Нет

5 марта Я больше не вернусь к ней. Никогда. После вчерашнего визита стало ясно, что даже в больнице она готова достать меня из-под земли и притащить к себе. И представляете, я сам к ней иду. Никто меня в тисках не сдавливает. Может, есть такие люди, которым просто вредно освобождаться. Им лучше жить со своими проблемами и смириться. Ведь выход для них - это всегда уничтожение, как в моём случае. Либо себя, либо других. Вчера я снова вспомнил про тюрьму.Совсем вылетело из головы, что помимо нас с мамой существует ещё и внешний мир.В нём бегают человечки. От них надо прятаться, но ты понимаешь, что это невозможно. Ника даже не написала мне. Я за неё заступаюсь, а она даже не спросит банальное «Что случилось?» Хотя зачем ей думать обо мне, о домашних разборках какого-то идиота? Да и защита моя ей не нужна. Получается, я всё для себя делаю. Красуюсь. Мама вчера это подтвердила. Меня пригласили в палату. Я молча последовал за медсестрой. Ноги в дырявых синих бахилах подкашивались. Соляные разводы и антисанитария. Я вошёл.Около маминой койки, на тумбе, уже были разложены иконы. В стакане для полосканья рта горела тонкая парафиновая свечка. От жара она расползалась по стеклу, становясь бесформенной и уродливой. Медсестра справилась о мамином самочувствии . Быстро поправила одеяло и ушла. Когда я захлопнул за ней дверь, свеча потухла. Мама привстала. Склонилась над фитилём и начала нервно щёлкать зажигалкой, будто не замечала меня. Но пламени не было. Она ещё больше раздражалась и куда-то торопилась. Тут я не выдержал: - Здесь - то зачем? Брось. Хорошо ещё, что персонал не придаёт этому никакого значения. Опасно огонь тут разводить… Игра не стоит свеч, - добавил я не к месту с дурацкой скошенной улыбкой. Только сейчас понял, что лучше бы я вообще ничего не говорил. Тогда, может быть, она перестала бы возиться с зажигалкой. Не пыталась бы мне что-то доказать. Вдруг мама спокойно проговорила: -Подай мои таблетки. Они в шкафу у стола, - в то же время продолжала расправлять фитиль. Я приоткрыл стеклянную дверцу. Мои пальцы вспотели и оставили жирные следы. -Эти? – я указал на пачку с анальгином. - Да, – облегчённо ответила она. Я дал ей лекарство. Хотел было кинуть прямо в лицо,но передумал. Моя рука успела дёрнуться. Заметил, как мама умилённым взглядом гладила иконы. И улыбка у неё была ну такая смиренная. Уголки сомкнутых губ чуть дрогнули. Монахиня! Хоть картины пиши. Но потом она посмотрела на меня. В её моментально высохших глазах читалось одно – отвращение к моей небрежности. Злобное, без тени прощения в складках у век. Я не мог больше переносить негласную пытку и отвернулся к окну. В меня уткнулись самые безучастные растения – фикусы. Их всегда ставят в больницах, школах и офисах. Поэтому я терпеть не могу эти сухие, пыльные листья. Небо за стеклом было исполосовано проводами . «Как люди могут мечтать о рае? Вечное блаженство - звучит как болезнь для меня. Я предпочитаю реальные вещи». За спиной опять до боли родной голос: - А ведь ты только говоришь, что атеист. Я-то знаю. Ты веришь, но не догадываешься об этом. Я услышал, как она проглотила воду с таблетками. Продолжал молчать. Не оборачивался. Сложил руки в замок за спиной. Она поперхнулась. Когда прокашлилась , произнесла: - Вот твой детский образок. Ты всегда сжимал его в кулачке, когда мы летели в самолёте. Помнишь? Молчание. -Нет?.. – Переспросила она не с испугом, а с насмешкой. -Нет,блин. -Врёшь. Не узнаёшь? Перекрестись. Иди, поцелуй его. Вот так… - я знал, что она коснулась губами пластика. - Может быть, и помню. Я тогда мелкий был. Ничего не соображал. - Ты и сейчас ничего не соображаешь. Как неверующему, мне должно было быть всё равно. Я мог подойти к ней, закрыть лицо ладонями, и она бы меня перекрестила. Но я хотел побороться. - Прекрати,– сжимался я. - Да ты, - она не замечала меня в порыве красноречия. Восхищалась сама собой. Любовалась тем, как она защищала высокие идеалы и уничтожала мою возможность, мой шанс иметь собственную позицию, - ты совсем одичал там. Лишил себя всех друзей, а теперь ещё что-то хочешь. -Так, мам, сама же запрещала мне с ними общаться. Называла их… - Быдлом. Всё правильно. - И что тогда мне делать? Не понимаю, чего ты хочешь от меня, – больничный воздух резал глотку. - Ты не пробовал познакомиться с кем-то по- приличней, а? Куча хороших людей вокруг. - Кто бы говорил, мама. Она не слушала. - А ты с той шмарой. Я давно хотел спросить у неё: - Скажи, ты ведь знала, что квартира принадлежала ей, да? - Нет , не знала. Откуда? Мы с мамой были так похожи в эту минуту. Мне становилось жутко. И я, и она – оба насмешливы, по-своему горды. У меня завышенное ЧСВ. Завышенное! Наслаждаюсь моей «проницательностью». Наконец, я развернулся. Подошёл почти вплотную к ней. Белое , накрахмаленное больничное одеяло и её белая кожа меня раздражали. - Ну, а ты нашла этих «хороших»? Ты их нашла? Я никак не ожидал, что она только невозмутимо пожмёт плечами и ответит: - Ты найдёшь. - И так из поколения в поколение, да? – Я вымученно вздохнул,– лучше искать то, чего нет, чем вообще ничего не делать. Правильно! – Кажется, мы с мамой поменялись ролями. Теперь я ненавидел общество, а она его как-то странно защищала, - где-то я уже это слышал. - Нет, твоя бабушка не занималась поисками. Она и так всех достала своей болтливостью, – мама не любила слушать бабушкины истории. - И вот так ты говоришь о своей матери. Нет, о моей бабушке. Только сейчас я понял, что я такой же, как мать, точь- в- точь , один в один. И от этого мне не стало легче. Вдруг в палату постучалась медсестра. Сказала, что сеанс закончен. Я обрадовался, что мог уйти. Мать опять названивает. Сбрасываю механически трубку. 8 марта Нет, я вернусь к ней. Но это будет последний раз. Пока она существует, я не могу к ней ни возвращаться. Снова и снова. Новые сообщения. Так, что у нас тут? Тридцать пропущенных от мамы. Ничего нового. Ника наконец ответила. Прошло уже два дня, как я ей написал. « Мне скучно.»- прислала она. Всего-то. Нет, чтобы сказала: « Я скучаю». Ладно, её слова уже ничего не изменят. Намёки на поздравления с «женским» днём. Глупость. Дома есть нечего. Все мамины заморозки кончились. Мусорное ведро переполнено и воняет. Осколки советских статуэток я так и не собрал. « Всё равно сюда больше не вернусь». Есть ли деньги на проезд до больницы? Дрянь, карточка закончилась. Что в карманах? Я нашёл немного мелочи в её старом пальто. А на бахилы? Обойдусь. 9 марта Я это сделал. Сегодня я убил маму. Хирургическим ножом из стеклянного ящика. Ещё тогда его заметил … Что у меня с подчерком? Время идёт. Время. Я должен записать. Не скрываюсь. Жду, когда меня найдут. Она спала. Я вошёл. Тихо залез рукой в ящик. Разорвал бумагу, в которой был завёрнут новенький нож. Да! У меня уменьшительно-ласкательные пошли… Так, нож… Я держал его за лезвие. Посмотрел на неё: полная и здоровая. Гадость. Я зажал металлическое остриё в руке, так что оно глубоко впилось мне в мякоть ладони. Рассекло её. Заметил это только сейчас, когда всё закончилось. Зачем-то я схватил полотенце с тумбочки. Чтобы не услышали? Так кого мне бояться? Вспоминал из школьного курса биологии, где у человека находится сонная артерия. «Вот тут, на шее.» Я прицелился. « У неё такая короткая шея. Надо бить метко.» Дрожала ли моя рука? Нет. Некогда. Я ударил её лезвием в глотку, чуть левее гортани. Потом сразу надавил ей на лицо полотенцем, зажав рот. Её голос. Точно также она кричала во сне. «Это сон». На белой ткани почти чёрная кровь. Похоже, я ошибся, и не попал в сонную артерию. Плохо учил биологию. Кровь, по –моему, должна быть светлей. Я думал, что мама будет сопротивляться, биться, махать руками, как обычно. Но она их опустила. Даже не пыталась помочь себе. Опустила. Я давил ей на шею и лицо, пока её тело ни перестало содрогаться в смертельной агонии. После отдёрнул прилипшее к маминой коже полотенце. Я увидел лицо. Теперь оно красиво. Нос заострился. Губы запеклись и покраснели. Я сейчас смотрю на неё и любуюсь. Почему именно мёртвой она мне нравится? « Потому что ты псих.» И я не замечаю никакого отпечатка смерти. Глаза, как глаза. Только теперь они смотрят благороднее. -Не умирай.- Почему-то вырвалось у меня тогда. Я поцеловал её в мокрый солёный лоб. Сейчас сижу на холодном полу. Зажался между тумбочкой и койкой. Всё ещё думаю, что это другой человек сейчас лежит мёртвый. Не моя мама. А смерть пахнет васильками. Не чувствую пока изменений ни внутри меня, ни снаружи. … Что это? Стук в дверь. Медсёстры. Женские крики. Главврач. Полиц… … Всё. В СИЗО душно и тесно. Не знаю, разрешат ли мне оставить свои записи. Хочу их перечитать уже другим человеком. Но почти уверен, что только в них я и был прав. Не смогу стать лучше. Как ни странно, я сейчас мечтаю о том, чтобы меня убили. Ни я сам, а кто-то. Думаю, так и будет. Если нет, то начну симулировать припадки шизофрении. КОНЕЦ