Кофе с коньяком и каплей солнца

— The Rigs — Runaway

      Следующее утро встречает их пасмурным небом. Дино, умытый и вкусно пахнущий мятной пастой, расчехляет ноутбук еще когда Кея и не думает вылезать из кровати. Хибари, уже давно окончательно монополизировавший его плечо и руку без татуировок, одним глазом лениво смотрит, как Каваллоне просматривает электронную почту. Глаз выхватывает ленты — новости, дату, прогноз погоды: их ждет шторм и пара дней с дождем после него. Кея не против дождей, и раз дом стоит на острове выше уровня моря — наверное, уйти под воду им все-таки не грозит. В противном случае, за Дино бы прислали авиацию еще ночью, и, наверное, не отказались бы прихватить Кею просто за компанию.       Свою жизнь в сравнении с жизнью любовника, Облако оценивает здраво, на свой взгляд. Ему это не мешает — он и сам ценит Дино куда больше, чем себя.       Дино за работой и с короткой светлой колкой щетиной на лице наконец-то похож на человека, который в отпуске. Кея думает, зачем тот брился предыдущие дни, и кончиком пальца водит по колким волоскам. Каваллоне скашивает на него взгляд, расплываясь в улыбке, и Кея неожиданно усмехается — широко и лениво. — Тебе идет эта небрежная небритость, — с ниточкой нежности комментирует он свои действия, и Дино словно немного расслабляется. — Ты себя в зеркале не видел, — Конь ловит его ладонь и целует в центр. Кея трогает свой подбородок другой рукой и натыкается на мягкую щетинку, пружинящую под пальцами. — Не сбривай, перед отъездом будем развлекаться, — глаза у Дино вспыхивают весельем, и Хибари обещает ему, что бритву ради такого даже искать не будет.       Они снова устраиваются, и в теле плещется сытое удовлетворение. Завтракать пока не хочется, дома тепло, за окном тучи клубятся со всех сторон до горизонта — самое время лежать в постели и не думать о том, чтобы вылезать. Кея вспоминает последние дни и хмурится — собственная шаткость и неподконтрольность чувств и реакций бесит до зубного скрежета. Он чувствует себя так, словно у него оголились нервные окончания, и все, что с ним происходит, в итоге становится «слишком».       Но Дино, словно чувствуя его лучше, чем Кея сам себя, вполголоса просит не думать. Не думать, и просто жить, и наслаждаться отпуском — хочешь ещё одну травинку? Хибари становится смешно, но он согласен на травинку — потом. Вставать лень, да и зачем травинка, когда есть целый роскошный мужчина рядом?       Каваллоне в ответ неспешно оставляет ноутбук подальше и подбирается, как пружина, прежде чем нависнуть над Кеей, подталкивая его на подушки. Хибари хохочет и коротко низко стонет, когда его роскошный мужчина лижет ему живот, и стонет уже не коротко, когда тот, заговорщически блеснув глазами, обещает показать ему класс — и вбирает в рот его член до самого основания. Хибари не жалуется, что это нечестно. Что с Кеей в принципе попроще — у него же не обильная щедрота природы, как у Дино, у которого его «орудие причинения любви», как ласково характеризует его Кея, больше ладони самого Дино чуть ли не вдвое.       Кею трясет от чужих действий и он кончает без единого проблеска сознания в процессе, забыв и свое имя, и чье угодно другое, забыв обо всем на свете. Довольный эффектом Дино пальцем убирает сперму с его подбородка и приподнимается, чтобы подать коробку с салфетками. Кея пристально смотрит ему между ног, где шелковые пижамные штаны красноречиво встопорщились. Дино прослеживает его взгляд и как-то неожиданно стеснительно и растерянно улыбается. — Хочешь попробовать? — неуверенно предлагает он, и Кея, на мгновение задумавшись, понимает, что да, хочет. Он садится, и Дино, стоявший над ним коленях, расставив ноги, неожиданно оказывает в очень удобно-уязвимом положении. Кея раздевает его не впервые, но впервые он, стягивая с него штаны, улавливает на лице любовника выражение настолько беззащитное, юное. Словно Кея, увидев его, может убежать. Словно он не принимал его в себя прежде. Словно то, чем они занимаются обычно под покровом благодетельной темноты, при свете станет еще более стыдным, чем уже есть.       Дело, наверное, в том, что едва Кея стягивает ткань к бедрам, как возбужденный член упруго опадает к его лицу, оставив на щеке и в уголке губ мокрый след. Дино под его руками каменеет, пугаясь реакции. Но Кея только неспешно облизывает губы, подбирая терпко пахнущую солоноватую смазку, и, погладив каменные бедра, тянется кончиком языка к блестящей головке. Дино жмурится и цепляется одной рукой в его плечо, другой зарывается в волосы. Хибари не против — он вышел из того возраста, когда ерепенился чуть что, и сейчас он одержим желанием сделать приятно. До него впервые доходят почти прописные истины.       Дино Каваллоне и дон Каваллоне, и с ним, и без него, и в разных ситуациях — это почти разные люди. Дон тянет на своих плечах пять тысяч человек подчиненных, вынужден думать и заботиться обо всех, нести ответственность за чужие жизни. Он уверен в себе, и все остальные уверены в нем. Дино Каваллоне — неуклюже-изящная, как посмотреть, махина, на полторы головы выше Кеи, ласковый, терпеливый, понятливый. Такого журит Ромарио и подкалывает Реборн, и любят вообще все без исключения — нереально НЕ любить кого-то настолько безобидного.       Первый заботится о Кее, как о союзнике, второй — как о любовнике, но оба никогда не ставили его ни в зависимое, ни в неудобное положение. Деликатнее их отношений было сложно даже вообразить — видит небо, Десятый Каваллоне носился с ним, как с писаной торбой. Кея — хлопотный, но союзник, любовник, дополнительная ниточка к Вонголе, а еще — по своему эгоистичное приобретение, которое так, как Дино, никому не было нужно. И которому никто кроме Дино не был нужен никогда. Кея мог прийти бессознательно, в крови, избитый и еле живой, через половину материка, и Дино никому не дал бы причинить ему вред. Кея тянулся к нему, никого иного рядом с собой не видя, но по сути — это был первый раз, когда отдых, отпуск, они наедине. И когда он настолько отчетливо ощущал одиночество своего любимого и настолько осознавал масштабы лежащей на нем ответственности.       Кею едва не сломало осознанием пиздеца, который творился с ним одним, хотя посмотрев записи, Дино целовал ему руки и умолял не замыкаться в себе — то, через что пришлось пройти, для кого угодно было слишком. Но вот сейчас до Кеи просто дошло, что Дино тянул на себе внутренний пиздец еще пяти тысяч человек, и это было чем-то вроде нормы.       Таким его воспитали.       Тогда как для самого Дино не нашлось никого, кто просто приласкал бы его, от души, по большой любви или похоти, пока не случился нуждающийся в твердой руке Кея, оказавшийся совсем не против того, чтобы его на первый раз выдрали, держа зубами за загривок. И то — если выдрали — это вытрахали от души и с любовью после недели предварительной подготовки. Имея для сравнения такой опыт, Кея мог смело утверждать: все, что у людей случается с прелюдией покороче — просто санкционированное изнасилование.       Держа его во рту, старательно посасывая то ствол, то вылизывая рельефный рисунок вен от поджавшихся яиц до массирующих венчик головки пальцев, Кее даже не верилось, что кто-то когда-то мог Дино отказать. Тот был горячее огня и податливее воска. Отказать Дино — всегда вкусно пахнущему, всегда немножко совершенному, великолепному в ауре насилия, власти и уверенности, всегда теплому — это казалось выдумкой писателя-фантаста.       В этот раз у Кеи все получилось куда лучше — без зубов, без попыток подавиться, и Дино под конец не сдержался — двинул бедрами раз, другой, прежде чем толкнул Кею от себя и кончил ему на грудь.       Хибари, переживший миг дезориентации и салют под веками, закинул руки за голову, облизал по-блядски опухшие и покрасневшие губы, и довольно усмехнулся, глядя на оставшегося стоять на коленях Дино — закрывшего глаза, покачивающегося, немного потерянного, напряженного, пережидающего стыдную слабость тела — Кея видел, как у него вздрагивает внутренняя сторона бедра.       Дино боялся, что у него разъедутся ноги.       Кея сел уже ради того, чтобы держать его в вертикальном положении, заведя руки за поясницу, и быстро мелко вылизывать ставший мягким член, заставив Дино трястись и глухо стонать.       Каваллоне был великолепен, и даже не верилось, что Хибари был первым, кто позволил ему вколачиваться в свой рот и кончать — не толкни его Дино, и он бы принял без капризов такой исход. Да, большой, но от этого он не становился менее классным, а задница Хибари только лишний раз подтверждала — все в порядке. Дырка припухает, краснеет, становится чувствительной и нежной, но на этом все. Никаких драм, травм и прочего. Только секс, чаще грубый, еще чаще — быстрый, но никогда у Кеи не было желания смеяться или пугаться чужого размера, или жаловаться на боль. Ему ли, бесившемуся от слов неоправданных ожиданий всех неудавшихся любовников, ждавших от него инициативы и доминантной роли, было жаловаться на одну из лучших частей тела его единственного партнера?       Вот только комплексы у Дино были соответствующие заявке на вынужденное целомудрие, и недоверчиво глядящий Кея однажды даже был вынужден объяснять, почему слова Каваллоне кажутся такими нереальными.       У Кеи, когда они только перебрались в Италию и впервые встретились, поджалось все, что могло поджаться, и все, что могло встать, встало так, что дважды за встречу двух глав и их Хранителей, он поправлял свой член, чтобы не мешался в штанах. Дино сидел по другую сторону стола, благожелательный и улыбчивый, и немножко официальный. А еще красивый, как сука, знающий себе цену, и Кея, апатично крутивший кольцо на своем пальце, больше всего на свете хотел сию секунду влезть в нему на колени и зацеловать ему его мерзкие идеальные губы, изогнутые, словно лук, упругие даже на вид, темно-алые. Бедра сводило судорогами каждый раз, когда Дино смеялся, и Кея мог думать только о том, что сегодня он будет с ним в одной стране, в одном городе, и пусть в разных домах, но сможет напроситься в гости. Или Савада сам попросит Дино остаться. Или сам Кея конкретно попросит остаться Дино.       В груди тлело смущение, робкое ожидание, пузырилось воодушевление и неспешно расцветала горячая надежда.       В итоге никто никого ни о чем не попросил, и Дино уехал к себе, а Кея провел ночь на сбитых простынях, горячечный, неуверенный, впервые думая: а зачем он Дино здесь, в Италии? У того наверняка есть вполне официальные аманты, с которыми не грешно иногда выйти в свет. Кея теперь здесь, рядом, но нужна ли Дино и дома такая обуза, как чужой хранитель в койке? В Японии — логично, что нужен был кто-то знакомый и проверенный, а в Италии?       Дино тогда стер его неуверенность, зацеловал лицо и руки, и рассказал, как едва сдерживался от проявления совсем не протокольных чувств на той встрече — Кея был так близко, и приходилось быть вдвойне осторожным, чтобы не оступиться. Держать под контролем лицо, тело, пламя, соответствовать ожиданиям сидящих с ним хранителей — те были верны еще его отцу, а собственных, как Тсуна, Дино так и не собрал. — Знаешь, мой хороший, а было бы хорошо остаться здесь подольше, — вздыхает Кея, забывшись. Дино вздрагивает и поспешно открывает глаза, осматривает лежащего с его подсыхающей спермой на коже Кею, гулко сглатывает и охрипло произносит: — Почему? — Потому что если меня подкосила тяжесть ответственности, то какого тебе таскать на своих плечах это все, мне даже представлять страшно, — делится мыслью Кея, ежится, и тянется руками к любовнику. Дино сначала вытирает ему грудь, а потом с чистой совестью ложится сверху, коротко поцеловав замурчавшего и закинувшего ему ноги за спину японца. — Не такая уж это и тяжесть — быть боссом, — говорит он, наконец, возя ногами по кровати, чтобы без рук выбраться из штанов. — Особенно, когда рядом ты. Кея, все еще гордый за себя и пьяный от переполняющей его чувственности, снова ухмыльнулся. — Особенно, когда наконец-то делаю успехи, и минет не превращается в квест с загадками, основной вопрос которых: «когда же неуклюжий Хибари случайно откусит мне хрен». — Особенно, когда ты следишь за языком, и я сам не начинаю хотеть его тебе прикусить, — улыбается в ответ Дино.       Кея не удерживается от смеха, а потом Дино принимается целовать его колючий подбородок и тереться своей щетиной, и все это превращается в одно большое обсуждение в пол-голоса, с каким «сувениром на память» они приедут домой. Кея хочет, чтобы Дино оставил себе бородку. Дино хочет, чтобы Кея завел что-нибудь, что будет небрежно-красиво обрамлять ему рот. Кея не уверен, что все получится, как хочет Дино, но тот пообещал следить за этим вопросом сам — он уже увидел какой-то привлекательный для себя вариант и знал, что с Кеей получится его реализовать.       Если Дино уверен, то можно расслабиться, что Кея и делает.       Остаток дня проходит в ленивой неге, а ночью Кея сидит в слишком большой, чтобы принадлежать ему, рубашке, на веранде их домика, лениво курит, впервые за многие недели, и ему снова чуть-чуть легче, чем было вчера.       Он знает, что Дино следит за ним через окно, знает, что тот наслаждается их впервые похожими на просто отпуск совместно проведенными днями. Когда вы просто съехались, когда вы просто любите друг друга, когда живете вместе. Без страшных планов и заданий, без долгих расставаний, по любви, а не от меркантильности или еще какой дряни. Не чтобы выживать, а жить.       Как обычные люди.       Дино тоже не знает, что такое нормальность, его с колыбели пичкали всякой фигней на тему долга и обязанностей. Кея может понять, почему он развивается, учится, приспосабливается, почему не отказывается от этого, но почему он такой сильный — загадка, и Кея не уверен, что хочет знать ответ. Он просто хочет поддерживать Дино, пока они здесь, и в этом деле разум видит блаженную цель. Цель — это способ сойти с накатанной дорожки и попридержать едущую крышу.       Хибари гасит окурок и, помыв руки, возвращается в постель.       Дино — горячий, Кея — вечно мерзнущий, с ледяными руками невротик, и под пронзительным ветром на веранде, глядя, как бьют вдали молнии, он думал только о том, до чего это все красиво. Думал, как давно не был нигде. Думал — уехать было правильным решением. Отдохнуть от Савады и его наседок, от творящегося вокруг перманентного пиздеца, который словно со свету его сжить вознамерился.       Но когда Дино, горячий такой, родной, держит его двумя руками, и мокро целует шею, Кея в состоянии думать только о том, что не хочет расставаться с ним — ни сейчас, ни потом, ни за что. И ехать к какому-то Саваде, когда тому потребуется не вполне добитый хранитель, без присутствия которого не обойдется какая-нибудь мясорубка, не хочет вдвойне.       На хуй Саваду, решает Кея, и под шум грозы они с Дино впервые любятся особенно долго, горячо и нежно, тягуче, до боли в пояснице, до того, что возбуждение булькает в горле стонами, а они отрубаются под утро, лишившись сил.       Кее просто хорошо, и впервые он спит без кошмаров, а утром просто улыбается, и жмется к Дино, как мальчишка, отказываясь думать, сколько ему лет, сколько лет им обоим, сколько у них обязанностей и что где-то там существует нарушающий все правила и принципы, близкие Кее, реальный мир.