Вихрь. Таат - Рожденный умереть./1 рассказ из серии/

________2 глава Лекарь и ученик вождя, мальчишка редкостный пакостник, промывали ноги привезенного содержанта. Салим, который дулся на вождя, с презрением смотрел на тощее приобретение. Он был не просто бледным, он был ужасно тощим, но копна волос длинная. Юноша, коим был Салим, страстно желал удавить этого болезного. Вождь смотрит на это недоразумение таким взглядом, что ревность черной волной поднимается. — Так, тут закончили. — Лекарь заулыбался и выдохнул, завязав повязку на вторую ногу. — Салим, иди принеси питье. Юноша только головой кивнул, внутренне щеря пасть на бессознательное тело, вышел из комнаты. Это была его комната! Вождь взял на обучение Салима два года назад и поселил в этой комнате. Из-за того, что он вождь и еще не выбрал себе пару, его дом состоит из трех спален, большой комнаты-кухни и добротного чулана со спуском в подпол. Еще была большая мансарда на крыше, где складировались лишние вещи в сезон. Как только вождь обзаведется семьей, его дом будет расстраиваться, обзаводиться коридорами и площадкой для отдыха после трапезы. Места для подобного расширения тут предостаточно. Салим хотел быть тем, кто будет здесь жить и носить под сердцем дитя вождя. Это самый лучший вариант. Хотя, глазенки у него смотрят на одного кота, но тот никого не видит, кроме ватпэ. Ему же хуже. Вот только взгляд вождя на этого содержанта не нравится ревнивому кошаку, который психует из-за того, что спать приходится в самой дальней спальне от комнаты хозяина дома. Эта спаленка, хоть и прохладная, но смотрит в аккурат на дверь, за которой спит Ремал. И когда слишком холодно, он расщедривается, забирает Салима к себе. Ничего такого, просто спят рядом, но сам факт! Принеся что требовал лекарь, Салим вскоре покинул спальню, вышел на улицу. Ему было обидно, что его место заняли. А еще было обиднее от того, что вождь заинтересовался содержантом. Кусая губы, юноша пошел к колодцу с водой, дабы набрать ведро. Раскрутив рукояткой вращательное колесо, закрутил цепь и поднял ведро, перелил его в то, что принес. Спустив прицепленное, подхватил принесенное и разворачиваясь вздрогнул. — Бута! — рыкнул юноша, поднял голову, потому как этот кот выше него, крупнее, даже полноват. Он шаки, ему положено быть большим, крупным, мягким. Взгляд у этого кота масляный, вот только Салим воспитанник вождя, а в будущем году еще и ему принадлежать будет. — Вождь дома? — спросил ат-жа, тот что заведует загоном для ватпэ, тот, что вроде конюха. — Нет. Ушел. А что? — Ша как-то нездоровится, хотел узнать, что в пути было. Может траву какую хватил, или надышался порошка. — Да содержанта на себе вез, вот и приболел. — Ядовито процедил сквозь зубы юноша. — Так от этого ему плохо не было бы, — захлопал глазами Бута. — Салим, — он чуть облизнул губы, осмотрел недовольное лицо и продолжил, — ты так зол. Случилось чего? — А тебя это вообще не касается! — зарычал в ответ, оголяя клыки. — Нету вождя, дальше иди спрашивай! — Резко обойдя крупного самца, Салим быстро прошел к дому Ремала, скрываясь за дверью. Бута тоскливо проводил его взглядом. Мальчишка еще, хоть и проходит течку с самцом. И ревнует вождя, вона как злится. А если ревнует, то влюбился он, не отдерешь. Чуть сжав кулаки, хрустнул шейными позвонками. Сам виноват, перепугал котенка, а вождь его потом долго бил. Пришлось отступить, наблюдать издали за этим когтистым котенком. И предлоги искать, чтобы наедине парой слов перекинуться. О том, что вождь от дома отошел, что он занят, Бута знает. Иначе и близко бы не подошел. Опустив глаза, медленно двинулся в сторону загонов. Ша действительно вялый какой-то, но оно может быть потому, что течка у него не сегодня-завтра начнется. Хорошо, что отряд вернулся без задержек, да еще и поспешили, ускорились из-за травм одного из захваченных содержантов. Ремал, который дела вождя делал, временами спрашивал у лекаря, как болезный. В ответ головой покачивали. Загноились некоторые раны. Приходится постоянно чистить, нарывы вскрывать, прикладывать мази. Слаб содержант, очень слаб. Да и какой-то он щуплый, маленький. Даром, что ипостась получил, вот только сколько ему лет, так сразу сказать нельзя. И вроде совсем ребенок, и вроде уже к двадцати годам дело. Лихорадка. У юноши была лихорадка, которую пытались сбить три дня. Лекарь поселился в доме вождя, в комнате болезного и круглосуточно был рядом. Салим злился, готовил крутой бульон, которым отпаивали болезного. А еще он стирал, убирал, воду постоянно таскал и грел. В общем, радости от болезного у него было еще меньше, чем наступить в коровью теплую лепеху! Этот болезный несколько раз блевал на пол и постель, а бедный Салим стирал это все и вымывал. Ух как он его возненавидел! Если бы не лекарь, куснул бы, да так, чтобы никто и не увидел. Помер бы болезный, так всем легче стало. Лекарь, что не знал о черных мыслях воспитанника вождя, эксплуатировал его, как только мог. К концу третьих суток температура начала потихонечку спадать. Проверив его ноги, выдохнул. Новых нарывов не образовывается, а самые опухшие места стали меньше. Через несколько дней совсем опухоль спадет, а там и заживать начнет. Эту радостную весть лекарь сообщил вождю, который вошел в комнату, где болезный лежал без сознания. Салим находился рядом и рассматривал то, какими глазами вождь смотрит на кровать. Нравится! Вот что увидел Салим в его взгляде. Его таури нравится этот болезный уродец. Ревность окутала с головой, да так, что немалых трудов стоило взять себя в руки. Ему было обещано, что в следующем году вождь будет проводить его через течку. И что, вот этот болезный его сейчас интересует? Мало того, что бедный Салим терпел запах кота, которого вождь проводил через течку сейчас, так еще и этого терпеть? Юноша проснулся рано утром. Вялый и от слабости не способный сделать хоть шаг или даже жест. В комнату вошел лекарь. Осмотрел его, потрогал лоб, открыл ноги и принялся разматывать бинты. Намочил присохшие места и подождав немного снял остатки. Смазал ранки мазью, что-то вскрыл и прочистил от остаточных нагноений, которые ранее были ужасными и распухшими. Сейчас ноги выглядели гораздо лучше, чем еще вчера утром. Все же тело начало сопротивляться, а густой и наваристый бульон, легкая каша и травяные лепешки поднимут и мертвого своими питательными веществами! Улыбнувшись, вновь забинтовав стопы, лекарь дал выпить настойку и Лиом благополучно провалился в сон. Полностью в себя он пришел только на пятый день. Его еще потряхивало от слабости, все казалось нереальным. Мир, к которому он привык, казалось больше не существовал. Маленькую вселенную знакомую почти с рождения, заменила другая, странная и непонятная. Его никто не торопил приводить себя в порядок, никого к нему не посылали, никуда не тянули обучаться. Словно все забыли, и он сам терялся в догадках, почему. Хозяина данного дома, по совместительству его похититель, Лиом видел раза три за все время. А как в себя пришел, только и слышал за дверью шаги, но еду ему приносил или лекарь, или тот странный и зло глядящий юноша. Его зовут Салим, но сам он не представлялся, да и Лиом знать не знал, что так принято. Весь этикет и правила поведения преподавались исключительно для услады императора, а встречаться с кем-то, помимо него, беседы вести, знакомства проводить, оно таат ни к чему. Еще два дня прошли без изменений, а молодой организм справлялся с напастью все лучше и лучше, а затем в комнату, где Лиом находился, не выходя на улицу, вошел альфа. Это был хозяин дома, похититель и страшный старший самец, от которого веяло мощью и уверенностью в своих силах. Лиом, как и положено по его воспитанию, глаза уронил до пола, руки перед собой в замок, постарался дышать спокойно, хотя сердце билось где-то в районе горла. Альфа же осмотрел сидевшего на кровати под одеялом болезного, отмечая, что черные круги под глазами у него прошли, да и губы не такие белые. Бледность еще есть, но не вызывает опасений за жизнь. Смерив покорного рождающего взглядом, пытаясь рассмотреть то, что так цепляет, не найдя и закономерно разозлившись, швырнул ему на постель несколько вещей. — У нас, кто не работает, тот не ест. Эти вещи надо починить. И вышел. Лиом сглотнул. Замерев, почти не дыша, слушал как шаги за дверью затихнут, отдалившись. После этого несмело подтянул тряпки поближе. Вместе с ними были даны и пара катушек с нитками, небольшие ножницы. Он осторожно и очень медленно подтянул тело, устроился полулежа. Осмотрел фронт работ. Шить и вышивать умел, только больше получаса в день ему не разрешали держать иголку в руках. Лишние десять минут давала попрактиковаться Раиль, но и только. Вещей же, как таковых, Лиом никогда не чинил. Нет, конечно, ткань она везде ткань и принцип один и тот же, просто подобное было внове. Лиом исколол себе все пальцы, пытаясь хорошо заделать куртку. Остальные легкие вещи он уже сделал. Как оказалось, нить и игла прекрасно заставляют сосредоточиться на работе, отключить от головы думы о том, что теперь с ним будет. Не думать не мог, а шитье прекрасно справилось со своей задачей. Забыв все на свете, впервые играя иглой по ткани столько, сколько хотелось и сколько было нужно для починки, не задумывался даже о том, что цвет ткани разный, а цвет нити один и тот же. Благо белого тут не было, так бы шов слишком заметный получился. Легкие рубахи, штаны и пара скатертей, они легко шли, а кое-где и в радость, но куртка была на редкость пакостной. И грубой. Но все же он доделал и ее. Аккуратно сложил в стопочки готовые вещи и понял — делать больше нечего. И желудок требовал пищу. И в туалет хотелось, а воспоминания о чудовищной боли в ногах страшили его попробовать еще раз встать. После того раза и в плоть до сего момента, к стыду своему, Лиому приходилось справлять нужду в специальный плоский горшок, который ему сначала держал лекарь, а потом давал держать самому. Сейчас лекаря нету, в туалет хотелось, а на ноги страшно встать. После той боли его всего скручивало внутри от страха вновь ощутить тот раздирающий стопы жар и судороги. Так и просидев примерно с полчаса, Лиом только-только решился встать, как дверь резко раскрылась, как от пинка. Это не хозяин дома пришел, а тот Салим, который по какой-то причине зло сверкает на него глазами. Он быстро подошел к кровати, небрежно бросил круглую булочку и чуть ли не с силой поставил кружку с киселем на тумбу у кровати, собрал охапку заштопанных вещей, и выскочил из комнаты молча. Дверь с треском захлопнулась за ним. Лиом смотрел строго перед собой и вниз. Заученный этикет императорского наложника был теперь его второй составляющей. Его броней от всего, потому что этот новый мир, он пугал также, как осознание того, что таат готовится для будущей смерти. И то, что юноша только что влетевший сюда, он не является для него кем-либо наподобие наставника или учителя, положение вещей не меняло. Лиом был таат, а таат заучил все правила, по которым жил, посему никаких вопросов, никакого любопытства, просто как кукла, которая лишнего движения не сделает без приказа. Когда паренек выскочил и с силой закрыл дверь, Лиом протянул руку и взял булку. Вдохнул ее запах и мягко улыбнулся. Она очень вкусно пахла. А вот в киселе была соль. Лиом лишь вздохнул. Это его еда за работу. Придется или работать, как они это видят, или голодать. Но что он может? Его учили танцевать, говорить для услады императора, читать для него постулаты и быть послушным, смотреть всегда в пол, ждать его решений и желаний. В конце концов он ведь избран умереть на его ложе, если императору хоть что-то в нем не понравится. А здесь? Лиом осмотрел комнату. Что он может здесь? Судя по всему, теперь он раб. Как его подруга. Юноша закусил губу. Если его украли, то она скорее всего уже мертва. Мастер Юрельт не позволит рабыне жить, посему оплакивать ее не будет считаться преждевременным. Раиль больше нет, это неизбежно. Дни сменялись медленно. Ему приносили то штопать вещи, то что-то чистить, то просто овощи, которые надо было обобрать от грязи. И каждый раз в его еде было что-то да не так. То соль, то перец, то еще что-то. Последнее, что ему притащил пацан было с примесью чего-то странного. Лиом съел. Через час его замутило, перед глазами поплыло все, и он попытался встать, так как начало тошнить сильнее. Рухнув на пол, не удержав в себе то, что тело отвергало, выплеснул черную жижу, ужасаясь и не в силах ничего сделать. Его руки надломились, перед глазами замелькали мушки. За спиной кто-то охнул, подскочил. Лиом содрогался от спазмов рвоты, не мог остановить их, не мог отстранить руки от себя. Ему нельзя никого касаться, никому нельзя касаться его! Пытаясь освободиться от сильных рук, что придерживали за плечи, сплевывая желчь, Лиом тихо плакал. В животе словно раскаленные угли разгорались. В ушах звенело, а кто-то совсем рядом орал громко, заставляя морщиться. Что орали, непонятно, он начал терять сознание. Лекарь, которого он еще краем уха умудрился расслышать, запричитал, начав через мгновение командовать. Лиома переложили на кровать, подняв с пола. Причем сделали легко и непринужденно. Через пару мгновений в рот залили какую-то горькую воду. Она опалила горло и его замутило еще сильнее. Его быстро повернули на бок, подставив таз. И опять напоили, опять его вырвало. Уложив на подушку, лекарь повернулся к стоявшему вождю. — Ремал, это беленец. — Что? — альфа округлил глаза. — Откуда? Лекарь перевел взгляд за спину вождя и стремительно пошел вперед. Схватив за ухо Салима, дернул его вверх с силой. — Твоя работа? — прорычал лекарь. — Твоя?! В доме этой травы отродясь не было, только у меня в запасниках, для колен больных. Стащил, да? Вождь увидел все, что было надо, посему зарычал. Да так зарычал, что лекарь вышвырнул из комнаты провинившегося сопляка, дверь захлопнул, дабы тут же нерадивого жизни не лишили. — Выкарабкается? — осматривая белого и вновь с темными кругами под глазами содержанта, который лежал весь в поту, повернувшись на бок, поджав колени, постанывая от боли в животе, вождь выпустил клыки. Он разозлился, очень. — Я не знаю. Этот яд… он такой гнусный. Как растирка хорошо помогает, но внутрь… — Лекарь быстро подошел, налил из баночки несколько капелек в плошку, туда же воду, еще какие-то капельки и приподнял голову юноши, раскрыл его рот, влил в него немного терпкого питья. — Пей, пей маленький, не будет тошнить. Лиом послушно выпил… его тут же стошнило. — Плохо дело. — Пробормотал лекарь увидев кровь. — Надо бы Кассандру позвать. Она в ядах сильнее меня. — Ладно. Ремал вышел. Он вообще не ожидал такого от своего воспитанника. Приревновал паршивец, пакостил мелко. То соли, то перцу в еду. А утром траву беленец выжал в миску и отдал ее ослабленному парню. И если бы сам Ремал не решил проверить, как его ноги заживают, он бы умер. Вот через час умер бы. Таури нервно дернул хвостом, зашипел. С того момента, когда он увидел его стоящего за столбом, покорно ждущего смертельного удара лапой, с того самого момента вождю захотелось… он сам не знал, чего ему хотелось. Юноша был странный. Те, кого они вместе с ним сюда привели, ведут себя иначе. Даже раб, и тот немного по сторонам глазами погулял, да и начал расслабляться. А этот? Эта его поза, когда глаза в пол, а руки в замок, она действует на нервы. Но, чего у него не отнять, так это красивого лица, даже болезнью отбеленного. Юноша симпатичен, а тело у него хрупкое. Еще совсем молоденький, и лекарь шепнул, что мальчишка еще, не старше двадцати годков ему, посему не возмужал, не потерял детской округлости. Ремал вышел из дома и прошел мимо своего воспитанника, даже не посмотрев на него. Стоит только взглянуть на этого пса позорного, как всплывает свернувшийся в клубок дрожащий юноша с черной богатой копной волос и аквамариновыми глазами. Он дышал с трудом, надрывно, зажимал живот и его знобило. Благо лекарь никуда не ушел, был поблизости и по первому зову влетел в комнату. А если бы не успел? Альфа рыкнул, ощутив, как парнишка плетется за ним. Сзади замерли. Еще раз рыкнув, агрессивно предупреждая, вождь продолжил свой путь. Он пошел в домик птичьей почты. Передал смотрителю свое послание и отправил пару птиц. Если что, Кассандра прибудет к вечеру. — Что там? — спросил Клем, поджидая его у выхода из дома. — Худо. Кассандру вызвать пришлось. Этот паршивец ему сок беленца свежего сунул. А этот идиот съел. — Твою ж… — выругался Клем. — И что теперь? — Кровью его рвет, вот что теперь. — Сплюнул Ремал. — Да что за напасть?! — зарычал Клем. — У твоего паршивца, что, совершенно мозги отсутствуют? — Не знаю. — Ремал вздохнул. — Я с таким впервые сталкиваюсь. Что бы ребенок и так пакостил. — Вождь! — летел один из воинов. — Тараксы у ворот. — Ну вот и их нелегкая принесла! — выругался Клем. — Чего хотят? — спросил вождь. — Просят пройти по нашим землям. — Воин остановился и передал послание. — Еще говорят, что могут заплатить. Живым товаром или серебром. — И где же это они так разбогатели? — усмехнулся Клем. — Ограбили деревню в Куршадете. — Нахмурился Ремал. — Сколько их? — Самцов под четыре сотни, рожеников около пятидесяти. — Серьезно. — Ремал покачал головой. — А что за живой товар? — Рабы. — Пожал плечами воин. — Много? Видел кого? — Шесть рожеников и два самца. Сам не видел, но Калиф сказал, что довольно хорошие и продать можно дороже, чем… — Ясно. — Ремал кивнул. — Бери живым товаром, только лекаря сначала к ним, что бы пакость какую нам не сделали, в виде трупов с отложным ядом. Воин кивнул. — Интересно, и чего это Лало решил напасть на Куршадетские земли? — У них нынче неурожай. А в племени котят в этот год много. Не прокормить на одном зерне. — Ремал покачал головой. — Рабы им ни к чему. Рты лишние, а серебро могут пустить на припасы. — Ну это-то да. Главное, что бы к нам на огонек не прибыли. — К нам довольно проблемно просто на огонек прийти, если не желают шерсть опалить. Они посмотрели друг на друга и пошли в сторону, откуда вскоре появились воины и рабы. Осмотрев их всех, лекарь признал годными и, испуганных рожеников и самцов, отправили в специальный дом. Ремал велел следить за ними, что бы чего не вышло. Через несколько дней прибавление будет передано в другую деревню, где проблема с теми или иными, а дальше как судьба разрешит: али в семью войдут, али дальше будут переданы. Из-за наличия такого агрессора, как империя и его Дома, вся округа таскает из их городов население, передает из рук в руки, оставляя в семьях, растворяя по своему населению. Этакая малая война, где попеременно ударами размениваются. Вот сейчас было два удара: Дом Юрельта и нападение на Куршадетские земли. Сейчас же надлежало сделать еще одно дело. Некогда он сам бил одного кота за то, что перепугал мальчишку в его первую течку, не справившись с азартом и желанием. А теперь будет наказание. Шагая в сторону загонов ватпэ, внутренне пытался утихомирить разбушевавшегося таури. Не дело так себя вести, нанося вред. Даже если это всего лишь содержант, он такой же кот, как и они все. Да еще и маленький, не ставший совершеннолетним, не прошедший зачатие. Мало ли как его воспитывали, факта это не умаляет. Салим зарвался, повел себя хуже дрянного пса. А значит и вождь не собирается больше терпеть его выходки. Если соль в кисель, это детские ревнивые шалости, то вот сок беленца, это уже требующее наказания действо. Он шел к дому ат-жа, ведя на поводу своей нити провинившегося. Его таури негодовал, порыкивал на сопляка, который смиренно плелся за спиной вождя. Его тянуло нитью, что оплела плечи, а еще страшила — вдруг сожмет у горла? Наказание вождь ему придумает, но ведь и убить может. За подобное деяние, хоть этот болезный и не их деревни кот, все равно по закону может быть присуждена казнь. Салим сглотнул. Он ведь ослеплен был, ревновал к месту, что занял этот болезный. Это ведь его комната была, его кровать, а он занял ее. — Бута! — крикнул Ремал, подойдя к дому рядом с загонами. — Бута! — ат-жа всегда рядом со своими питомцами, коих любит и холит-лелеет. — Да, вождь? — появился вызываемый, выйдя из-за угла дома, вытирая руки тряпкой. Он был крупнее вождя, немного округлый живот, но так ему было даже лучше. Он красил его, показывая, насколько силен его зверь. Шаки, чем плотнее самец, тем более альфа, тем сильнее его зверь. Наличие «пивного» брюшка, в бою, как дополнительный запас сил и защита. Обычно после боя, кровопролитного и затяжного, такое брюшко раза в два уменьшается. — Эту мелкую дрянь к себе забери. — Кивнул головой на воспитанника. — И следи, что бы он чего не испортил, от яда и желчи, что брызжет из него. Парнишка замер, а потом в ноги кинулся, разревелся и пискнул, когда вождь оттолкнул его. — Я тебя гаденыш, пригрел, воспитанником сделал, а ты посмел возомнить себя моим господином? Решил испортить моего раба? Место твое отныне в загонах, за котами чистить и шерсть им чесать. И спать-есть там будешь. До весны! А там посмотрю, может и тебя продам тем же Куршадетам. Их нынче потрепали. Рабочие спины и задницы им ой как понадобятся. Парнишка запричитал. Его явно не прельщало быть отданным в другую деревню, к незнакомцам. — Бута! Убери этого пса от меня, пока я его пинками не огрел! — прорычал вождь. Толстячок лихо схватил бывшего воспитанника за шкирку и потащил к загонам. Уж если Ремал такими жесткими фразами бросается в чей-то адрес, то быть беде. Уж лучше сделать, как велит, а там и разрешится все. Салим же вырывался, но ничего не мог сделать против силача в чьих руках оказался. Бута дернул его, вбил в стенку и прорычал в лицо: — Тебе жить надоело?! — и глаза в глаза смотрит, руками в плечи вцепился. — Вождь сказал: жить здесь будешь. Ослушаться хочешь? Еще больше его обозлить? — Я…я… — Забудь! — прорычал он и врезал кулаком в стену. — До весны ты мой. Понял? — и вжал его еще сильнее в стену дома. — Ремал знает, что я тебя хочу. И отдал для этого. Понял? — Нет! — попытался вырваться, но не смог. Его тут же обездвижили, впились в губы, терзая их, покусывая, метя. — Да, Салим. — Его рука пролезла между спиной и стеной, под рубаху, — сейчас, Салим. Все сделаю сейчас. — Нет! — дернулся он, но куда там! Шаки перехватил его, закинул на плечо и стремительно пошел к двери в дом. Вошел в него, добрался до кровати, скинув сапоги у порога, сбросил ношу свою в спальне. Ноша извернулась и попыталась дать деру. Не успела. Альфа, да еще и шаки, быстро и четко словил жертву, подтянул к себе, сдергивая с задницы штаны. Салим пискнул, попытался вырваться, но сделал только хуже — штаны слетели и улетели на пол. Его придвинули ближе к краю, размещаясь между ног, вжимая рукой между лопаток в кровать. — Бута… — испуганно прошептал Салим. — Тише, — наклонился альфа и убрав руку со спины, чуть приподнял его голову пальцами под подбородком. — Не бойся. Салим, — в голосе альфы были просящие нотки, — маленький мой, хороший мой. — Он ласково провел языком по ушной раковине, пососал мочку. — Разреши, Салим. Я ж не хочу силой, не хочу больно делать. — Н-нет, — выдохнул Салим, — н-не сейчас. — Когда? — мурлыкнул альфа, посылая стаю мурашей по телу. — Салим, когда? — В-вечером. — Выдохнул, понимая, что сбежать не получится. От шаки еще никто не уходил. Никогда. — Хорошо. — Легкий укус, затем жадно всосав кожу, после чего ласково языком зализав метку — Бута поделился запахом, и теперь Салим принадлежит ему, даже если и не спали. Нехотя альфа слез с распростертого и наполовину обнаженного рождающего, дал ему свободу, дабы сесть. Салим сел, развернувшись лицом, затравленно и опасливо глядя в лицо самца. Бута присел перед ним на корточки, положив руки на плечи, чуть сжал пальцы. Приблизившись, он очень ласково, нежно и трепетно поцеловал немного припухшие губы. — Маленький мой, не бойся, тебя не тронут. — Вождь… — Не тронет. — В глазах шаки была такая решительность, что Салим поверил. — Если ты мой, никто не тронет. Никогда. Ты — мой? Юноша сидел перед ним, почти взятый, почти раздетый и почти согласный. Уезжать в неизвестную деревню в наказание, оно было страшно. Но и остаться с этим бугаем, тоже страшно. Но его он по крайней мере знает, а там… медленно кивнув головой, Салим согласился. Его поблагодарили поцелуем, более жадным, но не распуская руки. В этот же момент Ремал вошел в дом дыша яростью. Он надеялся продать содержанта за крупную сумму, а тут такое. Зашел в комнатушку, где он лежал почти мертвый. Осмотрел не жильца и вышел. Кассандра, бывшая рабыня иномирянка, прибыла часа через три. Сразу прошла в дом вождя и осмотрела юношу. Язык, глаза, уши. Что-то намешала, дала выпить, причем рот ему разжимал Ремал, потому как даже лекарю это не удалось. Ремал же сначала попытался силой, а затем ощутил, что просто кости ему переломает, сменил тактику и очень ласково огладил челюсть, шею и мышцы расслабились, позволяя влить питье. Кассандра же велела поить его отваром раз в три часа. — Выкарабкается? — Если ночь переживет, то — да. — Кассандра никогда просто так надежды не давала. — Но сильно я бы на твоем месте не надеялась. Вот скажи, зачем ты держал подле себя этого шакаленка? Знал же, что кровь у него гнилая, завистлив и ревнив, эгоистичен. Видишь теперь что получилось. — Вижу. Продам его. — Буркнул Ремал. — Уж лучше за море куда продай, или вообще кошкам скорми. — Кассандра поморщилась. — Такой стервец из него получился, что может чего еще сделать. Ты его куда отправил? — Бута за ним присмотрит. — Бута его невинности лишит. Течки же у него сейчас нету. — Покачала головой Кассандра. — Пусть. — Ремал поморщился. — Я и сам хотел его взять весной, а он вон какой оказался. — Бута его травмирует. — Плевать. — Вождь усмехнулся. — Бута ласков, если его не бить и не обзывать. А то глядишь, понравится быть под ним. — Думаешь, этот змееныш променяет твою постель, что ему светила, на постель стража кошек? — усмехнулась Кассандра. — У него нет выбора. Бута его давно глазами облизывал, а как не получилось провести через течку, так вообще, все глаза на нем поломал. — Ремал заулыбался. — Вот пусть теперь договариваются. Если до весны змееныш не будет тяжелым, передам в другую деревню. Кассандра рассмеялась. — Жестокий ты. — Я ему говорил, то что мое, только мое. И никто трогать это права не имеет. — Когда решил избавляться от котенка? — кивнула головой на лежавшего юношу, прикрытого легким одеялом. — Весной. Если ничего не вытворит, просто продам. Если что учудит — кастрирую и вздерну. Женщина только головой покачала. Деямерриты грозные люди-оборотни. Несколько лет назад, когда Кассандра готовилась перейти на «ферму», в Дом, где жила, пришло племя. Люто порезвилось, уничтожив большую часть рабов. Ее не тронули, потому как лекарю помогала. В тот момент, когда зверь влетел в лекарскую, Кассандра штопала одну из рабынь, которую очень сильно отходили по спине розгами. В тот год в их Доме рос таат, а девушка была его «подругой». Наставник у них был один, тот что правила этикета вдалбливал в голову того юноши, зверствовал за малейшее несоответствие своим ожиданиям. В общем, рабыню избил так, что пришлось шить рубцы на спине. Когда кошак влетел, лекарь-кот попытался атаковать, и его закономерно уничтожили. Кассандра и ухом не повела, стоя и зашивая кожу. Это полнейшее спокойствие, оно заставило боевого кота-деямеррита остановиться и осмотреть то, что делала «пустая». Когда она закончила шить, то принялась накладывать мази на спину, затем взяла бинты и без зазрения совести, страха или еще чего отрицательного, скомандовала кошаку помогать, раз здесь стоит. И он помог. Перетек в мужчину, приподнял бессознательное тело, подождал, когда бинты займут свое место, после чего схватил Кассандру за волосы и заглянул в глаза. Его первые слова и единственные на протяжении следующих пары месяцев звучали простым вопросом: «Хочешь жить?». Она ответила согласием. Ту рабыню они прихватили с собой, равно как и все мази, что потребуются для лечения, бинты и теплый плед. Дорога была долгая, утомительная, но в итоге первая деревня Кассандры приютила ее и рабыню на пару лет. Лекарь в деревне сказал сразу: стерилизация. Когда обе женщины попытались упросить не делать этого, им на пальцах объяснили, что может быть, если они будут оплодотворены самцами в деревне. Обе согласились. Потом Кассандра перебралась подальше, в другую деревню, а так девушка осталась в первой. Они иногда переписываются, иногда встречаются на больших сборах. Девушка живет в доме семейной пары, где есть и детки, что они народили, и ее не обижают, приласкать ночью могут очень хорошо и нежно. В общем не жалуется. Кассандра же лекарь, с руками Богами дарованными, посему о семье, пусть и в доме состоявшейся пары, она и не думает. Так, раз от раза помилуется с кое-каким котом и его братом, да и вновь за дело принимается. Ремал проснулся ночью от не таких далеких вскриков и прислушался. Слух у него хороший, а ат-жа дом стоит достаточно близко. Кажется, Бута все же объезжает норовистого сопляка. Вон как стенает. Альфа встал и вышел на улицу. Бывший воспитанник всхлипывал, но теперь уже больше от удовольствия. Решив, что надо бы убедиться, что мальчишку не связали и не издеваются, Ремал тихонько прошел к загонам и заглянул внутрь. Паренек стоял на четвереньках, запрокинув голову, выпустив хвост. Сзади пристроился Бута и ритмично двигал задом. Чресла у сорванца стояли дыбом и он стонал, прикрыв глаза. А потом сам себя трогал. Вскоре Бута сделал вязку и паренек прогнулся в спине, раскрываясь сильнее, царапая пол. Запаха крови Ремал не ощутил, значит их заведующий кошачьими стойлами не травмировал девственный родовой канал и если сопляк смирится, то понесет от него и сможет остаться в племени. Словно почувствовав, что за ним наблюдают, паренек повернул голову и туманными глазами осмотрел пространство перед собой. На лице следов побоев не было. Одна похоть. Ремал тихо ушел, так что его не заметили. Заулыбавшись, он прошел к дому лекаря и постучал. Минуты через три заспанный лекарь выглянул. — Вождь? Что-то с вашим рабом? — Нет. Спит. Ты с утра на стойло загляни. — А что такое? — Мой бывший воспитанник сейчас под Бута стенает. Тот его повязал. — Ясно. Значит добился своего, шельмец. — Улыбнулся лекарь, прекрасно зная, как долго шаки обвивался вокруг мальчишки, который на него не смотрел. — Ну, если бы не его выходка, так бы и ходил облизываясь. В общем проверь, не повредил ли он ему родовой канал. Все же здоровый он, а этот еще сопляк. — Зайду. Ремал вернулся к себе и лег на кровать. Заулыбался. Не сильно то он и хотел этого мелкого. Ну омега, ну и что? Подумаешь. И не пахнет он для него привлекательно. Скорее для защиты его и оставил у себя. Вождь хмыкнул. Для защиты? Да этот стервец кого угодно пришибет и не заметит! Пока вождь предавался мыслям, шаки аккуратно просунул руку под грудь строптивого сорванца. Ему сейчас двадцать два, и он еще игривый, колючий, жаждущий долгих ухаживаний, как принято. Увы, не будет этого всего. Плавно перевернул заснувшего от сильных упражнений Салима, Бута медленно встал. Салим сказал «вечером», а сам струсил и попытался сбежать. Когда альфа почуял это, метнулся к загонам и сцапал его. Оказав сопротивление, Салим не смог почуять, что сейчас будет. Не смог почуять, зато прочувствовал. Бута не церемонился, но и не пер напролом. Куснул его в холку, заставляя смирно стоять на коленях, когда пальцы приласкали, заставляя расслабиться внутри, а потом взял свое. Он его долго ждал, долго облизывался, а сейчас взял страстно и жадно. Салим сначала дернулся, зарычал агрессивно, после чего похоть свое взяла. Не став забирать вещи, что были разбросаны по полу, Бута вышел на улицу, прикрыв ногой дверь загона, после чего прошел к дому. В нем, добравшись до кровати, уложив на нее свою ношу, начал собирать баночки и миски, которые подготовил. После всех приготовлений обтер молодое тело, обработал его внутри и не удержался — поставил смачный засос на шею, в самое видное место. После этого сам освежился, забрался под одеяло и прижал к себе свое ершистое чудо. Перед сном сообразил оплести нитями, дабы не сбежал, после чего моментально погрузился в сон. Утро наступило серыми свинцовыми тучами. Лекарь прибыл к вождю сияя. — Ну что? — Бута сказал, что нить соткал и щит на него поставил. Осмотрел его, ничего не повредил. — Хорошо. — Ремал кивнул головой. — Теперь паршивец под надежной лапой. Бута шалить ему не даст. Он знает, если еще один раз от него неприятности будут, передам весной и ничего слушать не стану. — Ремал, — лекарь покачал головой, — Бута за ним пойдет. — Знаю, посему и пригрозил, чтобы альфа в нем голову поднял и приручил. Они заулыбались, проходя в дом. Лекарь зевнул, после чего сказал: — Кассандра сообщила, что, если сегодня глаза откроет, значит выкарабкается. — Мне тоже самое вчера сказала. — Вождь подошел к двери, что вела в спальню с болезным содержантом, открыл ее и замер на пороге. Его раб сидел на кровати и потупив глаза в пол, виновато отвел их. Как и при первой встрече, он держал руки перед собой вложив одно запястье в другое. На полу рядом с ним было пятно рвоты. Казалось, что он боится или очень сильно нервничает. — А ты чего сидишь? — кинулся лекарь. — Тебе лежать надо! И поспешил его уложить. Юноша повертел отрицательно головой показав жестом, что его мутит. Лекарь быстро выхватил какой-то кувшин, до которого больной не дотянулся и подставил вовремя. Ремал вышел. Минут через двадцать вышел и лекарь. — Удивительно. — Пробормотал он. — Такая доза, а он уже в сознании и сам сидеть может. — Ничего удивительного. — Ремал хмыкнул. — Этих содержантов травят ядами, что бы приучить. У них же долго не живут. Вечно борются за кусок пирога. Лекарь только головой покачал. Оставил питье и ушел дальше делать свои врачебные дела. Дни полетели довольно быстро. Лиом оправился и стал вставать с постели. А так как «сопляк» более не работал в доме, все легло на плечи юноши. Готовка, уборка, стирка и много чего еще. С каждым днем руки у юноши получали то порезы, то ушибы, а то и мозоли. Становились грубыми и он ничего не мог с этим поделать. Да и собственно не хотел. Ему безумно нравилось работать руками. Когда в первый раз ему велели готовить, юноша стоял ни жив, ни мертв. Он знать не знал, что такое готовка. Оценив замешательство содержанта, вождь зарычал и велел одному из более старших и опытных жителей деревни, «научить неуча!». Лиом, уже не шатался от слабости, когда в дом вошел взрослый рождающий. Вождь ушел по своим делам, оставив их наедине. Представлять, конечно же, не стал, решив, что не престало делать одолжения. Сами познакомятся. Кот вошел плавно, повел носом и осмотрел небольшой бедлам. Усмехнувшись, так как вождю явно было не до уборки, хотя посуду за собой он вымыл, чай не совсем грязнуля, осмотрел большую комнату, прислушался. По идее его должен был встретить любопытный сорванец, который живет в этом доме, а по факту, его пришлось разыскивать. Обойдя дом, заглянув в одну из гостевых комнат, в спальню вождя, что пропахла им и оттуда шла его, альфы, метка, перевел взгляд на прикрытую дверь. Нахмурившись, подошел к двери, плавно надавил на нее открывая, после чего шагнул внутрь. Прикрытые шторки рассеивали дневной свет, окрашивая все в пастельные тона. Молодой кот стоял рядом с кроватью, голова опущена, руки в замок, почти не дышит. — А вот и ты. — Заулыбался рождающий. — Вождь сказал, тебя надлежит обучить готовить, убирать и стирать. Идем. — Скомандовал он и юноша сдвинулся с места, не подняв головы, не принюхавшись, даже зверем не потянув носом. Это обескураживало, но вопросов он задавать не стал. Мало ли как сам вождь приказал себя вести? Они вышли на кухню, где была печь, стол, шкафы для утвари, дверь в кладовую и большое окно. — Итак, молодой да красивый, давай посмотрим, что ты умеешь. — И замер ожидая. Лиом тоже замер, и тоже ожидая. Простояли они в полном молчании, глядя в две стороны: Лиом в пол, незнакомец на него. Минута, другая, после чего рождающий шумно выдохнул, показывая «вот и узнал», покачал головой. — Я так понимаю, что ты ничего не умеешь, так? Лиом, за неимением колокольчика и звукового сигнала, отрицательно покачал головой. — Ну что же, будем учиться! — воодушевленно проговорил рождающий. — Меня зовут Надай, приятно познакомиться. — И протянул руку, для дружеского жеста, но в ответ полнейшее молчание и полное отсутствие знаний, как надлежит себя вести в обществе, как принято на островах. Постояв пару минут, Надай лишь вздохнул. В мыслях крутилась мысль, что зашугал его вождь, тогда как на лице не отразилось ничего, что могло бы выдать эти мысли. Лиом же услышал главное слово «учиться», внутренне вздрогнул, потому как у него это слово сопровождалось побоями и кровью тех, кто был к нему добр, не в пример наставникам. Надай удивил его: много болтал, никогда не хмурился, весело смеялся если что-то не получалось. Он учил его держать нож, резать овощи, готовить. Если у Лиома не получалось, и он замирал в страхе, что вот сейчас придет кто-то и будет наказание, то Надай весело щебеча, показывал, как правильно. После первых касаний юноши, Надай постарался его руками не трогать. Первое прикосновение вызвало у того бледность до белых губ, резкое отстранение и неконтролируемую дрожь. Старший рождающий запомнил этот момент, дабы предъявить вождю: ты почто ребенка запугал, окаянный?! После этого он старался не касаться его руками. На удивление юноша стремился сделать все с первого раза, все запомнить, чуть ли не повторить даже ошибки учителя. Это тоже вызывало у Надая вопросы, причем такие, что ответить на них придется не только вождю. Жаль, Кассандра уехала в свою деревню. Она многое знала, так как росла и затем служила в Доме. Практически весь день они трудились. Не сказать, что дом был захламлен, но и не блистал чистотой. Сначала была готовка, затем уборка, мытье посуды и полов. Затем Надай показал где и что лежит из моющего для стирки, куда и когда ходить. Вместе с ним набрал воды, натаскав в большую бочку. Когда вождь вернулся, в доме было светло, уютно и горячее стояло на печи. Надай, понимая, что юноша даже на стол подать не сможет, шикнул на него «смотри и учись», после чего накрыл на стол, пригласил голодного альфу. В присутствии старшего самца Лиом, словно струна натянутая, даром что не звенел, стоял и «учился». У него все нутро сжималось в тугой узел. Вот сейчас Надай расскажет, как у него не все получалось, вот сейчас этот альфа приведет в исполнение наказание, вот сейчас… — Содержант, а ты чего не ешь? — спросил вождь, когда Надай уселся на стул, за столом, а юноша остался стоять за его спиной. — Надай, этот сопляк настолько плох во всем, что ты его наказал? — Я наказал? — Надай сощурился. — Это я его наказал?! — и голос повысил, вызывая изумление у Лиома. — Да этот мальчишка зашуган так, что я вообще удивляюсь, как он жив до сих пор! Что ты с ним сотворил, что он любого касания страшится так, словно я его убивать собираюсь? — Я? — удивился Ремал и перевел взгляд с возмущенного рождающего, на стоявшего за спиной его юношу. — Да я его и пальцем не тронул! Ни физически, ни когтем зверя своего! Надай, не приписывай мне того, что не моими руками сделано. У этого, — он кивнул головой в сторону парня, — странная привычка куклы, что стоит и глаза в пол. Без команды и не вздохнет. — Юноша, — Надай развернулся на стуле и подозвал его к себе, — иди-ка сюда. — Ткнул пальцем в стул рядом с собой. — Садись и ешь. Лиом подошел к столу, пребывая в какой-то странной прострации. То, что сейчас происходит, оно странное, причем настолько, что осознать у него не получалось. Этикет таат не позволяет ему принимать пищу без рабынь, причем строго по времени. Сейчас было поздно, и в это время он совершал омовение, после чего шел спать. Но они трапезничали! Присев на краешек стула, выпрямив и без того прямую спину, словно жердь проглотил, едва дышал от напряжения. Надай его потуг знать не знал, быстро взял пустую миску, наложил ему наваристую похлебку, поставил на стол перед ним. — Ешь. Весь день работал, маковой росинки во рту не держал. — Вы не ели днем? — удивился вождь. — А ты что хотел? — развернулся к нему Надай. — В этом доме такая грязища была, что сесть негде! — Ну не надо мне ля-ля! — в свою защиту выпятил грудь вождь. — Грязи я не оставлял, даже посуду мыл! — Только лишь! — фыркнул Надай. — Ешь давай, работяга. Хотевший что-то сказать Ремал, благоразумно закрыл рот. Этому коту лучше не перечить за столом, а то и лишить трапезы может. Ему ничего не стоит, а Ремал не привык нарушать трапезные законы. Лиом же, слушая их перепалку, потрясенно хлопал глазами, правда от стола их не отрывал. Альфу журил рождающий и тот не приказал ему прикрыть рот? В Домах была четкая иерархия. Рождающие подчинялись альфам, при этом он даже не мог подумать о том, что все они послушники, а старшие самцы их стража. Их не учили законам и традициям островов, их учили подчиняться и быть безропотными. Но Надай его поражал и настолько, что вырос до уровня Богов. В его глазах он был сильным и смелым, таким необычным. В его голове не укладывалось, что рождающий сказал слово и альфа подчинился. Послушно продолжил поглощать пищу, причем молча. Сам же рождающий, наравне с альфой, кушал за одним столом. Как ему в тот момент казалось, именно этот рождающий тут главный, посему его приказ стал главнее вождя. Лиом начал кушать, аккуратно, как учили. Негоже таат крошки ронять, да на губах жир от пищи оставлять. Когда покушали, Надай принялся со стола убирать, а Лиом помогал. По окончании мытья, старший рождающий сказал, что зайдет завтра с раннего утра, после чего зыркнул на вождя и тот вышел его проводить. — Он ни слова не произнес за все время, что я в доме пробыл. — Поделился Надай. — Угу. Не удивительно. Немой, наверное. — Вождь стоял ровно и горделиво выпячивая грудь, неосознанно, потому как альфа, руки в карманах куртки, а глаза устремлены вдаль, казалось даже мимо дороги ведущей вглубь деревни. — Он и с лекарем не говорил. Как встанет этой куклой, так коробить начинает. — А его не могли… ну… — Нет, Надай. Лекарь осмотрел, сказал, что вне течки его не трогали. Да и по телу, ни одного следа побоев или еще чего. Да и кокон его идеальный, словно ни разу не получал удара. Такой, как у ребенка, коего берегут и первых шишек не дают получить. — За все года ни единого удара? Даже просто оступившись? — удивился Надай. — Да. На его коконе нет ни одного следа усиления и регенерации. — Как же его растили? — обернувшись на дом, где сейчас обитал юноша, рождающий покачал головой. — Он такой странный. Кассандры жалко нету, она бы все рассказала. Ремал хмыкнул. — Не уповай на память «пустой», она у нее дырявая. — Беззлобно улыбнулся альфа. — Ну не такая она и дырявая. Вона-как на ноги мальчишку после беленца поставила. — Да, лекарского умения ей не занимать. — Кивнул головой Ремал. — Я завтра рано приду. — Надай вздохнул. — Мальчишка очень старательный, вот только он вообще ничего не умеет. И боится, много и сильно. Хоть и пытается не показывать, прячет запах. Он вообще, как стерильный, почти ничем не пахнет. Ремал только головой кивнул. О том, что содержант ничем не пахнет, сам знает. Даже доктор удивлялся, когда лечил. Болезнью пахло, а телом почти нет. И кокон у него забелен, но не болеет зверь. Он просто защищается. Нутро альфы жаждет увидеть, что за этой марью, но вождь понимает: портить нельзя. Он хочет его передать в другую деревню, а тронь хоть пальцем и не отпустит. Альфа ведь, собственник. Этот сопляк омега, по кокону видно, да и пахнет он мягче, привлекательнее, хоть и едва уловимо. Вот только бесит эта статуэтка с опущенными глазами! Хоть рычи! Дни потянулись медленно. Лиом учился, старался делать все, чтобы только правильно было, чтобы только никого не избили из-за него. Этот страх вынуждал его каждый день испытывать стресс, шугаться от каждого незначительного события на кухне, и плакать. Много и долго плакать ночью. Он жил в постоянном страхе, его закручивало в тугую спираль, и зверь уплотнял все больше и больше кокон. Он прекрасно запомнил, что такое ошибки физической оболочки и как ему больно, когда руки рабынь в его руках, а по их спинам отхаживали розги. Это было невыносимо и копившиеся «ошибки», могли лишить жизни кого-либо, а Лиом не сможет же выдержать, не сможет еще раз вытерпеть их боль. Но дни текли размеренно и вальяжно. Никто и никого не наказывал, даже не ругал. Лиом постепенно освоил несколько блюд, научился убираться, даже ходил с Надаем стирать вещи в большую баню, которую топили без них. И пару раз Надай затащил его в баню, дабы помыться. В первый раз у парня чуть не случилась истерика, когда надлежало раздеться. Надай же не понимал, как воспитывали этого мальчишку, а посему делал так, как привык. И попытавшись заставить его раздеться, встретил полные глаза ужаса. Лиом не только головой затряс, но и попытался сбежать. Пришло зарычать на него и вызвать реакцию: Лиом заплакал. У него началась истерика, которая не прекращалась, как бы он не пытался сдержать слез. Бедный Надай знать не знал, что делать. Он прыгал вокруг него, просто не понимая, что делает только хуже. Благо они в бани не пошли самыми первыми, посему тут было мало народа. Надай кликнул парнишку, дабы лекаря привёл. Лекарь явился через несколько минут, достаточно быстро успокоил истерику просто своим появлением. Надай рассказал, что было, после чего юношу отвели домой. Он забрался на кровать, и когда дверь закрыли, собрался в комочек, опуская голову на колени, подрагивая беззвучно плакал. Лекарь, который с таким впервые встречался, только развёл руками. Они предположили, что боялся он воды, но тут же опровергнув самим Надаем, который покачал головой, что стирку парнишка не боялся. Дошли в своих выводах до того, что он испугался обнажаться в присутствии посторонних. Второй раз в баню Надай повел его уже после всех, оставшись там только вдвоем. Юноша вновь остолбенел, но тут хитрый рождающий указал на то, что и голова не мыта, да и пахнуть начнет он скоро как псина мокрая. Подействовало. Вот только все равно дергаться он не перестал, вздрагивал и с этим пришлось смириться. Зато после бани, разомлевший Лиом, да с непривычки от жара, полусонный почти не сопротивлялся тому, что Надай его почти на себе принес в дом вождя. Так и потекли неспешно деньки. Лиом работал по дому, не с первого раза получалось, но он старался. Надай его обучал, смотрел за ним и вскоре начал то позже приходить, то на полдня оставлять одного. Втянувшийся юноша в быт одного отдельного домика, причем с нарастающим любопытством и желанием делать эти самые дела, постепенно стал справляться о всем сам, без помощи. Деревня жила своим размеренным темпом. Альфы либо дела по дворам делали, либо тренировались в сражении друг с другом, либо ходили на охоту. Каждый дом выбирался за пределы деревни своими альфами отдельно, но вскоре вождь издал звук зова, от которого Лиом нервно сглотнул. Даже будучи внутри дома он замер на месте, мелко дыша, как загнанный зверек. Ремал же издал боевой рев, ему ответили, причем с радостной ноткой. Такой же рев был издан Кушарами, когда они воровать прибыли и громить Дом Юрельта. Ождь, воины, боевые ватпэ и несколько рождающих, стремительно покинули большой двор деревни, оставляя за собой след предвкушения. Лиом же подобного радостного события не понимал. Для него боевой клич вождя мгновенно выдавал память дня похищения и соответственно он думал, что альфы вновь пошли громить какой-то Дом, вновь привезут невольников. Дабы успокоиться, он принялся перебирать крупы, которые не так давно в дом вождя принесли. Пытался не думать о том, что будет, когда эти воины придут в Дом и погромят его. Те, кого ранее выкрали, Лиом не видел, так как дальше двора и бани никуда не ходил. Как оказалось, местная ребятня следила за ним, но удрученно головой качала: ни единой попытки сбежать! Это было не интересно, скучно, и вскоре деревенские уверовали, что юноша не попытается сбежать. Лиом их дум и телодвижений не знал, посему жил ни о чем не догадываясь, не видя и не пытаясь даже осмотреться. Дальше дома носа не казал, только если не надо было воды натаскать или постираться. Да и саму стирку, после того как Надай перестал его контролировать, Лиом проводил во дворе. Крупы заняли треть времени, после чего была готовка обеда, затем помыть полы, а дальше проверить грязное белье. Весь день в беготне, немного времени на покушать и чуть-чуть посидеть в комнате, растирая болевшие стопы. Все же весь день на ногах о себе дает знать. Да и дела внутри дома получались все лучше и лучше, кроме пищи. Ее он стабильно поганил: подгорело, пересолено, недосолено, не доварено, переварено. Ремал сначала порыкивал, но постепенно кухня начинала выправляться. Лиом очень старался, страшился и смотрел в его присутствии исключительно в пол. День прошел в делах и заботах. Лиом приготовил покушать, на этот раз умудрившись не зажарить до черноты, после чего утомился ждать вождя, причем на улице уже стемнело настолько, что вытянутая перед собой рука не видна, а свет в окнах домов, как спустившиеся на землю звезды, ярко указывали путь. Повздыхав, что скорее всего эти шельмецы приволокут кого-то еще, ушел спать. На следующий день ближе к обеду прибывшие воины громко оповестили, что охота была очень удачной. Вождь же приказал готовить общий дом для мясного пира. Сам зашел домой и замер. Можно сказать, что дом блестел. Ни соринки вокруг. И справа как обычно стоит уткнувшись глазами в пол его раб. Он никогда не смотрит ему в глаза. Не разговаривает. Безропотно все выполняет. Иногда Ремал думает, а если он захочет его взять, что будет? Так же молча ноги раздвинет? Это злило, очень. Он был альфой, которого воспитывали согласно традициям и законам острова и островов. Взять на свое ложе кого-либо, особенно несвободного и ожидающего обмена в другую деревню, он бы не посмел. Вот только глаза цепляются к мальчишке, зверь круги нарезает, нюхает. Насколько силен зверёныш у содержанта, неизвестно, но очень хотелось бы узнать. На мордашку ничего так, симпатичный. Телом, правда, слишком хрупкий. Салим и то крупнее, шире в плечах, повыше и… уже не его. Бута сделал все. Покрыл ли он его в течку, или нет, пока не ясно, но то что провел через нее, да и до того вжимал в кровать, говорит запах по телу змееныша, постоянные метки на шее и ревнивый взгляд альфы, что получил в свои руки свое сокровище. Да, для Буты Салим сокровище. И плевать, что змееныш. Это шаки, ему в радость когти и зубы, что оголяются всякий раз, как мальчишка чувствует давление. Так с шаки и надо — приручать, воспитывать, поощрять. Ремал же поглядывает на своего жильца, но трезво оценивает его. Такие забитые, малодушные и покорные его не интересуют. Вот только пахнет от него вкусно, пусть и слабенько. Да и думает он о нем в последнее время все чаще и чаще. В доме даже стены пропитываются запахом этой куклы. Прошел через большую комнату, где располагалась кухня и столовая одновременно, так как альфа живет один, без семьи, даже без родителей, перед этим скинув сапоги у порога, повел плечами, шею помассировал. Стоявший у двери в свою комнату юноша, как и всегда, смотрел исключительно в пол перед собой, руки в замок и никакого поползновения зверем. Фыркнув на его смиренный вид, Ремал прошел в свою комнату. В комнате он скинул пропахшую потом одежду, обнажившись, и крикнул: — Содержанец, сделай воду и полотенце. Смыть пот надо. Через минуту он вышел в чем мать родила, а на него даже не посмотрели. И его это задело. Зная, как реагирует этот сопляк на любое касание к своему телу, удивленно увидел полнейшее безразличие от наличия обнаженного альфы рядом. Или он не рождающий? Да нет, это точно омега, но почему в глазах нету никакого интереса? Да что там! Ремал видел, что его осмотрели, несмело и боковым зрением, но и только. Зверь вообще не отреагировал. Поведение содержанта изумляло, вот до глубины души и самолюбия. Конечно же, как самец, Ремал хорош собой, у него сильный зверь, а любовники, к кому он захаживал, всегда были довольны. Но этот недотрога, что истерику устроил в бане, абсолютно безразличен к обнаженному альфе рядом с собой! И как это понимать? Он подошел к лохани и раздраженно рыкнул: — Полей. Смою грязь. И на этот раз раб просто молча выполнил приказ. Взял черпак, стал поливать на него воду, подал мыло и принялся ждать, когда полить еще раз. — Спину мне намыль. — Рыкнул вождь. И чуть не замурлыкал, когда нежные руки коснулись его спины и плеч, пусть и через специальную мочалку. Неуверенно и осторожно, словно боялись вспугнуть. Потом полилась вода и руки исчезли. Ему подали полотенце. Он повернулся спиной требуя вытереть ее. И опять мягкие движения, едва заметно проводят тканью полотенца по спине и плечам, по ягодицам и уходят на ноги. Ремал решил смутить его, повернулся и потребовал вытереть и спереди. Его вытерли, но лицо осталось бесстрастным. Рыкнув, что может прибирать, он вернулся к себе и выдохнул. Ему немалых трудов стоило удержать себя в узде. Еще бы пара движений полотенца и точно наплевал на все, завалил его. Поступил бы, как самый позорный пес на свете! Но… Ремал прижал ладони к лицу. Что с ним творится? Таким вульгарным они никогда не был. Да и покрасоваться перед рождающим всегда стремился зверем своим, или на играх в деревне, когда праздники устраивали. А тут? Нагишом перед ним, мудями потряс. Потерев лоб, Ремал понял, что у него от стыда щеки алеют. Если хоть кто-то узнает, что он так поступил, да это ж стыда не оберешься! Быстро подошел к комоду, вытащил белье, штаны и рубаху. Как пуганный заяц влетел в вещи, завязал и застегнул, после чего выдохнул. И вот кто скажет, что на него нашло? Захотелось подразнить рождающего? Да за такое дразнение, любой в деревне его за яйца подвесит! И будет прав. Он только что, вот как самец и возмужавший альфа, опозорился, пеплом голову покрыл. Несколько минут приходил в себя, зверя своего успокаивал, который начал рисовать ну очень неприличные картинки. И во всех эпизодах исключительно эту куклу подсовывал. Зарычав, тряхнув головой, резко пошел из спальни, хлопнув дверью, рыкнул: — У нас праздник. Удачная охота. Ты тоже идешь. — Он смерил взглядом замершую фигурку. — Покажешься всем, что бы всяких там пересудов не было. Юноша только кивнул головой. И ни слова в ответ. Он замер на месте с тазиком в руках, ожидая очередного приказа, но его не последовало. Ремал прошел к выходу. Через пару минут обулся и подождал когда юноша выйдет следом. Ткнул пальцем на большой дом, сказал: — Иди туда. И что бы мне без глупостей. Что за «глупости» и что за «пересуды», конечно же Лиом придумал сам себе, посему едва заметно кивнул в ответ. Ремал ушел вперед, дело какое-то себе наметил, а по факту просто прогуляться, очистить мозги. В большой дом он прибыл спустя полчаса. Там уже начиналось пиршество, а подавальщики трудились, разливая напитки. Причем не все оно было алкогольным, в большинстве случаев просто терпкое питье. У больших установленных жаровен толпились альфы, что жарили мясо большими кусками. Рядом с ними сновали туда-сюда рождающие и дети. Детей было много и все весело стайками перебегали из одного угла в другой, весело щебеча и играясь. Вечер начинался, разливался звуками, красовался жителями и добычей. В этот раз им повезло и на охоте они смогли отловить десяток бабочек, а также вышли на стадо лобочей, которое паслось в небольшой долинке. Альфы взяли ровно по две туши на каждый дом. Стада лобачей огромные и переходят от острова к острову, насчитывают более трех сотен голов и пятую часть потерять не есть критическая масса. И сейчас жарили мясо исключительно тех лобачей, которых выделили для праздника, остальных спустили в специальный холодный схрон-погреб. Когда придет зима, его откроют, дабы напустить холода, проморозить. Ремал сел во главе стола. Его взгляд нашел содержанта, который близко находился к Надаю. Хмыкнув, шикнул мальчишке рядом проходящему. Пара слов и вот он летит с поручением от вождя. Надай выслушал посланника, кивнул головой и повел куклу к тому месту, где надлежало сесть. Кукла-содержант безропотно шел следом за рождающим, который из всей массы народа был единственным, которого он знал. И не боялся. Лицом бледный, глаза в пол, поверхностно дышит — его все это пугало своей громоздкостью, шумом, запахами, движениями. Ремал смотрел на то, как содержанта усадили на скамью, велели оставаться здесь. И он послушно присел на край скамейки, не поднимая глаз смотрел на край стола, руки опустил вниз и точно сложил в замок. Вождь наблюдал за ним и не понимал, почему так хочется задеть его, заставить посмотреть на себя, да просто изменить его «кукольную» стойку. Хмельное вино, горячее мясо с-пылу-с-жару, ароматное и хрустящее — веселье началось. Заиграла музыка, это местные балагуры, любители звука, начали извлекать приятные звуки из своих любимых инструментов. Тут же радостные детки-скоморохи-затейники, пустились в пляс, шутя и дурачась. Детям на таких праздниках разрешалось делать практически все, кроме игр с едой и запрыгивание на стол. За такое накажут, а все остальное — делай что душа пожелает. Взрослые смеялись, шутили, пили и кушали. Пир, перед будущей зимой, когда столь легко не будет идти охота, а тропы между деревнями завалит огромными сугробами. Из всей массы веселящихся, только один кот сидел почти не дыша. И это, вот оно самое, вот все это… весь содержант бесил вождя. Хмель брал свое, голова отпускала мысль, по какой причине он так бесится. Хотелось задеть его, растормошить, да в лицо поорать, чтобы перестал так себя вести. И как «так» он себя вести не должен, хмелеющая голова просто не находила лаконичного ответа. Если спросят, то он просто укажет рукой на всего содержанта и скажет: «вот так не вести себя.» Голова охмелела еще больше, взгляд поплыл, а точеная фигурка куклы раздражала все больше. В какой-то момент, уже достаточно хмельной вождь усмехнулся своим мыслям. Навязчивая идея стереть с лица этого содержанта покорную безмятежную мину, она пробила до кончиков пальцев. — Племя Кушаров! Слушайте своего вождя! — он поднял руки и раздалось одобрительное порыкивание. — Как известно, мы недавно пощипали Дом содержантов и кое-кого из них приволокли в нашу обитель! — все глаза под дружные стуки чашек и кружек устремились в сторону замершего юноши. — И, как приличный содержант, он обучался развлекать своего господина, не так ли? Эй, я тебя спрашиваю! Юноша только мягко встал и утвердительно склонил голову, опять сцепив руки в замок ладонь в ладонь. Он смотрел в пол, молча и слегка побледнев. Альфа заметил это, понимая — он на правильном пути, только так его и растормошишь, — плавно и ласково растянул губы в улыбке. — Говорят, что танцы содержантов всегда чувственные, всегда зрелищные! — Ремал поднял кружку и выпил большой глоток. — Желаю посмотреть на пресловутое искусство содержантов танцевать! Давай, содержант, станцуй нам! Вот и твой веер, что ты так старательно не желал потерять. Ремал швырнул его на землю открытой площадки. Этот веер, он хранился у вождя, а сегодня решительно раздраженный альфа соизволил вернуть имущество. Безделушка пролетела метры и рухнула на пол, для всех беззвучно, а для Лиома как несколько тонн. Перед ним прокрутились картинки того, сколько раз он этот веер в руках держал, сколько раз из-за того, как он это делал пороли оголенные спины рабынь. К горлу подступил комок. Веер, что несет на своих кончиках кровь рабынь, истязаемых из-за ошибок таат, словно сочился ядом. Пьяненькие и веселые жители деревни даже не подозревают, сколько крови на этой маленькой безделушке, как она тяжела для своего владельца. Для того, кто, как в тумане, медленно встал и вышел из-за стола. Дорога кровавого танца, путь назад, в страх и отчаяние, в смирение и безнадежность — Лиом проваливался в черноту своей жизни таат. Он, отважившийся помечтать, что завтра приготовит тот вкусный суп и будет стараться, сейчас понимал: его за это наказали. Таат не имеет право мечтать. Таат не имеет право жить дольше, покуда этого не разрешит император. Таат не должен отходить от правил своего воспитания, иначе будет наказан… Расцепил руки и плавно опустился, приседая на корточки. Вокруг дружно подбадривали, даже не понимая, что танец уже начался… Лиом щелкнул пальцами и резко выпрямил ноги разворачиваясь мгновенно раскрывая веер, закрывая лицо и глаза. Веера хищно, громко и мгновенно нарушая улюлюканья, щелкнули раскрываясь, закрывая лицо танцующего. Ему не нужна музыка. Он видит в каждом вымученном движении кровь на спине девушек, ощущает, как дрожат их руки в момент наказания, чувствует, как боль струится по его зверю, который не в силах закрыться, ибо идет это от голой души, которую хочется защищать. Он отдает дань тому, что не смог с первой попытки все запомнить… И с каждым его движением в зале становилось все тише и тише. Его движения завораживали. Лицо — маска. Глаза закрыты. Веера хищно взмывают то вверх, то вниз. Звуки щелчков пальцев, как отсчет, как свист хлыста. Даже та грубая одежда, что на нем одета, не может скрыть всей грации его движений. Даже его положение раба не может отнять вырванных с кровью и слезами точных шажков, поворотов, подбросов и перехватов вееров. И все движения пройдены на половинных цыпочках, не ниже и не выше… И как окончание танца — присел на колено едва касаясь им пола, отвел руки назад выставив веера и склонив голову, показав белую шею. Волосы, заплетенные в косу сложились на земляной пол. И тишина… Зрители поражены. Лиом мягко перевел руки вниз и в разные стороны, переводя веера вертикально, осторожно закрывая их, завершая зрелище. И мягко встал на обе ноги, сцепил веера едва заметным движением руки и повернулся лицом в сторону вождя, уложив их в руки. Ремал замер держа на весу кубок из которого пил. Моргнул. Это была такая буря, какую он и не мог осознать. Бесстрастное лицо, умудриться не посмотреть ни на кого в танце, показать глобальный комок нерва, оголенный, трепещущий, наряду с чувственной эротичностью… Ремал выдохнул тихонечко, так как перестал дышать под конец танца. Фарфоровая кукла, коей предстал пред всеми этот содержант, она была живая и дышащая, страстная, жаркая, но в то же самое время оплетена сетью, из стали. К горлу подкатил противный комок желчи, вождь сделал глоток легкого вина, поставил кубок на стол. Юноша даже не запыхался. И не смотрит ни на кого. Глаза в пол, строго в одном градусе наклона век и слегка головы. Захотелось сбить с него этот налет цепей и непробиваемую раковину. Разозлившись, схватил яблоко перед собой, швырнул его в парня, попав ему в грудь. — Заслужил. Содержанту на оплату. — Рыкнул Ремал, удивляя всех присутствующих. Лиом даже не поморщился, хотя было больно. Его танец оценили в одно яблоко. Высокая это оплата или нет, Лиом не знал. Он вообще ничего не знал о нравах и обычаях этого места. Ему кинули яблоко, значит так и должно быть. Обида, непонимание, унижение — Лиом не знал, что эти чувства быть обязаны, так как его просто унизили. О том, что такое поведение в отношении танцора, оно вульгарно и недостойно, молодой котенок просто не осознавал. Он вырос таат, безропотно подчинялся, а здесь думал со своей колокольни: значит тут так положено. Юноша повернулся мягко в сторону яблока, на глазах у всех приблизился к нему, так же грациозно и плавно опустился на одно колено. Подобрал яблоко, уложил его поверх сложенного парного веера и повернулся в сторону стола, плавно поднялся с колена. Замер так же не смотря на них. В зале повисло тяжелейшее молчание. Как реагировать на такое, увы, взрослые не знали, а дети притихли, потому как умные старшие молчали. Простыми словами: они все были удивлены, обескуражены. Вот так просто его оскорбил вождь, и за подобное любой рождающий этим же яблоком залепил бы ему в лоб, а он взял это яблоко, как нечто ценное. — Пошел с глаз моих! — рыкнул Ремал, понимая, что ничего не добился своей выходкой. Содержант был «иным». Вот что понял Ремал, вот что осознал его зверь. Иное воспитание, иное понимание, иное мировоззрение, иное поведение — Дом Юрельта зашел слишком далеко. Лиом мягко поклонился ему, чем заставил оторопело смотреть на него, и плавно развернувшись вышел из большого дома. Он вышел в ночь и сорвался на бег. Впервые с того самого дня, когда перед ним наказывали первый раз кого-то за его «проделки», Лиом побежал, не разбирая дороги, и остановился только тогда, когда запнулся и упал. Он сжался в комочек и тихо всхлипнул. Едва слышно, чтобы не узнал никто. Не дай Боги хоть кто-то услышит его всхлипы. Ремал удивленно смотрел вслед ушедшему, а потом объявил пить и веселиться. И все последовали его примеру. До глубокой ночи, ибо дальше будут серые трудовые будни. Сам же вождь желал напиться, потому как стыдно было до ужаса. Хотелось стереть из памяти эту маленькую фигурку, которая как рыбка о лед билась, билась перед ними в агонии своего воспитания. Ремал зарычал и потребовал наполнить это место музыкой. Его зверь негодовал, понимая больше, чем ранее. Его так вырастили. Забитым и послушным. Это ведь не просто содержант. Это что-то еще. Вон, те, кого вместе с ним привели в деревню, они же не такие. Совершенно не такие. За столько дней освоились, еще немного пугаются нового, но не вели себя так, как этот. Здесь что-то еще, и такое поведение, оно не просто бесило, оно пугало. Те содержанты, коих сюда приволокли, они этого парнишку знать не знали и никогда в глаза не видели. Решив, что будет делать, залпом осушил кружку и влился во всеобщее веселье, смазавшее неприятный момент.