Перья

      Грифон лежал на прелой и дурно пахнущей соломенной подстилке, положив большую орлиную голову на покрытые крупной желтоватой чешуёй мощные лапы, оканчивающиеся острыми крючковатыми когтями. Темнота давила со всех сторон, ни один луч солнца не проникал в то место, где он проснулся, кажется, уже более суток тому назад. Голова уже болела не так сильно, но вот слабость отступать не желала, продолжая наполнять всё тело расплавленным свинцом.       Он не помнил ничего, кроме того, что ему удалось узреть после первого своего пробуждения. Толстые прутья огромной клетки, неприятная на запах и ощупь подстилка и стоящий перед клеткой десяток людей с факелами. Грифон чётко помнил, как сотнями бликов эти огни отражались от доспехов. Тогда ему стало дурно, но он не мог понять, от чего это произошло. Также зверь помнил, что хотел подняться и подойти к металлическим прутьям, чтобы лучше рассмотреть что-то возбуждённо обсуждавших людей в непривычных для его глаз нарядах. Они казались ему чужими, нелепыми и неправильными. Неправильным казалось и собственное тело, состоящее из лап, хвоста, пары крыльев и неприятного ощущения где-то внутри. Ощущения того, что он медленно слабеет, что ему не хватает чего-то того, что есть только за пределами этого тёмного места.       Стоило грифону тогда сделать всего пару шагов, как передние лапы тут же подогнулись, внушительные когти загребли часть соломы, а сам диковинный зверь рухнул на подстилку, приковав к себе всеобщее внимание и заставив разговоры смолкнуть. Он считал себя неправильным, сама ситуация казалась ему дикой, а люди, что столпились в метре от прутьев клетки, казались другими, не похожими на тех, кого зверь знал. Чёткое осознание вгрызалось в мозг — он знал других людей. И был не тем, кем проснулся в тёмном помещении с цепью на могучей шее, парой крыльев и глухой злобой, вызванной блеском доспехов и тревогой, смешанной с восхищением в голосах этих людей.       После того падения силы быстро покинули крупное тело, словно до своего тревожного сна грифон безуспешно пытался бороться с бурным течением реки. Зверь снова погрузился в забытье, и только тогда голоса снова заговорили.       Сейчас он старался не двигаться, лишь кончик хвоста с кисточкой тёмных жёстких волос время от времени подрагивал, показывая, что его хозяин погружён глубоко в себя. Грифон не чувствовал себя собой, не ощущал никакой связи с этим миром, с теми людьми. Он просто чётко знал, что когда-то тоже ходил на двух ногах, не имел ни шерсти, ни оперения. Раньше у него не было ни крыльев, ни хвоста, ни этого нелепого клюва, которым зверь время от времени щёлкал, чувствуя сильную жажду и животный голод. Он готов был разорвать любого, кто решится переступить через порог спасительного для тех людей сооружения из прочных металлических прутьев.       Мысли роились в голове, жужжали, подобно агрессивным осам, путались и не хотели помогать памяти выдать то, что могло бы сейчас прояснить для него многое. Они не могли помочь ему вспомнить собственное имя. Два вопроса одной цельной юлой вертелись на языке: «Кто я?» и «Как я здесь оказался?». Но своды пещеры, в которой он был заточён вместе с гигантской клеткой, отвечали ему хладнокровным молчанием, пока голова разрывалась от вороха мыслей. Пришлось даже вытянуть голову вперёд и накрыть её когтистыми передними лапами, до боли напоминавшими мощное оружие крылатых хищников, которых он видел в книгах. Когда был не таким. Когда был не здесь.       Также его не покидало чёткое осознание того, что царящая вокруг темнота медленно выкачивает из него силы, губит, заставляет проваливаться в забытье всё чаще и чаще. А когда он проваливался в эту пустоту, перед глазами на миг вставала прекрасная картина. Величественные горы, зелень долины, имевшей из-за окружавших её горных хребтов форму чаши, и голубое бескрайнее небо с солнечными бликами, игравшими на блестящих золотом перьях крыльев. Его крыльев. А потом боль падения, страх, гнев и тьма накрыли грифона водоворотом чувств. Тогда он помнил отголоски своего имени, своего последнего тревожного сна в тёплой постели, частички своего человеческого прошлого. Теперь он не помнил ничего, кроме боли, гнева и пустоты, что постепенно заполняла зверя изнутри, медленно выпивая его до капли, иссушая и убивая.       Громкие голоса и тусклые пятна света, заигравшие на сводах пещеры, заставили грифона поднять голову и сложить перед собой передние лапы. Сегодня у него ещё не было гостей. Он их не ждал. Из тоннеля вышли трое: двое из них были всё в тех же ненавистных доспехах с игравшими на них бликами, третий был плотно закутан в тёмный плащ, лицо его было скрыто капюшоном. Почему-то именно третья фигура привлекла внимание зверя, заставив его вытянуть шею и с интересом принюхаться, чтобы уловить сладковатый аромат от фигуры, которая явно не вписывалась в картину грязных и грубых мужчин и стен, их окружавших. В голову прокралась мысль о том, что закутанный в плащ человек является представительницей женского пола, человеческой самкой и тем сокровищем, которым не все в этом мире дорожат.       — Давно мы не видели таких в здешних местах, Ваше Величество, — с явным желанием услужить в хриплом голосе проговорил один из солдат, самый высокий и широкий в плечах. — Со времён Великой Жатвы, когда армия одного из Ваших предков вырезала большую часть этих дивных и опасных зверюг. Видимо, часть их смогла укрыться за пределами нашей долины.       — Думаешь, голод заставил его перебраться через хребет Смертников и остановиться в долине, потеряв при этом бдительность? — второй солдат, ниже на голову первого и шире того если не в плечах, то в боках, удивлённо вскинул густые тёмные брови, когда его товарищ молча кивнул в знак подтверждения. Грифон склонил голову вбок, вслушиваясь в их слова и смотря на людей так, будто был не просто тупым голодным зверем, а понимал каждое их слово и, дай ему волю, возразил бы.       — Гордая тварь, а? — первый солдат, решив показать закутанной в плащ фигуре свою смелость, подошёл ближе к клетке и посмотрел на её обитателя с вызовом и затаённым на дне тёмных зрачков страхом. Внутри он боялся его так же, как грифон боялся снова погрузиться в бездну с хаотичными обрывками воспоминаний и навсегда остаться в ней без возможности снова увидеть ту красоту, что являлась ему во снах.       Угрожающе щёлкнув клювом, зверь собрал по крупицам все оставшиеся силы и направил их на то, чтобы встать, став выше стоящего перед клеткой мужчины на полторы головы. Тот от удивления разинул рот и дёрнулся было в сторону, намереваясь отойти подальше, но вовремя вспомнил, что на него смотрит тот, кто мог бы оценить его храбрость по достоинству и дать более престижное и менее опасное положение в составе дворцовой стражи. Поэтому остался стоять на месте, напрягшись всем телом и мелко подрагивая внутри, но стараясь не показывать этого снаружи. Ещё одно угрожающее щёлканье, и передние лапы грифона задрожали от усталости и перенапряжения. Факелы не могли дать ему того, к чему рвалось сердце, рвалась душа и всё естество того, кем он являлся на данный момент времени.       — Его голова украсила бы стены Вашего дворца, — елейным голосом заметил второй мужчина, не желая уподобляться своему товарищу и оставаясь на месте, в зоне мнимой безопасности. — Думаю, увидев такую картину, Ваши предки возгордились бы Вами ещё больше, ведь…       Фигура в плаще прервала его одним движением показавшейся из просторного рукава руки. Несмотря на плавающие перед глазами круги, грифон сумел про себя отметить, что эта рука явно принадлежит женщине. Светлая кожа словно сияла изнутри, на тонком запястье при движении звякнули браслеты, сплетённые из тонких полосок неизвестного зверю металла, длинные пальцы украшало одно лишь кольцо — фамильный перстень, казавшийся слишком большим и уродливым на фоне этой прекрасной картины. Солдаты умолкли и молча уставились на эту руку, словно сдерживали порыв коснуться губами бархатной кожи, заслужить поощрительного прикосновения, которое могло им только сниться. Грифон потерял всякий интерес к происходящему и, окончательно обессилев, снова рухнул на ненавистную подстилку.       — Нет, — раздался нежный, но хранящий в себе холодные, присущие всякому правителю, нотки. — Его жизнь должна быть сохранена. Я не позволю ни вам, ни кому-то ещё умертвить представителя, возможно, вымирающей расы наших животных.       Один из солдат, тот, что стоял ближе к клетке, хотел было возразить, но говорившая фигура резко сбросила с головы капюшон и пронзила мужчину не требовавшим никаких возражений взглядом. В начинавшем погружаться в дрёму звере снова колыхнулось любопытство. Оно наполнило каждую его клеточку, заставляя поднять тяжёлую голову и недоумевающе уставиться на открывшую своё лицо незнакомку, которая оказалась молодым юношей с тонкими чертами лица, отчего он и правда отдалённо напоминал красивую женщину. Длинные, чуть вьющиеся локоны волос были разбросаны по скрытым грубой тёмной тканью плечам. Некоторые пряди были намотаны на тонкий золотой обруч, являвшийся, наверное, короной, и закреплены сзади.       Фыркнув, грифон снова привлёк к себе внимание присутствующих. Ему потребовалось немало усилий, чтобы держать голову ровно, стараясь не позволить ей склониться к лапам и прикрыть горящие мутным янтарём глаза, которые когда-то сверкали, подобно драгоценностям в солнечных лучах.       — Снимите с него цепь и передайте его моим людям, — всё тем же тоном проговорил юноша. — Пусть они отведут зверя в дворцовые конюшни, приведут в порядок, напоят и накормят.       Удивлённые и ошарашенные мужчины то открывали, то закрывали рты, переводя взгляд с юного императора на грифона и обратно. А тот, почувствовав новый прилив энергии, заметался по клетке в предчувствии скорейшего освобождения. Но несколько мыслей всё ещё не давали ему покоя.       Кто же он всё-таки такой, и почему его поведут в конюшни, а не переправят через тот самый хребет Смертников?