Жизнь втроем

Время шло. Эш даже выбрал момент и съездил туда, где со смертью Жака и Андрэ закончилась его первая жизнь и начался путь на чужбину, ко второй. Но пепелище так и осталось пепелищем. Данэ если на земли отцов и возвращался, то оставаться на них не захотел. Эш подумал было, что надо навестить родителей, сказать, что спасся и даже внезапно стал хозяином своей жизни, но потом… Воспоминания о детстве были не самыми радужными. Строгость отца-альфы, для которого вера в бога и строжайшее соблюдение всех ее догматов оказались важнее простого житейского счастья, Эша всегда если не пугала, то точно отталкивала. Да и вдруг подумалось: а что как и там одно лишь пепелище? При всей нелюбви к родному дому, которая вдруг стала очевидной благодаря времени и возможности оценить все словно бы со стороны, тот факт, что этого самого «родного дома» не стало, оказался бы для Эша уж слишком сильным ударом. Пережить такое было бы тяжело. Так что, наверно, впервые в жизни он позволил себе спраздновать труса и навещать родных не поехал, решив вернуться туда, где его ждали дети — на некогда чужой и злой хутор, который теперь стал новым домом. Туда, где он вновь окажется не один, а втроем. Да, не с нежными и заботливыми супругами, но зато с любимыми детьми. Так что Эш еще немного побыл возле общей могилы, в которой схоронили всех убитых во время того проклятого имперского набега, постоял на коленях, зарыв пальцы во все еще мягкую могильную землю, под которой покоились Жак и Андрэ, а потом молча поднялся, поклонился в пояс и забрался в седло. Прорвемся! Когда он пересек границу Империи, уже стемнело. Эти земли на стыке двух недавно воевавших государств все еще были неспокойными — ходили слухи, что в окрестностях по-прежнему бродят шайки бывших солдат, ударившихся в грабежи и убийства. Рисковать было глупо, Эш и не стал: решил остановиться на ночлег. Нашел приличный с виду постоялый двор, заплатил за ужин и комнату. В планах было поесть, а после, сполоснувшись над умывальным тазом, завалиться спать — долгая дорога вымотала, хоть Эш всегда очень любил верховую езду — ветер в лицо, теплый запах разгоряченной лошади, удовольствие от единения с этим мощным красивым животным. Но все же опытным конником, которые, как говорили, легко могли спать в седле и не уставали от езды вообще, он не был, а потому с огромным удовольствием думал о кровати с нормальной подушкой и одеялом. Когда Эш шел по длинному коридору в оплаченный им номер, то уловил слабый аромат, показавшийся знакомым и до странности приятным. Настолько, что он даже на мгновение остановился и с силой втянул в себя воздух. Но потом, постояв, двинулся дальше. И то: не ломиться же в номера, расположенные по обе стороны коридора, в поисках источника запаха. Да и кто знает — может, его носитель уже за тридевять земель, один только аромат от него, удержанный, например, тканью штор или ковром под ногами, и остался. Так что Эш, уже ни на что не отвлекаясь, добрался до нужной комнаты, где его ждало все, что нужно — вода и койка, застеленная чистым бельем. Разбудили его солнечные лучи и набиравший силу скандал под окнами. Судя по голосам, в спор с обслуживающим персоналом вступил какой-то совсем молодой омега-имперец. Эштон, лениво потянувшись, вслушался. Омега хотел получить лошадь, но ему в ней отказывали. Жалеть этого назойливого малого Эш не стал: и ножками дойдет, не развалится. Но когда он через полчаса, наскоро перекусив, спустился во двор, чтобы оседлать своего коня, то понял, что был не прав: омега не капризничал, когда говорил, что без лошади не может, и заботился при этом даже не о себе. Оказалось, что посреди двора, неудобно, на самом проезде стоит распряженный возок, в котором, судя по всему, лежит раненый. Гм… Эштон удивился, осознав, что, судя по видневшемуся кителю, это офицер армии Республики. Тогда понятно, с чего такое отношение у обслуги постоялого двора Империи! — Что у вас? — коротко спросил он у нахохленного омеги, который стоял наклонившись над раненым и обмахивал ему лицо, попутно капая на него слезами. — Лошадь… А они — мол, нет. А я… Я не знаю даже… — омега, видно, почувствовав в словах Эша сочувствие, вдруг окончательно расклеился. — Куда вы? — Мы… Не знаю. Люк говорил — домой, к его родным. А я… не знаю! Я здешний, мы во время войны… сошлись. Я медбратом служил в больнице, где его оперировали. А родичи его… Я даже не знаю, как они меня примут… И примут ли вообще. А он… Он совсем плох… — Так! — сказал Эш решительно, и рыдающий омега даже как-то подобрал сопли и прекратил трагически заламывать руки. — Ну-ка! Ранение? Болезнь? Что с ним? — Жар, — тут же сообщил омега, вытянувшись чуть ли не во фрунт. — Он после ранения еще не восстановился, но настоял, чтобы отправиться в дорогу. Хотел меня с близкими познакомить. А я говорил! Я говорил, что… — Так! — повторил Эш и, подойдя, склонился ближе, чтобы оценить состояние офицера. Склонился… и ахнул, не веря себе. Аромат! Не зря он показался таким сладким, притягательным, а главное, знакомым. Люк! Кажется, он произнес это вслух, потому что омега тут же закивал и спросил: — Вы знаете его? — Знал, — с трудом сдерживая всколыхнувшиеся эмоции, не сразу, но все же ответил Эш. — В ту пору, когда мне было шестнадцать, а ему немногим больше… Боже, как давно это было! Сколько же? Кажется, что сотню лет назад, а ведь еще и десяти не прошло! Или все-таки меньше? Как много всего за это время случилось… — Война… — тихо проговорил омега и опять стал обмахивать мужу лицо. — Произошла война, будь она во веки проклята! Сколько смертей, сколько горя… — Так! — уже в третий раз повторил Эш и распрямился. — Лошадь у меня есть. И отсюда до моего дома всего полдня пути. Это если не спеша, чтобы раненого не растревожить. Полежит, придет в себя, сил наберется, тогда и двинете дальше. Омега начал благодарить, стискивая хрупкие, совсем не крестьянские руки. Эш отмахнулся. В груди рождалось что-то такое… Большое, но… непонятное. А когда что-то смутное творилось на сердце или в голове, Эш всегда начинал действовать, за беготней и делами ища успокоения. Вскоре его лошадь впрягли в возок. Омега сел на край, чтобы следить за Люком, Эш привычно взял коня под уздцы и вывел повозку через суету приграничного городка на дорогу. Здесь стало проще. Но все равно останавливались несколько раз. Отдохнуть, напиться, а в последнем крупном населенном пункте уже совсем недалеко от хутора Эша — для того, чтобы показать Люка врачу и купить прописанные им лекарства. По словам медика, все было бы не так и страшно, если бы не жар. Больному требовался покой и уход. Тишину и покой Эш на своем уединенном хуторе обеспечить мог с легкостью, а муж Люка Шабри, как опытный медбрат, гарантировал, что уход за раненым будет профессиональным. Эш топал по дороге в сторону хутора и нет-нет да качал головой — надо же, Люк! Тот самый Люк, который когда-то очень активно ухлестывал за Эшем. Тот самый, кого отвадил отец, выдав после сына за куда более богатого и солидного Жака… Узнает ли Люк Эша? А если узнает, то что скажет? И еще этот молоденький омега… Эш принюхался, но ничего не уловил. Пахло лошадиным потом, а не омегой, который был довольно далеко, рядом с мужем. И все же от одной только мысли о нем, о его хрупких руках, никогда не знавших тяжелого физического труда, о стройном теле, скрытом изящной городской одеждой, в груди как-то теплело… Да и не только в груди. «Небось, у него и трусики кружевные…» В доме Эша Люка разместили с максимальным комфортом — в спальне бывшего хозяина хутора, ныне покойного Колтона Маттиаса. Дверь из нее вела в соседнюю, ту, в которой раньше жил Турен. Это даже по обстановке и украшениям очень омежье помещение логично досталось Шабри. — Ну вот, — сказал Эш и улыбнулся. — Устраивайся. Пойду распоряжусь насчет обеда. Как все будет готово — позову. — Кто здесь, в этих комнатах, раньше жил? — остановил его Шабри. — Мои как бы мужья, — пожав плечами, ответил Эш. — Как бы? — Как бы, — отрезал Эш, мрачнея, и ушел. Но за обедом все же под влиянием милого тепла и обаяния, которое исходило от Шабри, разговорился. Скупо, без особых подробностей, обрисовал то, что пришлось пережить. А потом даже замер, когда омега, вскочив со стула и обежав стол, вдруг обнял его, прижимая голову к груди и причитая что-то маловразумительное, но явно сочувствующее. К вечеру Люку стало хуже — Шабри даже на ужин не пошел, и Эш отнес ему еду в комнату. Зато к утру кризис миновал. Альфа ненадолго пришел в себя, но как-то даже не поверил в это — смотрел на Эша и слабо отмахивался от него рукой, словно от привидения. Следующая ночь была уже совсем спокойной. А утром Люк попросил, чтобы ему дали поесть. Незамедлительно был сварен бульон из молодого петушка. Шабри кормил мужа, а тот все посматривал на пристроившегося в кресле у окна Эша. — Судьба, — коротко, в ответ на эти взгляды сказал Эш и улыбнулся. — Вот бы уж никогда не подумал, что снова встречу тебя. — Создатель не дурак, знает что да как, — откликнулся Люк и перевел взгляд на Шабри. Смотрел он на омегу с нежностью. И от этого взгляда и у Эша теплело на душе. Он тоже испытывал желание оберегать и холить Шабри. Наверно, что-то подобное когда-то испытывали по отношению к нему самому — такому молодому и неопытному — Жак и Андрэ… Эх… Захотелось познакомить гостей с детьми, и Эш пошел за ними — одного привел за руку, второго принес, прижимая к груди. Ладу сразу стал стесняться и прятаться у Эша в ногах, второй — маленький альфа по имени Ник — лишь гулил и тянул ручки, пока еще не испытывая никаких проблем, связанных со взрослением. Опять пришлось повторить историю появления на свет обоих и кратко пересказать то, как получилось, что оба имеют лишь одного отца-бету. Правда, теперь, рассказывая о пережитом Люку, Эш был еще более сдержанным на подробности. Остро не хотелось, чтобы тот узнал, под каким количеством альф… и не только альф пришлось побывать. Но Люк лишь стиснул челюсти, а после пробормотал: — Проклятая война. Повисло молчание. Разрушил его опять-таки Люк: вдруг улыбнулся, махнул рукой, прогоняя скверное, и сказал: — А ты, Эш, стал очень взрослым, очень самостоятельным… и очень красивым. Был птенчик, а стал таким… Мне теперь даже кажется, что ты старше меня. Он такой… властный, да, Шабри? — Да, — омега вдруг покраснел и смущенно глянул на Эштона. — Я, когда ты, Эш, только подошел, решил, что это какой-то альфа. И только потом запах уловил. Удивился сильно. Привык иметь дело с военными в госпитале. Те, хоть и раненые, а уж такие любители покомандовать! А ты похож. Как сказал это твое: «Так!» — ух, я даже присел. И как-то сразу поверил, что все теперь будет хорошо. — Обязательно будет! Прорвемся! — подтвердил Эш, испытывая давно позабытое смущение и, пожалуй, даже гордость. И ведь было чем гордиться-то: как судьба ни ломала — выдержал, победил. И первого кровного сына сохранил, и нового родил… Еще бы Данэ сыскался… С этого момента Люк быстро пошел на поправку, но все равно был еще слишком слаб — ходил, опираясь на палку и на плечо Шабри, и задыхаться начинал уже после десятка шагов. Эш откармливал его сначала бульонами, свежими фруктами и овощами. А потом и мясом — настоящей едой альф. Шабри, избавившись от забот и тревог, тоже покруглел щеками и взглядом повеселел, сделался игривым и смешливым. А Эш стал замечать, как тот все чаще задерживает на нем задумчивый взгляд. Было ощущение, что что-то зреет в голове юного омеги, но заговорил с Эшем не он, а Люк. Сказал с присущей альфам прямолинейностью: — У мужа вот-вот течка, а я еще слабый совсем. Так вот он хочет, чтобы ты… Чтобы ты ему помог. То есть, не только ему, но и мне. — А ты? — спросил Эш и глянул Люку в глаза. — А я заполучить тебя себе в постель мечтаю уже лет десять, кажется… Когда ты юным стесняшкой был, мечтал. А теперь и вовсе с ума схожу. Сам еле на ногах держусь, а член, знаешь, уверенно так, зараза такая, стоит. В общем, если ты не против… Но Эш против совершенно точно не был. И все, случившееся за дверями спальни, оказалось для него поразительным, незнакомым и невероятным. Потому что впервые он был главным в постели. Потому что не его, а он. И потому, что в груди росло огромное, с трудом сдерживаемое чувство, которое так хотелось считать тем, на что Эш уже и не надеялся — любовью. Шабри краснел и стеснялся, пряча лицо в ладонях. Его нежная, очень светлая кожа была невероятной на ощупь и, кажется, вспыхивала, загоралась жаром под ладонями. Небольшой омежий член был умилительно розовым, яички маленькими и лишенными волос. Чистенькой, лишенной шерсти на холке оказалась и узкая спина, а дырка… Эш даже запнулся в своих мыслях — настолько не подходило это грубое деревенское определение к утонченному, хрупкому омеге. Не дырка, нет, — дырочка, бутон, цветок с нежными, еще нераскрывшимися лепестками. И самое сладкое было знать, что он, Эш, очень скоро раскроет его. Сначала заласкает губами, вбирая в себя вкус и запах течки, потом пальцами, а после и членом. Люк — нагой и прекрасный — лежал на краю кровати, подперев голову рукой, и наблюдал, не вмешиваясь. Шрам на его груди все еще был немного воспаленным, и Эш старался на него не смотреть, чтобы не рухнуть в совсем ненужные сейчас жалость и сопереживание. Все заживет. Все будет хорошо, а сейчас… Шабри выгнулся и застонал, теперь пряча лицо в изгибе локтя. Эш приласкал ему член и опять двинул бедрами, погружаясь глубже, а потом велел Люку: — Поцелуй его. Не видишь, он зажимается от смущения, а я боюсь причинить ему боль. И Люк тут же придвинулся, убрал руку Шабри, приник ртом сначала к его губам, а после принялся ласкать мужу соски — чуть припухшие из-за течки, бледно-розовые, совершенные. Свободная рука Люка при этом легла Шабри на член, и Эш позволил себе начать двигаться энергичнее — омега уже не был так зажат. Кончать в него, наверно, не стоило — в конце концов, кто такой для этой пары Эш? Так что он выскользнул из тела омеги и излился ему на живот, мешая свою сперму со спермой самого Шабри, который тоже только что кончил. Но все же вершины наслаждения Эш достиг в тот момент, когда Люк, склонившись, начал медленно слизывать секрет с омежьего живота. Он слизывал семя Шабри и… Эша! С наслаждением! Неужели и правда хочет?.. Неужели Эш ему и правда интересен? Даже после всего, что он перенес, после насилия, которому подвергался раз за разом?.. Захотелось плакать, но тут Шабри засмеялся, забрыкал стройными ногами, извернулся, поцеловал сначала Люка, потом Эша, затем присмотрелся внимательнее и снова поцеловал — глубже, с большей страстью, и уже только Эша. Ночь была… изматывающей. Но никогда еще физическая усталость не несла с собой столь полное удовлетворение. Люк заснул первым, утомленный единственной вязкой, на которую оказался способен. Дальше Эшу пришлось трудиться над течным омегой в одиночку. Но он справился и даже сумел укатать его настолько, что Шабри отключился прямо во время очередного сексуального раунда: руки расслабились, в уголках губ залегла удовлетворенная улыбка. И только ресницы мелко подрагивали, словно крылья каких-то маленьких птиц или бабочек. Эш укрыл его. Проверил Люка — все было хорошо, лоб альфы не горел. Потом, натянув подштанники, сходил и глянул на то, как спят дети. И уже после всего этого накинул куртку и вышел в предрассветную тишь. В близких кустах пели птицы. В стороне, в коровнике тяжело переступали и мычали коровы, ожидая утренней дойки. Эш глянул в ту сторону, вздохнул, напоминая себе сделать выволочку дояру, который, похоже, опять все проспал, и двинулся дальше. Воздух был чист и свеж, будто первый глоток воды после долгой жажды. Солнце только-только поднялось над горизонтом, окрашивая в нежно-розовый все вокруг — и далекий лес, и близкие поля, и стену старого сенного сарая. Эш потянулся, наслаждаясь увиденным и тем, что сейчас чувствовало его уставшее от секса тело. Улыбка сама собой родилась на лице, и Эш даже пощупал пальцами губы. Ощущение было непривычным, и он вдруг с ужасом понял, что забыл как это — улыбаться. Смеяться — горько, иронично или зло, — это да, а вот чтобы просто тихо улыбаться оттого, что внутри тепло и покойно? Это ощущение следовало запомнить, а действия, вызвавшие его, повторить, а лучше затвердить, для того практикуя с регулярностью. А значит… Значит, надо Люка и Шабри никуда не отпускать, пока те не поймут единственную правильность такого пути: брак с ним, с Эшем, заключение тройственного союза. Для самого Эштона это впервые по-настоящему желанное замужество стало бы третьим. И совершенно точно ознаменовало бы новый, опять-таки третий этап в его жизни. Казалось, что однозначно счастливый. Ведь это был бы брак, созданный не по прихоти родителя или извращенному выверту хозяина, который просто оказался таким алчным, что любой ценой решил удержать у себя раба. Это был бы союз… для себя. Созданный просто потому, что хочется быть рядом с мужественным и, несмотря на болезнь, очень красивым, за время службы в армии заматеревшим и раздавшимся в плечах Люком и нежным, маленьким, но преданным Шабри. Такой брак мог стать правильным, настоящим. Взрослым, наконец. Таким, в котором можно было бы зачинать и растить новых детей. И воспитывать в любви и согласии тех, что у Эша уже были. Вновь подумав о них, он собрался идти в дом, чтобы еще раз проведать малышей, а после тихо войти в спальню, наполненную ароматами тройственной любви, и лечь в огромную общую кровать… Как вдруг увидел вереницу всадников, показавшуюся на дороге. Сердце совершило кульбит и заколотилось где-то в горле. В голове билось одно: «Только не сейчас! Только не теперь, когда я, кажется, наконец-то обрел людей, с которыми хотел бы прожить жизнь до ее финала! Только не в тот момент, когда мне показалось, что я все-таки могу любить и быть счастливым!» Эш торопливо вернулся в дом и взял всегда заряженное ружье, что висело на стене. Он не сдастся без боя. А если смерть настигнет, то пусть она будет такой же, как у Жака — быстрой, на границе родной земли и в обмен на смерть врага, посягнувшего на то, что дорого сердцу. Проверив заряд, Эш сбежал со ступеней крыльца и двинулся навстречу незваным гостям. Дошел до невысокого забора, ограждавшего пастбище и вскинул оружие. Как вдруг… — Эштон! Отец! Руки дрогнули, когда от кучки всадников отделился один — теперь стало видно, что одетый в цвета армии Республики — и поскакал наскоски*, понукая лошадь перепрыгивать попадавшиеся на пути ограды и невысокие кусты и при этом продолжая выкрикивать радостно: — Родной ты мой! Счастье-то какое! Жив! Эш опустил ружье и вскинул руку, прикрывая глаза от солнца. Но всадника все равно было не разглядеть, хотя сердце, кажется, его уже узнало… Вот он достиг двора, торопливо спешился и, пробежав остававшиеся несколько шагов, обнял Эша. Запах был знакомым, родным до боли… И все же иным. Такие перемены могли бы произойти, если бы мальчик-альфа вырос и возмужал, став взрослым мужчиной. — Данэ? Ты? — Я! Конечно я! Как же я тебя искал! Все списки из рабских бараков перетряс, всех, кого мог, опросил… — Нас с Ладу не довезли до рынков. Продали прямо здесь, у границы. — Ты до сих пор раб? — с ужасом, отстраняясь, выговорил Данэ, а потом сам же и махнул рукой: — Да нет. Не похоже. Ты для этого слишком чистый, слишком сытый и слишком счастливый. — Так и есть, — подтвердил Эш, в свою очередь рассматривая Данэ. — А ты, я вижу, уже корнет. — Долго рассказывать, — Данэ рассмеялся, а после обернулся на всадников, которые как раз подъезжали к воротам. — Как тут, примут уставших путников? — Надо поговорить с хозяином, — ответил Эш и даже прижмурился от новой волны счастья. — Он тут сердитый и всех держит в ежовых рукавицах. — Альфа? — поводя носом и кладя руку на эфес сабли, спросил нехорошим тоном Данэ. — Нет. Бета. И… это я. — Но как?! — Долго рассказывать, — отплатил той же монетой Эш и снова обнял только что обретенного сына. — Я никуда не спешу, — с намеком в голосе откликнулся тот. — Тогда пошли. Встретим как положено твоих спутников, накормлю вас, на постой определю… — Я буду должен тебя кое с кем познакомить, отец, — Данэ опять оглянулся назад, на всадников. Эш прищурился, изучая, и тут же наткнулся на прямой взгляд одного из них. На таком расстоянии что бы то ни было определить оказалось невозможным. «Да и незачем! Рассмотрим позже. В подробностях!» — сказал сам себе Эш, а после, уже вслух, пообещал: — У меня тоже кое-кто тут гостит. Пара очень близких мне людей. — Очень, — подтвердил Данэ, вновь принюхиваясь, и, вне всяких сомнений, улавливая запах секса и омежьей течки, который исходил от Эша. — Да. Все верно. И получается так, что ты, сынок, подоспел как раз к тому моменту, когда я, кажется, собрался начать третий этап своей жизни. После всего пережитого смог полюбить настолько, чтобы попытаться войти в состав новой триады. Я помню твоих отцов, но… Однако Данэ смущенные оправдания Эша прервал, лишний раз показав ему, насколько изменился и повзрослел: — Жизнь продолжается, и я рад за тебя! — сказал он, улыбаясь, а после, помолчав, вдруг уточнил: — Значит, я что-то пропустил, и этот брак для тебя уже будет третьим? Эш кивнул, пряча глаза — о первом замужестве, о погибших отцах Данэ, говорить по-прежнему было больно, а о втором браке, который и назвать-то так было сложно, откровенно мерзко. Но сын положил Эшу руку на предплечье и лишь кивнул ободряюще: — Помнишь, что ты мне сказал тогда, перед побегом? Нет? А я помню и всегда повторяю себе, когда становится сложно: прорвемся! Я опоздал к тебе со спасательной миссией — ты справился сам. Зато теперь вполне могу поддержать, вернув это твое: прорвемся! Бог любит троицу, отец. Будь счастлив!