Лиом шел в сопровождении двух рабынь и одного расторопного слуги Дома. За ними шло два рослых кота в доспехах и при оружии. И все, кто видел эту процессию с черноволосым светлоликим юношей, расступались и склоняли головы. Зависти ни у кого не было. Все, кто знал, кто этот юноша, все они испытывали жалость к нему. К таат никогда не будут испытывать зависти, даже растущие здесь для подготовки в младшие супруги властным котам, даже они не позавидуют ни одежде богато украшенной, ни наличию личных рабынь, ни стражам, что хранят их. Таат не завидуют, никогда. Слух, о том, что Дом представляет своего эльвирса императору через три недели, уже разнесся по кулуарам Дома. И что сейчас его будут охранять боевые коты-шаки, которым сегодня передадут смену его постоянные коты-ягуары, говорит о том, что мастер Дома возлагает большие надежды на тело и лицо, манеры и умение танцевать, говорить и просто быть очаровательным юношей, которого возжелает император. Мастер Дома Юрельт действительно возлагает большие надежды на то, что императору понравится наложник, а это станет своеобразным трамплином для всего Дома, и мастера в частности. Лиом не дошел до здания обучения всего десяток шагов, как услышал свист и что-то врезалось в площадку перед ним. Стражи за его спиной среагировали мгновенно, и он ощутил, как его, словно пушинку, выдергивают из дыма и оттаскивают в сторону. Второй страж трансформировался и прикрыл своим телом напарника, который держал на руках эльвирса. Это было чем-то новым и опасным, настолько, что юноша замер, слушая и нюхая «новое». Воины же, что охраняли его, ощерились, рабыни пискнули и побежали к колоннам, прячась. Просвистел звук, ранее не слышанный и Лиом раскрыл глаза от ошеломления. В кота перед ним стреляли стрелами. Четыре из пяти врезались в его бок, а пятая просвистела совсем рядом с его головой, но не попала. Зарычал тот, кто держал его на руках. Отовсюду высыпали воины. Но их обстреливали из-за густой стены дыма. А потом на площадку выскочило более десятка альф, шаки и таури. — Боевой отряд Кушаров! — раздался вопль по площади. Державший на руках Лиома альфа стремительно полетел в сторону безопасной зоны, откуда сможет отправить эльвирса в подземелье, где тот переждет нападение, пока тут все не уладят. Но задуманному не суждено было случиться. Перед ними из дыма выскочил огромный таури и глухо зарычал. От этого звука по шкуре прошлись испуганные мурашки, и юноша непроизвольно выпустил коготки, впиваясь ими в руку, что держала в районе груди. Его зверь, прижав ушки, ощущал то, чего ранее и не знал: сильные самцы. В этом доме даже воины были слабы. Здесь и сейчас перед ними встал сильный самец, который оскалился и смотрел на стража кровожадно. — Мой господин, отойдите за колонну. — Шепотом произнес альфа, опуская Лиома на землю. Юноша послушно шмыгнул за ближайшую колонну. За его спиной раздались рыки и произошел бой. Неравный. Ибо с таури не сравнится ягуар. Никогда. Лиом закрыл глаза. Три недели или сегодня? Какая разница? Его учили послушанию, а не убегать от опасности. Вот он и стоял за колонной, к ней прислонившись спиной, ожидая что победит: Дом или захватчики. Для него и те, и другие в равной степени опасны. Разве что вторые сделают все быстро, как предсмертно хрипящему воину, что был обязан защищать таат. Закрыв глаза, не делая попытки убежать и спастись, таат ждал, когда разрешится ситуация, а он будет передан в руки победителя. Покорность. Он вырос воспитываемым в покорности, в смирении и послушании. Его не учили защищаться, его не учили сражаться за свою жизнь… Рядом раздался рык, вкрадчивый, холодящий затылок и пускающий мороз по коже. Лиом скосил свои ультрамариновые глаза и обмер. На него смотрели желтые звериные глазищи таури, пасть окровавлена, дышит тяжело и вдыхает его запах. Лиом закрыл глаза. Бежать от опасности его не учили. Его учили послушанию. Его учили смирению со своей скорейшей кончиной. И он принял ее сейчас. Только никогда не думал, что будет убит одним из какого-то там племени Кушар, а не самим императором. Его руку с силой сдавили и потащили куда-то вперед. Через секунду закинули поперек дикого кота и раздался на округу боевой клич, собирающий племя. Ему ответило более десятка альф. Дикий кот, ездовой и послушный желанию своего наездника, плавно развернулся на месте, тронулся в путь. Лиом только и видел, как замелькала кладка мостовой, а затем и черепица. Спустя небольшой промежуток времени от избытка событий и смеси страха с волнением у него закружилась голова и он потерял сознание. Ремал был собою доволен. Он ехал по горной местности, возвращаясь в свою деревню. Рядом были верные соратники. Чуть позади, всего на пол корпуса его верного товарища, кота Ша, ехал на таком же диком животном его друг — Клем. Они иногда перекидывались парой слов, посмеивались над неповоротливостью охраны знаменитого Дома содержантов. Дом Юрельта как кость в горле. И этот нарыв надлежало давно порезать, вскрыть. Вырезать его под корень надлежало гораздо большими силами, что пришли сегодня. Кушар, воинственное племя, которое живет в горной долине, на втором острове, что соединен узким перешейком с рассадником гнили. Дома совсем обнаглели, потому как в открытую разбили один из домов на южной части Янтарной россыпи. Там собрали молодняк и приволокли в свои закрома, «воспитывать» содержантов. Ремал такого терпеть не хотел, не мог и атаковал. Собрать воинственную армию Дому Юрельта труда не составит, вот только в горные деревни он сунуться не посмеет. Здесь больше двадцати деревень, а территория большая, опасная. На ватпэ пройти может только тот, кто знает дорогу. А ее знают только те боевые коты-ватпэ, которые здесь выросли. Остальные не пройдут, даже если визуально будут ее знать — требуется навык и знание дороги своими лапами. Довольный проведенным боем, да не потерявший ни одного воина, Ремал улыбался, чувствуя бедрами лежавшего поперек спины Ша содержанта. Уволочь парочку из того дома, да продать в обменные дни другой деревне — самое то, для позора Дома. Будет ли мстить Юрельт? У него не хватит ни сил, ни смелости. Конечно нанять кого он сможет, вот только «пройти своими лапами» помешает большинству наемничьих семей. Юрельт, — это трусливый слабый пес, который не заслуживает никакого звания, тем более называться котом. Трусливая душонка. Клем рассказал, как забаррикадировался этот «мастер», когда они вломились в центровое здание его Дома. Аж из-за дверей был слышен запах мочи. — Ремал, твоему Ша не тяжело тащить это тело? — поинтересовался Клем, вырывая из дум вождя. — И то верно. Эй! — он шлепнул украденного напыщенного содержанта по заднице и тот вздрогнул. — Слыхал? Моему боевому товарищу надоело тебя тащить. Давай, ножками. Он немного притормозил кота и за шкирку стянул хлипкое создание с тела животного. Юноша едва устоял на ногах, придерживаясь за сбрую, не поднимая глаз. У него от долгого висения вниз головой, оная кружилась, а тошнота подступила к горлу. Ощущение, кроме физических, еще и моральные вбивали в голову и вообще во все тело странные волны, тол ли страха, то ли волнения. Юноша не понимал, что чувствует и как ему себя вести, посему делал то, как его учили: послушание и смирение, подчинение и молчание. — Смотрите-ка, миленький. — Заулыбался Клем. — Как думаешь, кому из псов он должен был достаться? — Да плевать кому. Теперь его удел работать, а не о удачной партии думать. Слыхал? — Ремал хохотнул. — Теперь твои нежные рученьки будут стирать и готовить, а не на ситаре играть. Юноша только кивнул в ответ. — Видал? — Клем расхохотался. — Так боится, что язык проглотил! Эй! Эй, содержант! Я к тебе обращаюсь! — он махнул рукой из-за тела друга и вождя своего, — как имя твое? — А не все ли равно? — Ремал осмотрел щупленького юношу. — Тебе какая радость от его имени? Сдохнет он у нас от непривычки работать, так что и имени его некому вспоминать будет. Все, поехали. А ты, неженка, ножками и что бы не отставал! Ха! Кот послушно полетел вперед, Клем за ним. Юноша повернулся и пошел быстрым шагом. Дорога была из сплошного камня, почвы между ними и редкого мха. Обувь, которую Лиом носил в Доме, не предназначена для прогулок по горам. Ноги больно натыкались на каждый камешек, что вдавливался в стопы то острым краем, то гладким. Но ни от того, ни от другого легче не было — больно одинаково. Сколько им идти, он знать не знал. Куда? Тоже нет, не мог бы ни сказать, ни представить. Ноги болели от каждого шага, а глаза, что не поднимались от уровня колена, с огромным любопытством рассматривали дорогу. Здесь были кусты, трава, даже цветы, коих он никогда не видел. В нос забивался запах, что смешался с ароматами сильных боевых кошек ватпэ, а также самцов, что ими управляли. Смесь неизвестного мира, незнакомцев и ошеломительно огромного простора вокруг оттесняла на задний план то, что стопы у него болели все больше и больше. Отряд шел, не сбавляя и не ускоряя свой ход, а Лиом постепенно стал отставать. С каждым шагом от стоп шла огненная волна боли. Стиснув зубы, потому как приучен не показывать никаких своих чувств, воспринимал ситуацию так как его обучили: если он покажет, что ему больно, накажут кого-то, кто не имеет ни малейшего отношения и ни в чем не виноватого. Он терпел опаляющую ноги боль, выпустив когти в сжатый кулак, накрытый второй ладонью, как учили ходить. Это немного отвлекало, немного давало ему идти ровно. Было больно, но приказ идти ногами, он словно отпечатался в мозгу, и ни единого звука от него не прозвучало. Ноги, словно деревянные, словно по битому стеклу, шли чисто механически, а перед глазами начинало плыть, непроизвольно скатилась одна слеза. Его голова была опущена, не поднималась и слезу никто не увидел, а он страшился, что заметят и накажут кого-то за его проступок… Через час Клем повернул голову. — Смотри, в самом хвосте плетется. — Плевать. — Вождь даже не обернулся. — Ремал, кровью пахнет. — Втянул носом воздух друг. Альфа повернул голову. Ветер дул им в спины и он так же принюхался. — И правда. Кто-то ранен? — нахмурился вождь, осматривая свой отряд. — Да вроде нет. Они остановились, нюхая воздух. Колонна из сорока шести членов отряда поравнялась. — Кто ранен? — задал вопрос Ремал повторно втягивая носом воздух. Парни замотали головами. Вожак осмотрел все лица и опустил глаза. И замер. Их пленник, сжимая одной рукой вторую руку, до побелевших пальцев, стоял и молча ждал, когда они пойдут дальше, а его ступни, обутые в тряпичные домашние тапочки, были кроваво красные, перемазанные еще и с дорожной пылью, с землей и измазанные в зеленом соке травы. Но он стоял прямо, словно и боли не ощущает. Лицо опущено, по виску стекает капелька пота, губы белые, дышит поверхностно, словно пытается справиться с болью. — Что за… — Клем уставился на его ноги, на его белую обувь в красных пятнах. — Ну-ка подними его. — Скомандовал Ремал. Ближайший к юноше воин легко вцепился в его талию и приподнял, посадил перед собой. Быстро подхватил под коленом ногу, приподнял, показал вождю. У Ремала вырвалось ругательство из горла. Все стопы были изрезаны, шла кровь и попала грязь. А юноша молчал потупив взгляд, замерев и едва заметно покусывая губы. И ни звука. — Ты что, немой? — задал вопрос Клем. В ответ тишина. И даже глаз не поднял. — Вы трое, затереть следы. — Приказал Ремал. — Повезешь его. — Надо бы кровь остановить. — Пробормотал Клем. Пока они говорили, кто-то из воинов, не слезая с кота, дотронулся до ног юноши, дабы осмотреть их. В ответ сдавленный стон и пленник отключился. Он был бледным, щеки горели, из уголков глаз текли слезы. — Что там? Сильно? — спросил Ремал. — Очень. — Произнес один из отряда. — Тут грязь попала. Зашивать надо. — А ведь даже не вскрикнул ни разу. — Пробормотал Клем. — Немой что ли? — Да Боги его знают, какой он. — Рыкнул Ремал. — Сними с него это подобие обуви. И посмотри что сейчас можно сделать. До деревни еще далеко. Мужчина только кивнул и разрезал ленты обуви. Осмотрел раны, плеснул водой и перебинтовал лентами, стянув потуже. Через пару минут колонна двинулась дальше, а трое отделившиеся от отряда рассыпали по дорожке кровавых следов специальный порошок, который все следы растворял. Ремал нахмурился, потому как подобного он никак не ожидал, а проверить какой обувью снабжен содержант, увы, не догадался. Вот и результат. Клем, который предложил «ножками», в данный момент выглядел даже виноватым. И тоже смотрел на бессознательного юношу, не понимая, как можно было ни звука не издать, когда так резало ноги о камни. Как? Когда украденного юношу устроили перед наездником, устроив его ноги так, чтобы стопы ни за что не задевали, отряд вновь двинулся в путь. Их путь шел мимо трех вершин, поднимаясь вверх, а затем надлежало спуститься, перейти реку вброд, после чего будут родные холмы. Путь занял два дня. За это время содержанту стало гораздо хуже. Его морозило, он не приходил в сознание, а зверь оплел себя белой марью. Трио, что затирало следы крови, догнало отряд только к вечеру второго дня, потому как заметали следы на достаточно большом расстоянии. С утра они выдвинулись вновь в путь, проехали еще часа три по каменистым холмам и въехали в долину, пересекая которую оказались в своих родных местах. Деревня, окруженная горными вершинами и имеющая выход в лесной массив, что уходит вглубь острова, встретила их оживлением и ожиданием потерь. Потерь не было, только прибыль. Кроме одного наложника, которого прихватил сам вождь, в общую копилку прихватили еще пятерых молодых котов, а также пару воинов, которые отлично сражались. Кое-кто прихватил жетоны обмена для ватпэ, кто-то дорогие вазы и прочий мусор, а кто-то и раба, того самого, у кого не было защитника зверя. Встречающие радостно приветствовали боевой отряд, элиту их деревни, и вождя, что вел их всех за собой. К ним также на встречу вышли старшие, кто уже не ходит по боевым вылазкам, а учит молодняк. Среди них был самый умудренный, тот кто воспитал воина, ставшего вождем. Ремал заулыбался своему наставнику, который осмотрел бессознательного юношу, подвезенного к дому вождя. Другие взятые содержанты были отведены в сторону особого дома, где будут жить до тех пор, пока их не выменяют. Раба, который был юношей, взявший его воин отправил в свой дом. — И чего это ты решил содержанта прихватить? — спросил наставник. — Да глаза у него такие, что продать можно дороже всех взятых трофеев. — Хохотнул Ремал. — А чего ноги раненные? Убегал? — поинтересовался старик, когда рослый воин внес его в дом в первую комнату, где жил воспитанник Ремала. — Нет. Обувь у него комнатная. К нашим дорогам не пригодная. — Влез Клем и поклонился наставнику. — Здравия вам отец. — И тебе, сын Каружа. — Старик улыбнулся. — Лекаря звать? — Как хотите. — Ремал улыбнулся и осмотрел собирающееся племя. — Мы вернулись с победой! — взревел он и за ним взревели воины, а за ними и все остальные, вплоть до детей. — Роженики, собирайте в большом доме столы! — заулыбался старик. — Будем отмечать хороший улов. В массе людей-оборотней наметилось движение и к большому дому, где собирались все жители на совет, суд и свадебные бои, устремились те, кто жил в деревне и воспроизводил на свет потомство. Старик заулыбался и миролюбиво спросил: — А все же, зачем заставлять тело, что собрался продать, идти пешком по острым камням, не проверив его обувь? Неужто разозлил он тебя, вождь? — Нет. — Ремал усмехнулся. — Ша устал после битвы. Вот и решил ему путь облегчить. А как оказалось у содержанта не обувь, а хлам. — Понятно. — Наставник посмотрел на вождя и покачал головой. — Где будет до весны этот юноша? — Здесь. А как только торговые пути ото льда отойдут, так и продам его. — Ремал улыбнулся. — Ты его глаза когда увидишь, сам скажешь, что он стоит куда как больше, чем все то, что мы взяли при набеге. — Хорошо бы. Старик вздохнул. Лекарь вошел в дом, осмотрел ноги юноши, промыл их лечебным раствором и перебинтовал, туго сжав. А потом отправился на пир. Юрельт осмотрел двор. Убитыми половина защитников. И это всего-то за двадцать минут атаки! Поистине, Кушар племя боевое, опасное. Молодой вождь, коего на всем острове знают, как сурового и справедливого, самолично руководил атакой. Самолично убил во дворе половину воинов. Поистине, страшен таури боевого типа. Юрельт в защитниках таких зверей не имел, да и сам был слабым. Но все это было ничего, во сравнении с тем, что бриллиант его Дома украли. Среди тел, где попадались не только защитники, но и несколько воспитанников, таат найден не был. — Мастер, следов не нашли. Таат нету в убежище. — Подошел один из воинов, что помогал с поисками, выстраивал в ряд послушников, которые остались. — Также забрали еще шесть послушников и одного раба. Юрельт только головой кивнул. Если бы не Лиом, то он и думать не смел пытаться вернуть украденное. Только не с Кушарами. Только не с ними. Это племя не просто сильное, это племя где второго и третьего круга силы зверей нет. Вообще. Там или первый ранг, или боевые всех трех уровней. Говорят, есть там такой, Бута зовут, так он вообще без категории, шаки. Даром что заведует ватпэ, иначе был бы вождем. Вновь кивнув головой, направился в сторону дома вестей. Там подготовили самого быстрого вестника, который отнесет послание. Заплатить за отряд милойцев, который найдет пропажу, у него хватит обменных жетонов и жемчуга. Таат надлежало вернуть. Этот таат был выращен строго по очереди, которую Дома соблюдают. Потерять его — потерять свое место подле императора. Пройдя в дом, передав письмо смотрителю, который заложил его в тубус на груди птицы, отправил издав особый свист-сигнал, который указывает летуну куда именно надлежит лететь. Проводя взглядом птицу, Юрельт мог только головой покачать. Если не найдут этого котенка, то Дом перестанет существовать. Император вмешиваться в эти разборки не станет. Да, остров, где стоят Дома, он принадлежит императору, но тот второй с ними перешейком соединенный, больше и более гористый, он свободен. Император не будет связываться с Кушарами. Да, они живут в одной деревне, но стоит только им голову поднять, и империя погрязнет в такой кровопролитной войне, в какой никогда не погружались острова. Непростое время, очень непростое. Император сейчас усмиряет несколько разбушевавшихся родов, которые решительно жаждут выйти из-под его лапы. Наивные. Император давно впитал в себя любовь к власти, которую ему показал его дед, наученный пришлыми. Власть слабого над сильными. Такую власть из лап он не выпустит, посему подчинил их, опутал договорами и сейчас думает, как бы посильнее привязать. Ему не резон поднимать волну, которая обязательно поднимется из-за рыка Кушара. Ремал, сильный кот, и захоти он, по древнему закону, быстро соберет под своей лапой территории, воинов и придет в империю выбивать стул из-под императора. Но Юрельт тоже не жаждет выпускать из рук власть. В империи он не последний кот, он ведущий, под покровительством вавьи императора. И тот отряд, что он вызывает, это сплошные боевые милойцы. Опасные, быстрые и беспощадные. Их натаскивали с рождения, отбирали по ипостаси и тренировали. С ними поедет один из наставников Лиома, дабы опознать. И уж лучше бы им сделать все, иначе вавьи будет гневаться. Император не полезет, но вавьи имеет свою лапу в делах, коими руководит Юрельт, а значит падение его Дома ему не выгодно. Лиом проснулся рано утром и не понял где он находится. Его распорядок дня сменился одним мазком. Никто его не будет, никто не просит жестами поспешить, ибо мастер идет. Никого рядом нет. И все здесь пахнет по другому. Даже звуки другие. Более живые. Он внюхивался, прислушивался, осматривал странный и низкий потолок. О том, что с ним произошло, благополучно забыл. Словно ширма какая на памяти стояла, ровно до тех пор, пока он не облизнул сухие губы не менее сухим языком. В голове тут же словно взорвался фейерверк из образов, воспоминаний, запахов, звуков и ощущений. Медленно выдохнув, Лиом попытался вспомнить, не был ли кто наказан за его неспособность дойти своими ногами до назначенного места, как приказал тот воин. Увы, последнее, что запомнил, была остановка, а затем все как в тумане. Он потерял сознание, а теперь очнулся здесь. И где это «здесь», не имеет ни малейшего понятия. Дабы хоть немного понять свое местоположение, он медленно привстал на локтях и осмотрелся. Маленькая комната, у стены кровать на которой он лежит, стол, стул и комод. Небольшое окно показывало часть неба и деревья. Мебель сделана гораздо более простая, чем те предметы быта, что окружали Лиома с малого возраста. Там даже кушетки и те витиеватыми росписями украшались, а материал использовали самый дорогой. Здесь же стул обычный, табуретка без мягкого ложе. Комод достаточно большой, грубо сколоченный, хотя и ошкуренный. Стены деревянные, никакого выравнивания и нанесения лепнины. Пол — доски деревянные, а не отполированный камень цветной мозаикой. Да и шторки, что были на окне, простые, без изысков. Тяжелых портьер нету, просто занавески и все. Тюля тоже нету. Коморка, вот как комната выглядела, о сравнении с теми хоромами, в коих до сего момента жил Лиом. Рассматривая обстановку, попытался увидеть то, что стояло за спинкой кровати в ногах. Попытался сесть и ощутил весь спектр боли и разливающего жара по стопам. Непроизвольно зашипел, тихонько, что бы его не услышали. Не дай-то Боги, они услышат! Нельзя показывать, что тебе больно или плохо, таат не имеет право на подобную роскошь! Конечно Лиом понимал, что это не Дом, и он не в окружении наставников, мастеров и рабов, но за одно мгновение выучка таат не исчезнет. Место, где он сейчас, оно новое. Во всех смыслах. Как себя вести, как здесь полагается проявлять воспитанность и послушание? Лиом этого не знал. Ему сказали «будешь работать», и он понятия не имел, как именно. Ведь его не учили работать, да что там! Шить и то, не больше двадцати минут в день, дабы пальцы не натереть иглой! Но тот сильный самец сказал, работать, значит надо будет делать что-то еще, кроме шитья, так ведь? Лиом медленно сел, спустив ноги. Их пекло и дергало. Лежать бы ему и лежать, вот только после сна первым позывом было отправиться в туалет. К тому же, надлежало привести себя в порядок: умыться, причесаться, одеться и встретить хозяев дома. Все же, просто вот так, в постели, данную встречу ему делать нельзя. Он ведь таат, а ему положено перед гостями своих покоев являться только полностью одетым, с колокольчиком… Лиом сидел на кровати, свесив пекущие ноги вниз и смотрел на пространство. Колокольчика нету, рабынь тоже. И не в Доме он, не знает, как ему быть, что делать. Стало страшно, потому как из привычного мира его выловили, как рыбку, предлагая дышать новым воздухом, лишая привычного уклада жизни. По щекам скатились слезы. Было страшно, очень. Куда его забрали и для чего? Работать? А что это такое? Как они думают он должен работать? В голове каша, руки трясутся, да и весь он тоже, мелко подрагивает. Тихонечко шмыгнув носом, аккуратно вытер под глазами, поморгал. Нельзя показывать свои эмоции. Ему нельзя их показывать, так учили, столько раз из-за этого секли рабынь за его слезы. Минутная слабость, руку о руку вытирая влагу, закусив губу, он медленно спустил одну ногу на пол и встал. От стопы словно иглой кольнули и раскаленные угли прижали. Непроизвольно вскрикнул, рухнул на пол, вцепился в ногу. Заплакал от невыносимой боли. Обе ноги, второй он ударился, когда падал, прострелило так, что боль отдалась в позвоночник, вызывая спазм и вырвавшийся рык с всхлипами, слезы застилали глаза. Стопы горели огнем, судороги стягивали их. Он заскулил, сжимаясь в комок. Такой боли он не чувствовал, даже когда шел по той дороге в домашних туфлях Дома. Поскуливая, чувствуя дурноту, ничего не видя из-за слез, перепуганный тем, что не может успокоиться, на краю сознания он ощутил, как кто-то ругаясь поднял его грубой хваткой и швырнул на кровать рыкнув, что бы не смел сползать с нее. Лиом отключился через мгновение после этого. Страх, что за такое кого-то не просто высекут, а убьют, он пробил бедного юношу до самых глубин и его зверь постарался спрятаться еще как можно глубже. Ведь каждое наказание рабыни било по нему невыносимой душевной болью. Он измучен этим, он больше не хочет чувствовать чужую боль. Ему страшно. Очень.