Змеиные Корни

Камин сегодня казался особенно жарким. Жарче ее сомнений, жарче пугающих мыслей, опаснее запрятанных в сердце страхов. Гермиона погасила свечи и, подобрав под себя ноги, уютно устроилась в кресле возле окна. Бледное зимнее солнце давно скрылось за кромкой леса, и за высокими окнами замка в кромешной тьме ночи взволнованно металась пурга. Тяжелые хлопья снега стучались в стекла, а затем вдруг уносились вдаль, увлекаемые резкими порывами ветра, и его хищный недовольный вой не могли заглушить ни треск поленьев, ни жаркое гудение огня. Хижину Хагрида замело, и сквозь плотную пелену снега Гермиона с трудом могла разглядеть поднимавшийся из трубы огненный сноп искр. Январь в этом году выдался под стать ее настроению: холодный, переменчивый и злой. Он наполнял Гермиону надеждами, будоражил сомнениями, но так и не приносил желанного облегчения. Казалось, ещё немного — и она справится, разберётся с мыслями, смирится с чувствами и поступит так, как должно, но наступал новый день, и ничего не менялось. Письмо по-прежнему ждало ее на каминной полке, и Гермиона не знала, почему за эти бесконечные дни так и не нашла в себе мужества, чтобы открыть его и прочесть. Ждал ли профессор ответа? Едва ли. История с чайником ничуть не изменила их отношений, не сделала его добрее, внимательнее и даже терпимее. Он по-прежнему распекал ее за нерадивость гриффиндорцев, стыдил за отсутствие педагогических талантов и намеренно принижал ее успехи, в чем бы она их не достигала. И в этом было что-то успокаивающее. Гермиона не знала другого Снейпа, и мысль о том, что однажды под напускной маской отчуждения она может разглядеть совершенно иного человека, страшила ее куда сильнее, чем вполне ожидаемая перспектива навсегда остаться в его глазах надоедливой всезнайкой. Снейп был саркастичным, резким, местами желчным и нетерпимым, но все же невероятно умным и столь же невероятно недосягаемым. Образ героя не шел ему совершенно, он стал им по принуждению, по праву чужого выбора, в оплату за свои грехи, но, каждый раз терпеливо неся свою ношу, не жаловался и не скулил. Ее фантазии и надежды казались такими далекими от реальности, что Гермиона никогда не рассчитывала на их воплощение. Она лишь хотела добиться чуть большего: чуть больше его внимания, чуть больше времени с ним рядом, чуть больше надежды однажды заговорить с ним на равных. Гермиону сводил с ума его голос. В его глазах - лишь жалкая влюблённая девочка, она никогда не желала себе подобной участи, но едва ли верила, что у этой истории может быть и иной, счастливый конец. Но это почти случилось. Письмо. Оно лежало на камине и смотрело на Гермиону, и любой своей фразой, коротким росчерком пера могло перевернуть для нее целый мир. Мысль о том, что профессор однажды способен увидеть в ней женщину, пугала и манила ее до дрожи, до сладкой ломоты в коленях, до безумных снов, что снились ей ночами, до глупых мыслей, что тревожили сознание днем. Письмо было приглашением, ожиданием перемен, шагом к чему-то большему, и не важно, что в нем написано, потому что Гермиона знала, если что-то профессор Снейп и умел делать блестяще, так это полностью игнорировать безразличных ему людей. И ей было до жути страшно: каково это — пройти по тонкому льду? Гермиона поежилась, но все же встала. Поленья в камине потрескивали, и на одно короткое, но такое отчетливое мгновение ей трусливо захотелось бросить письмо в огонь. Словно и не было ничего. И вновь потянутся одинокие дни: книги, друзья, научные работы, поездки в Лондон; она проживет их в полном забытьи, заперев неуместные чувства в сундук, и бросит ключ в открытое море. И никогда себе этого не простит. Она взяла конверт в руки и снова вернулась к окну. Мягкая бумага приятно щекотала пальцы и казалась прохладной. Не было ни подписи, ни печати: обычный заклеенный заклинанием пергамент, наверняка купленный где-то во «Флориш и Блоттс». Гермиона осторожно распечатала конверт и достала записку. На тонком, почти прозрачном листе была написана одна короткая фраза: «Нет ничего неразумнее сантиментов, Гермиона» Сердце тревожно замерло и пропустило удар. Она получила так много и так мало. Это было приглашение и осуждение, страх и желание отступить. И все же они были — странные незнакомые чувства, будоражившие их обоих. Неуместные и до дрожи пугающие. «Нет ничего неразумнее сантиментов…» Она знала, что это правда, и если кто-то и понимал это лучше нее, то этим человеком был Северус Снейп. Гермиона аккуратно вложила письмо в книгу и вдруг поняла, что плачет. Глупо, совершенно по-детски и совсем не из жалости к себе. В конце концов она получила то, на что даже не смела надеяться, просто она пока не понимала, что же ей теперь с этим делать. Внезапно дверь её комнаты распахнулась, и Гермиона, удивленно обернувшись, увидела, что на пороге стоит Гарри Поттер. Спортивная куртка на нем стала жесткой от прихватившего её мороза, воротник запорошило снегом, на круглых очках тонкой корочкой поблескивал иней. Выглядел он неважно. — Господи, Гарри, ты знаешь, который час… — начала Гермиона, быстро стирая непрошеные слезы, и вдруг испуганно замолчала. — Ни шах— тен— хаашан, — сказал Гарри и прямо на пороге упал в обморок. * * * — Почему вы позвали меня? — возмутился Снейп, вылезая из камина. — У нас что, в Хогвартсе больше нет Больничного крыла? — Гарри разговаривал со мной на парселтанге, — объяснила Гермиона, отступая на шаг и позволяя профессору войти. Снейп мрачно смерил Гермиону нечитаемым взглядом, посмотрел на диван, куда пятью минутами ранее она отлевитировала Поттера, и, не дождавшись пояснений, недовольно спросил: — И? — Гарри разучился говорить на парселтанге в тот день, когда умер Волдеморт, или если точнее, в тот момент, когда Гарри перестал быть его крестражем. Профессор Снейп нахмурился, и на его бледном лбу залегла глубокая тревожная складка. — А вы уверены, что это вообще Поттер? — спросил он, вынимая из кармана палочку. По испуганному выражению лица Гермионы можно было понять, что подобная мысль ещё не приходила ей в голову. Зато теперь она мгновенно вспомнила сразу все: и Годрикову Впадину, и Нагайну, прятавшуюся в истлевшем теле Батильды Бэгшот, и, конечно, собственную неосторожность, в прошлый раз едва не стоившую им жизни. Уж ей-то, наученной горьким опытом, полагалось вести себя гораздо более осмотрительно. Оглядываясь в поисках палочки, Гермиона внезапно осознала, что полчаса назад бездумно оставила ее заложенной в книгу, и теперь палочка недосягаемо покоилась где-то между томиком поэзии Рембо и справочником по нумерологии. По совершенно непонятной причине в присутствии Снейпа она постоянно умудрялась демонстрировать собственную несостоятельность. Впрочем, зельевар, без всякого сомнения, заметивший череду промелькнувших на ее лице эмоций, на этот раз предпочел воздержаться от комментариев: он так часто говорил ей, что бог ничему не учит гриффиндорцев, что повторяться действительно не было смысла. — Не думаю, что стоит бояться, — сказал профессор, медленно приближаясь к дивану и зачем-то втягивая носом воздух, — будь это на самом деле змея, она бы давно на вас напала. Он коротко взмахнул палочкой и произнёс ровно и абсолютно спокойно: — Фините Инкантатем. И к огромному облегчению Гермионы ничего не изменилось: у Гарри не выросли клыки или свиной пятачок, и он не превратился в одного из тех немногочисленных Пожирателей Смерти, чьи лица все ещё мелькали на плакатах «разыскивается», развешенных по всему волшебному Лондону. Впрочем, радоваться было особо нечему — отсутствие обратного превращения означало лишь одно — с Гарри, с ее Гарри, действительно случилась беда. Снейп опустился на корточки перед диваном и, протянув руку, коснулся длинными пальцами шеи Поттера. — Вы давали ему что-нибудь? — спросил он, щупая пульс. Гермиона отрицательно покачала головой. — Я сразу вызвала вас. — Разумная предусмотрительность, — сказал профессор. «Не свойственная гриффиндорцам» — так и читалось в его взгляде. Ничего не комментируя и не объясняя, Снейп внимательно осмотрел шею Гарри, его уши, шрам на лбу и кожу под волосами, затем, не слишком церемонясь, разрезал палочкой ткань куртки и джемпера на рукавах и столь же внимательно осмотрел его вены. — Что ж, — произнёс он спустя пару минут, удовлетворившись осмотром, — давайте попробуем привести его в чувство. Порывшись в карманах мантии, профессор достал небольшой пузырёк и, откупорив крышечку, сунул зелье Поттеру под нос. Вдохнув пары темной жидкости, Гарри, закашлялся, резко распахнул зеленые глаза и яростно замолотил в воздухе кулаками, словно в невидимом поединке сражаясь с окружавшими его демонами. — Тише, Поттер, тише, — зашипел Снейп, хватая Гарри за руку и с трудом уворачиваясь от его ударов. — Вы в Хогвартсе, в полной безопасности, и здесь вам ничто не угрожает! Тяжело дыша и растерянно оглядываясь по сторонам, Гарри попытался сесть, казалось, он не до конца понимает, где находится; но вот взгляд его приобрел осмысленность, он спустил ноги в мокрых кроссовках на потертый ковер и быстро сказал, встревоженно глядя на Снейпа и Гермиону: — Аши саах-шааахей. — Хм, действительно парселтанг, — со странной смесью любопытства и обреченности произнес Снейп.