Кофе с коньяком и каплей солнца

      Шутки про реальный мир остаются шутками, как на вкус Кеи, недостаточно долго.       Спустя три месяца Савада лично прилетает к ним на остров.       Кея, успевший загореть, научившийся нырять на глубину и отдохнувший умом и телом, как никогда полный любви, чувствует, как еще час назад ровно горевшее в нем счастье словно покрывается инеем по краям, темнеет и трескается. Он понимает — давно пора домой. Их ждут дела, обязанности, долг. Дино успел приноровиться делать свои дела даже отсюда, передавать указания по почте, контролировать с безопасного расстояния обстановку их изнаночного мира, получать и анализировать больше данных от осведомителей — отпуск идет им на пользу.       Но Савада в смокинге с решительными глазами — это удар от того самого реального мира, куда Кея так не хотел возвращаться. Звоночек, что оттягивать дальше уже некуда. И вместе с ним поднимаются донимавшие его в первые дни мысли.       Глядя на живущего на какой-то другой волне Зверька, Хибари впервые чувствует к нему жалость. Тот ведь совсем как Дино — толпа левых людей, о которых надо заботиться, следить, защищать, обеспечивать работой и деньгами, помогать жить или выживать. И самому пахать, крутиться, договариваться, следить, контролировать всех с собой во главе.       Поэтому Кея не бросается на него в приступе злобы, а, скрестив руки на груди, бескомпромиссно командует переодеваться и намекающе пинает босой ногой припыленный песком дорогущий туфель Тсуны. — Если ты посмеешь заговорить с ним или мной о делах раньше вечера — загрызу до смерти раньше, чем ты успеешь «хи»-кнуть, — обещает Кея, как когда-то в Намимори, ощущая себя помолодевшим лет на десять. И видит, как расслабляется и молодеет глазами Савада, прежде чем со смущенной улыбкой начать расстегивать пуговицы пиджака.       Тут все ясно. На них на всех просится пришиться ярлычок: «живут под принуждением со стороны обстоятельств». Кея впервые думает, что даже жаль, что он такой некомпанейский — когда он уезжал, даже когда-то дружелюбный Ямамото научился смотреть волком и скалиться совсем не дружественно. Что там с ними стало за три месяца — загадка. Но Кея очень долго работал буфером за них за всех, и ломаться начал первым. За три месяца, дерьмо уже должно было хлынуть на головы всем.       Они еще долго продержались, Кея буквально был Чистильщиком для Вонголы. В Китае вот, с легкой подачи Фонга, его звали Зверь. Но Дино почему-то догадался звать его Жнецом, и красивое в чем-то прозвище вообще не отражало потоки крови и дерьма, в которых Кея барахтался больше десятилетия, прежде чем совсем-совсем от этого устал.       Дино встречает названного брата радушно, разве что в щеки не целует. Они дают вольную пилоту, организуют вкусный ранний и поздний ужины, долго плавают в горячей к ночи соленой воде, а после сидят у костра и жарят привезенные Савадой сласти. — А уже можно говорить о делах? — наивно хлопая глазами уточняет Тсуна. Тсуне покоя не дают их отросшие бороды, усы и прочие радости лицевой растительности, поэтому он словно бы невзначай время от времени стрелял взглядами то на одного, то на другого, рассматривая их.       Кея щурится, пытаясь определить степень искренности, но потом милостиво кивает. Остров — его территория, он тут царь, бог, ему принадлежит все — начиная с Дино и заканчивая найденными в ясные дни на мелководье яркими раковинами. Савада, пока он тут, тоже принадлежит и подчиняется ему, а не наоборот. Можно побыть щедрым, если недолго.       Каваллоне, глядя на их обмен взглядами и слушая реплики, фыркает и давится смехом.       Кея готов отдать свои тонфа на закладывание, что Дино никогда не выглядел лучше, чем сейчас — несмотря на многонедельную небритость и почти соревновательную игру в Робинзонов, у него сияют глаза. Дино много смеется — от души, а не как обычно. Он привык небрежно собирать отросшие волосы резинкой на затылке и золотая грива ему идет. Кея, который неожиданно для себя тоже успел за три месяца обрасти почти по плечи, встал перед серьезной дилеммой — длинные волосы оказались очень удобными.       Савада рассматривает их, раскованных и отдохнувший, загоревших, влюбленных и расслабившихся, с завистью. Савада — пленник цивилизации, городской мальчик, и Кея думает — Вонголе поголовно нужен отпуск. Если там все такие, как они с Савадой, то нужны отпуск, искусство — и хорошие любовники.       Своего Кея весь вечер держит за руку не стесняясь чужого взгляда, потому что проблемы Савады с восприятием их отношений, если они есть — не их проблемы. А при попытке навязать свое мнение — Кея озвереет и припомнит Дечимо, который Нео-Примо, все хорошее. У них долгая история, но заблуждаться не надо — Кея всегда был немного сам по себе, за себя. Как Рокудо, только не такой говнюк, но тоже хлопотный.       Но Тсунаеши Саваду нельзя обвинять в недостатке деликатности, и поэтому многочисленные грабли он минует почти играючи. Он от души наслаждается ужином, вечером, компанией — и тоже совсем немного возвращает себя прежнего. — Нужно будет ваше присутствие на семейной церемонии бракосочетания, — успокаивает Тсуна Кею, напряженно ожидающего продолжения объяснений, о каких делах жаждет говорить с ними обоими Вонгола. Дино вздыхает с облегчением. — Наконец-то женишься на Киоко? — тонко и понимающе улыбается Дино. Кея читает его мимику синхронно словам, но у Савады явно проблемы с этим из-за бороды Дино. Тсуна краснеет, отводит глаза, в которых мелькает печаль, и отрицательно машет головой. — Реохей был в Намимори, и жизнь свела его с Курокавой Ханой, — с теплотой в голосе объясняет он. Кее не нужны объяснения — десять лет прошли, и будущее, которое они разведали когда-то, наступило. Сасагава влюблен в бывшую одноклассницу Тсуны, которая когда-то узрела в Ламбо-подростке свою влажную мечту, а для самого Савады Киоко — недосягаема. Пока что свободная женщина со своими делами, она подруга босса, но не невеста. Девушка, которая никогда не станет женой дону Вонголе. Она идет дорогой света и готовится стать верной супругой кому-то другому. Учится, становится лучше, планирует перебраться в Киото, выйти замуж, родить ребенка. Все как у всех.       Как у них, пока они на острове. — Сасагава, решивший остепениться — это повод. Кея, ты как? — интересуется Дино. Повернувшийся к нему Кея не видит пристального взгляда Савады и странного выражения на его лице, когда Кея отвечает: — Я туда, куда ты.       И Дино тепло улыбается ему, а поплывший совсем чуть-чуть Кея думает, что ни капли не соврал даже самому себе. Он действительно готов вернуться с Дино к остальному миру, потому что ему есть, с кем отдыхать душой, кого защищать, с чьих плеч хоть чуть-чуть снимать груз ответственности, принимая его… Просто Дино. Небритым, в растянутой футболке и со следами бессонной ночи, заболевшим, раздраженным. Кто принимал его самого с кошмарами и нервными срывами, дестабилизированным и на голову увечным. Кто терпел выходки и прыгающее настроение, когда каждый разговор и движение — еще один скользящий шаг мимо мин и ловушек, и не знаешь, от какой вдруг протянется тонкая ниточка растяжки.       Кея забывает о Саваде на долгое мгновение, хотя тот совсем рядом, но потом встряхивает головой и повернувшись, знает, что у него изменился взгляд — с мягкого на абсолютно стальной, для Савады даже более привычный, чем вот это все. — Я надеюсь, что церемония не завтра. Потому что с тебя костюмы и неограниченный допуск в зал. За три месяца я отчасти заржавел, и уже отсюда чувствую, какие все отупелые и медлительные. Так и хочется… — Закусать до смерти, — с облегчением договаривает Тсуна и нервно смеется. — Я только сейчас понял, как и почему в будущем доверил план с переносом из прошлого тебе. Есть люди, которые совершенно не способны меняться. Тебя сильно не хватало, — сознается он. — Если бы все было так уж плохо и у нас на подходе опять был Бьякуран, я бы сейчас ползал на брюхе по Америке, исследуя кольца и коробочки, а старик Талбот бы пас овец в Новой Зеландии, или где он там осел, и думал, пора или не пора вмешаться, — Кея потянулся до хруста, глядя абсолютно серьёзными глазами. — Спать. Завтра играем в цирюльников, собираем вещи и отправляемся радоваться за Сасагаву, — командует Хибари под сдержанный смех Дино — по мнению Мустанга, Облако еще никогда не выглядел более деятельным и деловым, чем сейчас. — А куда я? — с самым невинным видом снова моргает большими оленьими глазами Савада. Кею не могла обмануть столь отвратная актерская игра, и потому он фыркает: — Твой спальный мешок ждет тебя в вертолете, Савада. — Не пустите в дом? — и Тсуна, под новый фырк Облака, с умоляющим выражением глаз поворачивает голову к Дино. Но тот с извиняющейся улыбкой тоже качает головой. — Ты не захочешь знать, чем мы там занимаемся, Тсуна, — по растекающейся по губам Дино улыбке и дурак бы понял, чем они там занимаются. Кея притворно хмурится и намекающе хрустит шеей. Савада искренне хохочет, досматривая до конца устроенное специально для него представление.       А потом действительно уходит спать то ли к пилоту, то ли в вертолет. А может, два в одном — Кее наплевать, он тушит их костерок на побережье, а потом почти запрыгивает Дино на руки. Целует он голодно, ревниво, отчаянно, и наверняка Дино понимает и разделяет, насколько сильно Кея не хочет обратно на большую землю, потому что тискает его в ответ с нешуточной страстью. — В душ и в кровать, — почти рычит Каваллоне, целуя и кусая худую шею Кеи, от чего тот извивается в его руках, и почти кончает, когда мужчина жадно мнет руками его задницу. Секса хочется почти по-животному грубого, чтобы как в первый раз — с рыком, с зубами на горле, с борьбой и правом сильного.       Уже в ставшей родной кровати прогибаясь под Дино со свойственным им наедине бесстыдством, Кея сквозь дымку возбуждения радуется, что Дино когда-то от отчаяния и надежды захотел попробовать приручить совершенно дикое Облако, а Хибари не стал драться насмерть, когда Каваллоне вот как теперь стиснул его задницу в ладонях, одержав через секунду после совершенно возмутительную победу.       Это был лучший проигрыш Кеи, переросший в совершенно ненормальную любовь. В которой и один и другой понимали — лучше уже никого не будет.       Кея до сих пор не ощущает стыда, что в девяти из десяти случаев он снизу — ему нравится быть принимающим, и он уже не сопливый мальчишка, ненавидевший себя за то, что у него встает, когда находится кто-то сильнее него. Попав в десятилетнее будущее, он был готов размолоть Генкши в кашу просто потому, что тот мог оказаться сильнее и это вызывало в нем бешенство и какой-то подсознательный страх и отрицание. Это был неосознанный страх маленького животного, скалящегося на кого-то своего вида, но более крупного и опасного. Все, кто были сильнее, вызывали в нем пожарище, замешанный на гормонах и самоненависти.       Потому что некоторых из них он вполне мог представить над собой в заведомо определенном смысле. И ненавидел себя, потому что неизбежно заводился от возможности оказаться в пассивной роли, хотя тогда еще не знал, что это такое — быть по-настоящему побежденным.       К восемнадцати он в очередной раз встретил Дино, и тот оказался единственным, кто кроме повышенной агрессии раскусил в нем инстинктивное желание быть с самым сильным партнером. Именно Дино стал тем самым — поправившим ему мозги в пазы до щелчка.       Это напоминало импритинг.       С той поры можно было победить Хибари Кею или почти победить, но даже когда среди оппонентов стали находиться незамутненные геи, видевшие насквозь нехитрые настройки парня и надеявшиеся его объездить, шансов у них не было никаких. Кея не воспринимал стоящими над собой ни Саваду, ни Рокудо, ни Реборна — тех немногих, у кого получилось (бы) однажды его заломить, как силой, так и хитростью. Уж подавно он был готов убить всех остальных.       Был только Дино, и то, что планировалось, как временное, с отметкой «хотя бы попробовать», превратилось, как в пословице, в постоянное.       Постоянное возбуждение, когда он видел, как Дино одет в вызывающе белую рубашку и черное пальто — Кея тек от классики и умения ее носить, как сучка. И сам старался одеваться в подогнанные по цветам и фасонам вещи, стараясь не умереть — после кимоно все было таким легким, облегающим, мягким, но требовало совершенно иных навыков ношения.       Постоянное притяжение — как сейчас, когда Кея, переведя дух после жадной разрядки, иссушившей его, чувствует отчаянную потребность вылизать Дино, растереть по небу языком его солоноватый вкус и задохнуться запахом его кожи.       Дино стонет: «Кея, я все». А Кея отчаянно хочет влезть к нему под кожу, но едва начинает поползновения, как усталость наваливается неподъемной тяжестью.       Кея провается в сон, вымотавшись, с сексом согнав нервную энергию, но не избавившись от колючего комка в животе. А потом Дино молчком сквозь сон подтянул его в изгиб своего тела, положил ладонь на живот, и тот утих, словно ничего не было, как пропало и давление на плечи, которого Кея не осознавал до этого.       И сон стал по-настоящему добрым.