С волками жить...

      Вик все-таки получил от старейшин и судя по тому, что почувствовал, получил не слабо. Пацану хорошо прошлись по гордости, напомнив, что у него есть долг, о котором тот и так никогда не забывал. Бойко с психу проносился почти сутки по лесу, пришёл под утро, припёр мне задушенного кроля и уснул прямо в сугробе у крыльца, положив огромную голову на мои колени. Было как-то плевать, что жопу я уже отморозил, и пальцы не слушаются, в принципе на всё стало плевать. Гладил его по густой жёсткой шерсти, прислушиваясь к беспокойному дыханию, и вдруг неожиданно понял, что больше не смогу его вот так вот спокойно обнять. И в глаза ему смотреть больше не смогу тоже.       Мысли тяжким бременем легли на сердце, стало тошно и отчего-то тоскливо, будто я не знал, что всё равно останусь один, будто верил, что счастье возможно, даже такое извращённое моим пониманием.       — Был бы ты кроликом, посадил в клетку и увёз, — вздыхаю негромко, чтобы чьи-то непомерно огромные уши не расслышали.       Перекладываю морду Вика на ступеньку и, потянувшись, распрямляюсь.       — Жаль, что не кролик.       Шейн «зажил» довольно быстро благодаря укусотерапии вожака и старейшины. Я эту торжествующую морду видеть не мог. Вик и Леон почти не отходили от мелкого засранца: видите ли, скоро пацан войдёт в свой первый оборот, и надо быть готовыми ко всему. Если что-то пойдёт не так. А что может пойти не так? Его кусали волки, суперположительные, с хорошей родословной между прочим, вот и получится белоснежный волчий ангел с крылышками, чтобы на него вся стая молилась до конца дней!       При наличие свидетелей арабчонок вёл себя скромно, но проходя мимо, цеплял меня плечом или скалился, что всё идёт по его плану и никак иначе, именно поэтому уже дважды отплёвывался от снега — ибо не хуй!       К нам он заваливал, как к себе домой, но последнее время с ним появлялся Леон со своей патологической заботой. Шейна, похоже, эта ситуация забавляла, но я-то знал, почему так привязан батя, и чьих рук эти манипуляции. Старик, сам того не ведая, стал безвольным телохранителем вампирёныша. Вик этого словно не замечал, а я себя еле в руках держал, чтобы пацану ещё чего-нибудь не сломать. Ну так, чисто проверить, как быстро «починится».       Бойко стал реже обнимать. Отрешился. Видимо, ощущал, что демон сильнее прилипал изнутри к глазам и коже, не перенося прикосновений оборотня. Но при этом упрямо ложился со мной в постель, и тогда я засыпал спокойно. Волк нёс ночной дозор, знаю, потому частенько перехватывал часик-другой сна днём. Всякий раз заговаривая о Шейне, мы встревали в ссору, и если бы я не был виноват в последних несчастьях араба, возможно, Вик бы слушал аргументы внимательнее и охотнее. От Авторов       Адское создание ждало… С острых игл клыков капала пена, тьма судорожно ластилась под впалым брюхом и грудиной с выпирающими ребрами, тянула бесноватую ярость, как сладкий нектар. Мех, больше, напоминавший короткие иглы дикобраза, клоками прикрывал жуткое тело, частями лишённое кожи, а местами — плоти. Тварь не замечала присосавшийся мрак, взамен уходившим силам приступами накатывалась новая волна безумия. Изуродованная неудачной трансформацией морда принюхалась, в чёрной смоле неподвижных глаз зажглось по алому зрачку.       Долгожданный гость осторожно вступил на теневую сторону. Инкубам, самим питающимся энергией, было тяжело в сумраке, он стремился вытолкнуть их, как одноимённый заряд. Древнейший огляделся, зябко кутаясь в плащ, на теневой они замерзали без живого необходимого тепла. Но осторожность притупляло ослепляющее желание добиться цели, а информатор обещал лакомый кусок. Времени у бесов оставалось мало, подчиниться Центру — недопустимо. Им нужен был Дан, чтобы отстоять свои права на существование и питание. С силой этого демона Древнейшие хотели прогнуть мир под себя, как когда-то давным давно. Даже вампиры подточили клыки и покорно пили сублимированную кровь. Но эти предпочли бы унижению — просто прекратить существование и кануть в небытие.       Сумрак обступил Калласа, Древнейший попытался рассмотреть в серой пелене хоть что-то напоминающее фигуру. Тьма мерно дышала вокруг, подсасывая силы, тянуло щупальца-хоботки. Инкуб щёлкнул слабоватым разрядом, отгоняя жадные лапы, устало вздохнул. Даже такая мизерная растрата энергии не сулила ничего хорошего. Информатор, назначивший встречу на теневой, явно был выносливее и сильнее. Это осознание наполнило нутро тревогой, он заторопился покинуть опасное место, как вдруг сзади опалило смрадное горячее дыхание, а под левую лопатку вонзилась боль. Каллас дико вскрикнул, полоснув воплем по сумраку, тот с наслаждением впитал этот ужас и боль. Следом в шею впились острые зубы, и бес уже не мог вырваться. Древнейший попытался рассмотреть напавшего из темноты, но новый всплеск боли почти в ту же точку, лишил его второго крика. Беспомощно разинув рот, жертва осела на стылую землю, не в состоянии удержать остатки утекающих сил. Взрыв, как пылевой выхлоп, и от статной фигуры в тёмном плаще, осталась лишь тлеющая одежда. Тварь сыто облизнулась, размазывая кровь длинным языком по остаткам губ, и опять затаилась в тумане.       Второй гость не заставил себя ждать: инкуб Фабиен не собирался отдавать последнее слово кузену. С Калласом у него была непримиримая вражда, но триумвират Древнейших их связывал и объединял, призывая к сосуществованию. Фабиен представлял вторую могущественную ветвь демонов, немногим слабее, чем клан Калласа.       От одежды на земле исходили едва заметные искры угасшей силы, Фабиена перетрясло, осознание пришло слишком поздно, когда от ужаса ослабело тело, он рванулся из ловушки, но хладнокровный убийца уже нападал. Сумрак болезненно застонал, лезвие прошло и через его сущность, чвокнув и встретив лёгкое сопротивление, уперевшись острием в рёбра. Фабиен подломился, как сухая ветка, дав адской твари терзать себя уже на земле, не в силах пошевелиться, пока второй удар не прервал эти муки. Тьма, постанывая, слизывала капли крови с лезвий. Жуткому палачу даже не пришлось их вытирать. Безумие плескалось в алых зрачках. Первая часть трагедии была отыграна с блеском, теперь следовал акт второй.       Яков опёрся на трость и шагнул на теневую сторону. Оборотень видел слишком много и бояться перестал лет двести назад, если не больше. Даже несмотря на слепоту, старик не зря безоговорочно стал сначала Судьёй, а потом Старейшиной рода. Проживание такого могущественного инкуба, как Дан, в Салане не могло остаться незамеченным. Даже протекция Центра и всевозможные защитные барьеры не могли остановить проникновение через Сумрак. Он знал, что нападения не избежать, поэтому заранее решил разведать обстановку. Бесы явились забрать того, кем были вынуждены когда-то пожертвовать. И вёл себя Волков последнее время очень странно, был напряжён и пах опасностью за версту. Это электризовало тревогой всю стаю. Яков был вынужден верить вожаку и медику, хотя это и шло вразрез со своим мнением. Он хотел верить. Дан стал почти своим. Но это «почти» было весомым грузом на противоположной доверию чаше весов. Тот, кто передал Якову приглашение на встречу с Бесами, пах мхом и назвался Лешим. От него исходила древняя сила, и старый волк не мог не отреагировать, и не посмел никому сказать. Его предупредили, что говорить инкубы будут только с ним, и сопровождающих быть не должно. Яков знал, что неимоверно рискует, но иного выхода не предоставлялось. Волк пришёл на встречу в назначенный час. Теневую он презирал за слабость и трусость, сумрак пробовал старика на вкус с неохотой гурмана. Яков терпеливо ждал, слегка тянуло левую ногу, и Старейшина морщился, поглаживая её. Волнение в тумане и жуткий гортанный клёкот за спиной заставил отпрыгнуть и перекинуться. Тварь старый волк встретил морда к морде, как и положено воину, рефлексы не подвели, хотя тело и вибрировало от тянущей боли дольше чем обычно сформированного второпях волчьего скелета. Челюсти обоих сомкнулись на живой плоти. Только пасть Якова наполнилась тошнотворной тухлятиной дьявольского создания, но это не остановило нападающего: на теневой не бегали сахарные, приятные на вкус зайцы. И ещё старик знал, что это последний бой. Очевидно, что его заманили в ловушку, и помыслы убийцы было поздно разгадывать. Волк решил постараться нанести врагу глубокие и сильные раны, чтобы продать свою жизнь подороже, выдрать куски поглубже, добраться до глотки. Но под ребро вогнали боль и провернули по часовой. Яков взвыл и сомкнул челюсти ещё раз, правда, уже хватая лишь мёртвый густой воздух, похожий на кисель. Тень перекрыла все каналы связи, и как бы не старался, он не смог достучаться до вожака, боязнь за близких была последним, что он испытал в этом мире.       Тварь бросила тяжелораненого старика в сумраке, хорошо понимая, что тьма сделает своё дело, высосет до пустой оболочки всё живое и не оставит даже костей. Нервно вздрагивая, адский охотник поспешил покинуть теневую сторону, вываливаясь в ночной лес… с криком дыша и дыша, выжигая лёгкие морозным воздухом, пока в горле сипло не заиграла волынка. Давился, выплевывал ругательства, пока не сфокусировался расплывающийся взгляд… Вик       Лучше бы все голоса в моей башке заткнулись. Каждый в стае норовит дать мне совет, кроме молодых пофигистов. У многих в мыслях Шейн «такой милый и беззащитный». Это странно, ведь по сути араб никто и звать его никак, и у волков редко так внезапно развивается привязанность к персоне иного вида. Не могу сейчас объяснить Дану, что пытаюсь контролировать ситуацию… Бес сам не в себе, борется со своим демоном, поэтому я сильно не лезу в его зону комфорта и не провоцирую. Надеюсь, Дантрес всё правильно понимает. А если неправильно, так не фиг молча скалиться!       Шейн в этот раз пришёл какой-то загадочный без Леона и без пирога, зато со свёртком. Как он просочился мимо Волкова, вызвавшегося снег почистить к туалету, непонятно. Да и у беса чуйка по ходу поломалась, раз он сразу же не унюхал мальчишку. Шейн с улыбкой протянул сверток, довольно тяжёлый и подозрительно звякнувший. Едва я взял его из рук араба, а мне бы уже думать прежде чем тупо хватать… Голова загудела, виски сдавило болью… Ножи! И мой, и тот же, который Дан притащил из своей поездки. Какого хрена батя позволил пацану касаться артефактов, этот вопрос я отложил для Леона, а сейчас смотрел на удовлетворённое лицо Шейна.       — Откуда это? — спросил строго.       — Леон велел тебе отдать. Ему тревожно, что ты один на один с демоном.       — А чего ж сам не принёс?       — Он занят с Миррой и Яковом, и будет с ними до вечера.       — А с этим — просто горело, да? — я прищурился, а араб пожал плечами, он до сих пор стоял одетый и уже озирался по сторонам.       — Где он?..       — Соскучился? Позвать? — я увидел, как дёрнулся нерв на скуле мальчишки. — Шучу. Ты знаешь, что принёс в мой дом?       — Лео не говорил, но оно живое. Говорит непонятно и страшно.       — А ты не носи и не слушай всякие свёртки. И вообще, мало тебе тогда перепало, когда ты за но… — я осёкся, но хитрые тёмные глаза торжествующе сверкнули.       — Береги себя, Вик. За тобой вся стая, — произнёс Шейн и ушёл, а меня ещё долго подколачивало. С каких это пор батя стал так пацану доверять? Вот уж бы где десять раз подумать. Так или иначе, артефакты теперь пришли в мои руки на сохранение, я отнёс их в свою комнату, куда Дан не имел желания даже нос совать. Ну, а если он надумает отобрать у меня их, смогу ли я помешать? Кроме этого, твёрдо решил сблизиться с Шейном, чтобы пацан свято верил в мою безграничную заботу и тревогу за его будущее. Эта махинация грозила мне психами инкуба, но как по-другому контролировать араба я не представлял, но чувствовал, что-то надвигается. Дан       Острая боль прошила сначала шею, затем спину и подреберье. Облокотившись на лопату, сполз по черенку в снег, утонув коленями в сугробе. Боль привык терпеть, но здесь она была иной, болезненной, как сделанный неудачно укол в жопу криворукой медсестрой. Минус два. Две души сородичей перестал чувствовать, стало легко и просторно, даже немного весело, только вот не люблю я, когда со мной в поддавки играют, инкубов собирался убить сам. Что за тварь может лишить жизни сразу двоих? На ум приходит только оборотень, если учитывать ареал обитания… но Вик бы почувствовал, он бы сказал. Одной проблемой стало меньше и это маленький праздник, только вот были ли они реально проблемой?..       Я видел как Виктор, переодевшись, уходит с малым, надеюсь в чистилище, уж больно рожи у них довольные. Прикинулся лепящим снеговика, вышло больше подходящим на все ту же пострадавшую жопу, ну никак не на что-то живое и жизнерадостное.       Надо разобраться, что случилось. Кто из волков мог пойти против моих?.. Пока на ум приходит только… ну да, Бойко. По силе ему равных в стае нет, таких же отморозков, чтобы в драку полезли — тоже, его никто не сможет отследить, если он не захочет, да и мотив имеется… Но он же не съехал в конец с катушек?!       Как оказалось… съехал.       Игнорировать меня было плохой идеей. Очень. Не знал, что умею так орать, да ещё и без особого повода. Вообще забыл когда мы с Бойко общались по душам или тупо без мата. Леон временно отошёл от дел и рванул в лес, может понял, что ему мозги туманят, сильный же, может и снимет морок, но его уход вознаменовал, что Виктор теперь будет матерью героиней: и воспитать надо, и накормить, и поддержать… Ненавижу их обоих, одного просто за то, что дышит моим воздухом, другого — за возвращения поздно и тесные объятья всю ночь, за запах чужой на его коже и отведённый взгляд, при попытке начать разговор.       Сегодня Вик учил его охотиться. Стрелять из лука. Вроде бы, да что такого, только стоял слишком близко и не чувствовал никакого дискомфорта. Я мозгами понимал, что пацан не такая уж плохая для него кандидатура, оба недолюбленные, оба ищут тепла и утешения… оба сдохнут в муках, если Бойко сейчас попробует ко мне подойти…       Мы снова посрались. В хлам! Это становится уже доброй традицией. Чтобы до крови, до ярости, чтобы голыми нервами на колючую проволоку чужого упрямства…       Я Вику прямо сказал, что меня пытаются спровоцировать, на что он так же прямо и ответил: «А ты не провоцируйся! Кто старше, ты или он?». Философия оборотней, мать её!       Не знаю, как исхитрялся этот юнец, но ему всегда удается оставаться белым и пушистым в глазах Вика. И стая приняла его на удивление быстро, хотя несколько старейшин, держали нейтралитет, остальные с радостью готовы были обогреть сиротку, отца которого, видимо, замочили мои родственнички. Меня же такой заботой не баловали, и это задевало тоже. Вожак и батя грызли себя желанием оберегать, да и свою кровь в венах недооборотня чувствовали, поэтому старались сблизиться, поддержать. А я, каждый раз видя Шейна вместе с Виком, хотел одному вырвать глаза, потому что он всё равно в упор ими ничего не видит, а второму — доломать шею. Кому что — менялось по настроению. Вот например сейчас просто закипел, дошёл до предела, к тому же я был голоден, не подпуская к себе волка, практически опустошён переживаниями, но подойти и взять, что хотел, пускай даже и своё, не позволяла гордыня. Вик так искренне привязался к пацану, наверное впервые веря, что обрёл семью и кому-то по-настоящему нужен, и напрягать его моими проблемами было по крайней мере нечестно. Но все же…       Я боялся его реакции, боялся снова увидеть тот взгляд полный страха, боялся оттолкнуть, остаться один, и сам же делал для этого всё, постепенно становясь тенью себя прежнего. Обереги на теле больше не держались. Даже те, которые набивал сам. Смывались, как тушь водой, прямо по свежим ранам, ещё оставшимся от иглы. И чем меньше становилось их, тем сложнее стало различать где я, настоящий, а где тот, другой, который хочет меня себе подчинить.       Ссора началась резко и спонтанно, напряжение искрило, оно будоражило и распаляло, слишком много было накоплено в себе, чтобы просто заткнуться…       Дом снова с трудом выдерживал взрыв нашего адреналина. Вик был не в себе, но так отчаянно хотелось заставить его почувствовать весь тот раздрай у меня в душе, заставить нырнуть в тот же омут, и вместо разумной мысли придержать опасное существо, вывел его на те высоты ярости, о которых он сам не знал, а я бы не хотел знать…       Тела покрыты сплошь ссадинами и ранами, вместо зародившейся драки — иная, болезненная близость. Бешенство крови не оставляло места ласкам, даже на нормальный поцелуй не нашлось сил, но так привычно тянулись губы друг к другу, только вот вместо поцелуя — снова укус и привкус крови сластит на языке.       Хватка жёсткая, до колик в заломленных конечностях. Мордой в пол и давление на спину всем весом. Возбуждение нездоровое, то отступало, давая продохнуть, задрожать от совершённого, остыть, то снова накрывало с головой, и переставал чувствовать происходящее. Не физически, нет, тут низ живота горел огнём, а собственный член сводило судорогами, потому что не было возможности дотянуться и ослабить давление, хотя бы передёрнув. В то время как Вик жёстко таранил сзади короткими, глубокими толчками, почти подбрасывал. Обездвижил. Нанизав на себя, заставлял принимать всё: и злость, и ярость, и бешеную, сносящую всё к ёбаной матери страсть, давя из охрипшего горла стоны вперемешку с криком. Пот по шее и вискам, собранный широким росчерком языка и, как наказание за слабость, глубокий толчок, до соударения бёдер и звонкого шлепка, такого похабно-блядского, что выгнуло в спине. Ненадолго коснувшись лопатками часто вздымающейся груди позади и снова слабостью вниз, и всё сильнее разъезжаются колени…       Всё было бы как всегда, всё могло бы быть, если бы я не осознал сквозь пьяный наркотический дурман собственной сущности, сейчас подстроившуюся под партнёра и нагло жравшую его силу: Вика почти и не чувствовал. Огонь в его глазах, такой вроде бы знакомый, только вот через призму внешности на меня оттуда смотрел не вожак, а его истинная волчья сущность, и самое страшное, что в ответку… смотрела моя. С той же ненавистью, что хотелось выдраться из рук и просто изничтожить до хладного трупа. Нас имели оба наших животных вида, имели как каких-то безвольных блядей в самом дешёвом придорожном борделе, и если я мог видеть всё хотя бы со стороны, то Вик вообще не понимал ничего. Я перестал его чувствовать, я его терял.       Тогда всё и изменилось… Адреналин нашёл выплеск в силе, которой было полно у обоих, слишком много, чтобы не ответить равному. Обе сущности сцепились! Я помню, как взвыл от боли от укуса в плечо, как отшвырнул Вика, тоже помню. Вой стаи, паника, и отчаяние, особенно оно хорошо читалось у младших. Я помню ту ненависть, с которой смотрел на вожака, помню… помню ослепившую меня боль. Боль… и ни с чем не сравнимый кайф…       Писклявый вой порядком подбешивает. Снова эта сырость, запах плесени и мокрой псины. Надеяться на то, что это сон, не приходится. Сжав зубы, открываю глаза.       А эту камеру я знаю, тут держат особо буйный молодняк, который спятил на фоне полной луны. Видел таких, сам отлавливал парочку. У меня, как у Вика, это элегантно не получается, но…       От вернувшихся воспоминаний потяжелела голова. Покачнувшись, свесил её обессилено вниз. Захваты на руках были надежно зафиксированы сверху, и хоть регенерация организма шла на полную при хорошем кровотоке, и конечности не затекали от неудобного положения, но пошевелить ими всё равно не мог. Попробовав ещё пару раз дёрнуться, скатился вниз, прижавшись спиной к холодной стене. Через слабость задрал голову, железо в оковах тонкое, и ушло много времени, чтобы рассмотреть на них рисунок. Хм… значит волчара мой стащил тогда не только нож, вот чуйка у него на артефакты своего вида. Эти оковы для инкубов и делались. Я хранил как напоминание, что пресечь меня можно, сломить возможно любого, и надо быть сильнее, а Вик просто взял и надел их. Убью ушастого. Хотя… в нынешней ситуации…       Напрягая память, так и не понял до конца, что же произошло. Бок ужасно ныл, привлекая к себе внимание, рана продолжала кровоточить. Кажется, в пылу сражения Вик выхватил нож. То ли глубоко полоснул, то ли я так ослаб, но затягиваться порез не спешил, возможно, это и вызвало такую слабость. Важным было то, что как только очнулся почувствовал: хоть и без сознания, но вожак дышит ровно, восстанавливается, причём быстрее, чем когда-либо. Возможно освободить его животную ипостась оказалось не так уж плохо, он стал сильнее, а значит сможет защитить себя и стаю… только вот мысль, что защищать придётся от меня, полоснула глубже ножа. Все нынешние повреждения оказались занозой в жопе слона по сравнению с осознанием. Сцепив зубы, протяжно завыл, побившись головой о стену. Не помогло. Только больше стало давить.       Снова этот скулёж. Проморгавшись и присмотревшись, нахожу два… четыре одинаковых глаза, которые вылупились на меня из темноты. Они вообще по одному ходят?!       Волки-близнецы притихли, присматриваясь, а когда поняли, что я в сознании, задорно замотали хвостами. Не долго длилась идиллия. Стук шагов разнёс к чёрту только-только выстроенную гармонию. И кто это идёт, я уже знал. Знал по тяжёлой поступи и такому же шумному дыханию, знал по обречённому длинному выдоху и по неподъёмному взгляду, упавшему на меня. Перед решёткой стоял Леон, а близнецы, зная своего и уважая, продолжали угрожающе рычать, на него… защищая.       — Как ты? — простой вопрос, оказавшийся очень сложным. Я не смог дать ответ и тупо пожал плечами, насколько это было возможно из моего положения. — В оковы тебя посадил я. Уж прости. Пока вожака нет, Вик возложил на меня свои обязанности. Бессознательное состояние я посчитал отсутствием. Тебе повезло, Дан, — опускаю глаза, как нашкодивший щенок, старый волк видит насквозь, и жив я только благодаря тому, что Вик ему бы не простил моей смерти. Но если бы требовался выбор, Леон предпочёл бы стаю взамен одной прогнившей души. И выбрал бы правильно. Только вот умирать совсем не хотелось.       — Всё плохо? — прощупываю почву, пока братья бросаются к выходу из убежища и разгоняют собравшихся. Кстати, стаю я перестал слышать, возможно, это и к лучшему.       — Ты причинил боль тому, кого они почитают и любят, парень. Стая — это единый мир, его нельзя обойти, выбрав только одну его часть. Виктора уважают, а ты чужак, тем более угрожающий всем, включая вожака, который, по их мнению, слеп к твоим выходкам.       — Им показать, куда смотреть?! — перед лицом возникла рожа арабчонка, и меня всего бросило на прутья, но снова прострел в бочине, и опять я обездвижен. Никогда ещё не чувствовал себя таким слабым. Я, значит, чужак, а этот пиздёныш — свой?!       — За парнем я присматриваю, — успокоил меня Леон, хотя и не особо. — Подумай лучше о себе. Готов ли ты подставлять под удар близких?       — И что ты предлагаешь? — по телу прошёл холодок, и был он вовсе не от прохлады подземелья, он просачивался изнутри, это был самый настоящий ужас, тот, перед которым боялся предстать с первой встречи с оборотнем: неизбежность одиночества, пускай и во благо, сейчас казалась суицидом.       — Тебе надо уйти. На время. Пока не разберёшься: кто ты? Ты нравишься мне, Дан, как младший сын, но если придётся действовать — я тебя убью. Лучше я, чем это заставят сделать Виктора, — он понуро опустил голову, печаль тенью легла на лицо. — А его заставят.       Больше он не сказал ни слова, молча открыл дверь, и я уже знал, что решётка защищала не стаю от меня, а меня от них, так же сухо обработал раны, дал выпить воды, ею чуть и не вырвало, организм испытывал сильнейшую интоксикацию и плохо справлялся с отравой.       Уже уходя и сам стыдясь сказанного, произнёс, что ключ от оков отдаст Бойко, когда тот очнётся. Что делать со мной дальше — решать будет уже вожак.       Ночь растянулась в вечность. Периодически слышал, как к двери ведущей в камеры подходят волки, скорее всего удостовериться, что я все ещё здесь. Близнецы тоже не спали, я не вразумлю какого чёрта они сидят со мной, когда должны быть по ту сторону баррикад.       На злость не осталось сил, её всю выпили из меня, оставив только напоминание. Тело горело от температуры, голова кружилась, лёгкие словно свернулись, и не удавалось ровно дышать. Хотелось ползти по стенам, хотелось расчесать бочину и хоть как-то унять эту боль. Но выходило откровенно паршиво, только глубже в себя запускать недомогание.       Ближе к шести утра очнувшись из полудрёмы, открыл глаза вместе с Виком, тот пришёл в себя быстро, дыхание стало чаще, память возвращалась к нему так же с неохотой. Скорее всего рядом с ним близкие. Объяснят, наставят, помогут… тогда какого хрена он твёрдой походкой с грацией танка прёт сюда?.. Что не так с этим оборотнем, в принципе?..       Спокойно спускается по лестнице, проходит мимо близнецов, даже не треплет их по холке, как всегда, а эти клоны не прыгают к нему на грудь мощными лапами — странно. Открывает скрипнувшую, как завизжавшую дверь камеры, подойдя вплотную и присев на корточки, первым делом снимает кандалы, а уже потом смотрит мне в глаза. Глупый поступок, направленный показать мне своё доверие, а я бы мог легко свернуть ему шею, наверное, он никогда не поймёт этого, а уже бы пора.       Лучше бы он не смотрел. Я сгорел заживо, утонул в нём, и сразу воскрес. Все моё существо рвануло на сближение, и хоть я и сидел неподвижно, он сам протянул руки и осторожно обнял, почувствовав, что мне надо. Горячее дыхание в шею, трение колючего подбородка по щеке, едва слышный, но искренний скулёж сквозь зубы. Хреново ему, знаю.       — Как день прошёл? — первое, что приходит в голову, Вик нервно дёргается, хмыкает невесело и, сев задницей на пол удобнее, устраивает меня у себя между ног, развернув спиной. Рассматривает Леоновы намотанные бинты, хмурится, кажется до неприличия серьёзным и через-чур взрослым.       — Спал, — подхватив марафон идиотизма, стаскивает с себя куртку и заматывает в неё меня.       Зарываюсь в ворот носом, жадно втягивая запах и тепло, и всё… Этого хватает, чтобы пружина, затянутая внутри до предела, стала постепенно раскручиваться, отпускать.       — Выспался?..       — Не особо. Кошмары снились.       — Знаешь, чтобы избавиться от кошмаров, надо убить то, что их провоцирует… — аккуратно прощупываю почву, Вик, не подобрав слов, мотает головой.       — Не получится, — сам встаёт, покачиваясь, и меня такого же «пьяного» за собой тянет. Понимаю, что сейчас за ним даже в чистилище бы пошёл, хоть с обрыва, хоть в костёр, и это снова вводит в оцепенение. Так не должно быть. Это неправильно. Не честно, по отношению к себе.       — Я. Научу. Как. — ведёт меня по коридору, бережно, даже как-то слишком опекая, и по лицу вижу, на руки бы взял, если бы не хотел меня провоцировать. Такой растерянный, такой свой… — Вик, — останавливаюсь и торможу его, пока мы еще не вышли на свет, пока не вернулись в этот ёбаный мир. — Я не шучу.       — Коллективный суицид?       — Не смешно.       — Вот и я про то же. Мы что-нибудь придумаем, — мягкое давление и снова шаг, позади в поясницу тычется мокрый нос, подпихивая, второе мохнатое тело обтирается о ноги.       — Я больше их не слышу, — говорю шёпотом, стыдясь сам не знаю чего.       — Знаю, Дан. Тебе пока и не надо их слышать.       — Они меня ненавидят.       — Когда тебя стало заботить, что о тебе подумают?       — Тебя обычно это напрягало, Вик.       — А мне плевать, — я даже растерялся, вот это у мужика переоценка ценностей произошла, не в лучшую сторону…       — Приличный вожак так не говорит.       — Ты меня заразил.       — Ладно, тогда теперь только с презиком…       — Бестолочь.