Сессия в условиях Талига

Наша свадьба с Мэллит прошла очень скромно, без всяческих эсператистких и гальтарских заморочек, но лишь потому, что не узнал Альдо. Он был долго бубнил, а потом стал бы убеждать отгрохать шикарную свадьбу, чтобы все гуляли и радовались. Ага, видел я в Доре такие радости. Мне этого счастья не надо. Тем более, что солдаты Робера, везшие письмо для Мирабеллы, не добрались до цели. Дорога, по которой они ехали, оборвалась в провал озера. На глазах южан огромный кусок берега оторвался от обрыва и рухнул в пропасть. Раздался тихий плеск, но Дювье уперся рогами и не повернул коня. Вторая дорога привела их к скальной стене, третья — к перекореженному лесу. И больше недели отряд шастал между гор, однако все тропы вели в тупик. Я слушал чесночника не перебивая, вздыхал, вспоминал то, что было на суде. Кажется, какой-то камень что-то пропищал про Надор. Через две недели объявили траур и я надел серое. Как тут не вспомнить траурных вещей, которые всучил мне Придд? Подолгу я смотрел в окно, не зная, зачем, кусал губы, думал о погибших Реджинальде, Мирабелле, и прочих надорцах. Свадьба Айрис и Эпинэ была отсрочена, к тому же девушка стала походить на свою тень. Вряд ли она жалела злобную мать, но ведь в Надоре осталось множество других людей, которые ни в чем не виноваты… Карлионы лезли с утешениями, я молча слушал и ничего не отвечал. Кажется, нечто подобное случалось с Агарисом. В Лаик говорили. Но какая теперь разница? Я и Мэллит остались без дома и вынуждены были обитать во временном пристанище. В конце весны приедет сюда Алва и выдворит нас, а куда потом податься? Впрочем, тогда и буду думать. — Дикон… — застав меня стоявшим у окна кабинета, Мэллит тихо прошла в комнату. — С тобой все хорошо? — Нет, — ответил я чистую правду. Прошло почти два месяца, а избавиться от чувства вины не удалось. — Я понимаю, — голос гоганни дрогнул. — Я однажды тоже потеряла всю семью разом. Молча кивнув, я отвернулся от вида улицы за окном и молча обнял свою жену. Она же выглядела похудевшей, испуганной, беззащитной. Рана продолжала беспокоить Мэллит, хотя давно уже зажила. Это не просто порез, а какая-то магия. Ее ритуалом привязали к Альдо, хотя Мэллит утверждала, что этого не помнит. — Принесли письма, — надломленным голосом сказала Мэллит, протягивая мне два конверта. Первый был от Селины — с запиской, что Айрис опять стало плохо и что она еще долго не сможет посетить особняк. Радоваться этому или нет, я не знал, девчонка могла снова на меня наброситься, а мне и без того проблем хватает. Второе письмо непосредственно содержало в себе эти самые проблемы — Величество вспомнил, что у него есть верный песик. Точнее, кабанчик. «Герцогу Окделлу. Приказываю тотчас по получении сего прибыть во дворец. Ты мне очень нужен, Дикон, так что хватит отлынивать. А.Р.». Эгоист. Черствый белобрысый эгоист, забивший на все, ради своего благополучия и своей власти. Но вслух я этого говорить не стал, а молча ждал, пока принесут недавно сшитую траурную парадную одежду. Серый камзол с черно-золотой оторочкой. Теперь надо обнять Мэллит снова, попрощаться и уйти. А она оставалась одна, в чужом доме и среди незнакомцев. Но и возвращаться во дворец ей не следует — там Величество с его шантажом. Ну ничего, когда Айрис поправится, заберу ее тоже в особняк и попрошу охранять его получше, тогда никакой Белоштанный мне не указ. Во дворце на меня набросились вассалы и принялись выражать мне свое признание. Пусть делают, что хотят, лишь бы подольше не видеть вконец доставшего Альдо. Однако, не судьба, ибо скоро приперся дежурный гимнет и объявил, что мою скромную персону хочет видеть государь. Снова грохнули двери, я вошел и застал Альдо, угощающимся горячим вином со специями. — Пей, — предложил он, кивнув на другой кубок, — а то на улице холодно. Замерз, наверное. Садись. Я рад, что ты очнулся, потому что мы не можем долго страдать, даже по самым дорогим людям. Я люблю Матильду, до сих пор люблю, хоть она меня и предала, но я рад, что бабка сбежала. Она так и осталась алаткой и не понимает, не желает понять, для чего я был рожден. А твоя матушка? Вдова Эгмонта должна быть на виду, но она — эсператистка, а у нас тут Левий… Этот мерзавец уже подмял Катарину Оллар. Ладно, это анаксия переживет, а если б под орган заплясала герцогиня Окделл?! Ты представляешь, что бы началось? Молча слушать, кивать, проглатывать. Не позволять себе вскочить и ударить по наглой морде Величества, который несет ересь. — Я не могу позволить себе врать избранным и не могу позволить избранным ничего не делать, когда из двадцати фамилий можно опереться едва ли на пять. Потому-то я с тобой так и говорю. Плачущий Повелитель Скал, сомневающийся Повелитель Скал, кающийся Повелитель Скал не нужен ни мне, ни анаксии. Нас не могут подчинить враги, но нас подчиняют родичи. Особенно старшие. Они считают себя вправе навязывать нам друзей, невест, союзников, богов, наконец! Особенно опасны женщины. Истинные боги не зря лишили их силы — они знали, что делали. Ты представляешь, что бы случилось, повелевай твоя матушка или сестра Скалами? Или будь моя бабка в состоянии вызвать Зверя? Тут бы Кэртиане и конец… Знаешь, я чем дальше, тем больше радуюсь, что женюсь на урготской дурочке. Елена слишком глупа, чтобы лезть в мои дела, при этом она знает мне цену, и у нее достаточно широкие бедра, чтоб рожать. Кстати, ты еще не оставил мыслей о свадьбе с достославной? — Нет, — ответил я сдержанно. — Мы уже обвенчались. — И не сказал мне? — шутливо нахмурился Альдо. — Ну ладно, что же поделать. Теперь бы поскорее эту кошку, которая твоя сестра, сплавить Эпинэ. — Они отсрочили свадьбу, — с кислыми видом я пригубил вино. — А зачем вы меня вызвали, Ваше Величество? Вы сказали, что я вам нужен. Что я должен сделать? Зря спросил — на меня вывалили кучу не особо нужной информации про мои обязанности «законника». И дали понять, что наговорив Фердинанду множество глупостей о его ничтожности, я тем самым ухудшил свое положение. Но это не страшно, Альдо надеялся, что впредь я буду служить ему верой правдой. Ага, разбежался, щас. Потом состоялся не особо радостный разговор с Катариной — вот кого я меньше всего хотел видеть, так это страдающую беременную дамочку. Для начала она прислала мне короткое письмо. Привез его из Нохи Пьетро. «Герцог Окделл, мне сообщили, что Вы, не считая тюремщиков, были последним, кто говорил с моим супругом. Если Вы найдете возможным посетить вдову Фердинанда Оллара, я приму Вас в любое удобное для Вас время, неважно, днем или ночью. Я должна знать правду, какой бы печальной и унизительной та ни была. Катарина-Леони Оллар, урожденная Ариго» Что же, пришлось катиться на следующий день в Ноху, снова оставив печальную Мэллит одну. Вот тоска-то… Но за то, что хочу возвести на трон Алву, приходилось платить. Этот самый Алва тоже находился в Нохе, и я к нему приду. Потом… А пока надо утешить Катарину тем, что ее муж умер достойно. Беременных надо утешать, хотя, я все чаще допускал мысль, что лучше бы пусть ее ребенок не рождался, если это мальчик. Наверное, от всех переживаний у меня медленно съезжает крыша. — Здравствуйте, госпожа Оллар, — поприветствовал я страдалицу, когда Пьетро ушел. — Благодарю, герцог, что вы пришли, — тихо произнесла она, обернувшись. До этого стояла у окна и сжимала в пальцах четки. На ней были бесформенный серый балахон и черно-белая шаль. Беременность скрывает? А цвет шали, чтобы бросить вызов всем, кто покусится на право наследования трона ее детьми? Чувствую, эта женщина принесет мне еще много проблем. — Сожалею, если отвлекла вас от дел. Его высокопреосвященство упомянул, что вы заняли должность супрема. В семье Окделлов еще не было судейских чиновников. — По приказу государя, — вздохнул я невесело. — Эрэа, вы хотели, чтобы я рассказал вам о моей последней встрече с вашим супругом? — Да, — ответила она, присаживаясь в кресло. — Я должен был навестить Фердианда Оллара, как супрем. Инспекция Багерлее входит в мои обязанности. Которые мне уже не грозят после выходки с Эстебаном, угу. Благо, Карваль сдержал слово и Величеству не настучал. Он и сам его не любит. — Ваш супруг, эрэа, уже принял решение, — пояснил я, запинаясь. — Он ничего не хотел и ничего не боялся. Катарина вздохнула и перестала перебирать четки, а потом перевела снова взгляд в окно. Собирается тоже убить себя? Вряд ли, ведь вынашивает ребенка… Хотя, кто ее знает, но обычно такие дамочки на редкость живучие. Вспомнить хотя бы Бланш. — Если ваш король меня не убьет, я расскажу правду обо всем, господин супрем — пообещала она траурным голосом. — Хорошо, — отозвался я бесцветным тоном. — Говорите. — Господин супрем, вы знаете обстоятельства моей жизни лучше других… Я была связана с Фердинандом Олларом девять лет. Половину вашей жизни… Оллар любил Алву и оболгал его. По доброй воле он бы никогда этого не сделал. Его вынудили. Мой муж не был святым Аланом, но не предал бы своего маршала по доброй воле. Он бы не предал, даже если б ему угрожали. Это были пытки, господин супрем. Альдо Ракан поднял руку не просто на слабого — на узника. Вынудил лжесвидетельствовать, клясться именем Его. Погубить душу… Хвала Создателю, клятва, вырванная принуждением, недействительна, а грех падает на того, кто принуждал… — Я не удивлен, — выдохнул я, мысленно поразившись. — Мой государь — не тот, ради кого я воевал, — теперь надо немного хитрости. — Но вас он не тронет, я обещаю, — правильно, трону я, когда все закончится. — Ричард, твой король не стоит ни твоей верности, ни верности Робера. У него холодные глаза, они не улыбаются, когда улыбаются губы. Он жесток, Дикон, и думает только о себе. Только… Даже Ворон думал о Талиге, о своих солдатах, о варастийских крестьянах, наконец! Для Альдо Ракана люди ничто… Он… Дикон, я боюсь, он не верит в Создателя… Она смотрела мимо меня невидящим взглядом, а потом вдруг выронила янтарные четки и наклонилась, чтобы их поднять. Между тем я думал над парой обязательных утешительных слов, которые вдова должна услышать. Думал чересчур долго — Катарина стала сползать вниз по стене, возле которой стояла. Обморок. Раздался звон — рухнул бронзовый столик, а потом открылась дверь. Протопали Луиза Арамона и какой-то монах. — Брат мой, выйдите вон, — велел последний. Ну хорошо, уйду. Но я обязательно вернусь, только уже к Рокэ Алве.