Западня

— Грейнджер, ты в порядке? Изо дня в день. Один и тот же вопрос. Не потому что интересуется — а просто, чтобы знать, что он рядом с живым человеком, а не трупом. Она никогда не отвечает, но он слышит. Слышит, как она втягивает воздух через нос, будто готовясь к длинной тираде. Слышит, как затем выдыхает, почти неуловимо, словно что-то внутри лопнуло. — Грейнджер, как думаешь, сколько мы ещё протянем? Этот вопрос звучит задумчиво, скорее как риторический. Он не ждет ответа, а она и не собирается что-либо говорить. Только прикрывает глаза и снова втягивает в себя пропитанный смрадом кислород. Уже даже не морщится — привыкла. Оказывается, даже запах разложения, собственных отходов, засохшей крови и блевотины может стать твоей частью. Оказывается, вытерпеть можно практически всё. — Грейнджер, твои друзья собираются нас спасать? Она, наконец, поднимает на него выцветшие глаза, и он жалеет о том, что видит это изнеможённое голодом бледное лицо, на котором ярко выделяются синяки под глазами и шрам, рассекающий левую щеку. Он каждый раз готов вырвать себе язык, когда видит эту жуткую гримасу отчаянья и горькой самоиронии. Каждый раз мечтает выколоть себе глаза, но каждый раз спрашивает. Потому что на этот вопрос она отвечает. — У меня больше нет друзей, Малфой. Теперь я почти как ты. И ему хочется спросить. Всегда хочется, но всегда что-то мешает. Может быть, затравленность в её взгляде. Может быть, то, как она сжимает пальцы, стоит ему заговорить о них. Может быть, он просто боится услышать ответ. А может быть, всё это вместе. Факт остаётся фактом — он всегда замолкает. Душит на языке, уже готовые сорваться, фразы. Но сегодня что-то идёт не так. Вместо обычного, уже ставшего привычным, сочувствия, Драко чувствует злость. Такую, что скалится на неё. Будто это она виновата, что они застряли здесь и медленно умирают от голода в собственном дерьме. Такую, что, наконец, задаёт вопрос, который не решался задать долгое время: — Зачем ты сделала это, Грейнджер? Она вздрагивает, явно неготовая к такому. Не ожидавшая, что их бессмысленный диалог может зайти дальше заученных фраз. Сжимается, и при этом выглядит настолько жалобно, что он жалеет, опускает голову и даже не ждёт ответа. Изнурённо закрывает глаза и прислоняется к ледяной стене. Холод и сырость — их единственные соседи. Мокрая одежда, постоянный озноб — всего лишь следствия. Оказывается, к этому тоже можно привыкнуть. — Я хотела… — Грейнджер неожиданно начинает говорить, но голос срывается. — Я хотела, как лучше. Она заканчивает почти прежним тоном. Прежним, каким он был ещё до того, как они оказались здесь. Почти, потому что прежнее безвозвратно утеряно. И Драко вдруг понимает, что они больше даже не пытаются вернуться к нему. Неожиданный вопрос холодком проносится по позвоночнику. А они пытались? — Грейнджер… Теперь голос срывается у него. То ли от переполняющих чувств, то ли от того, что они разговаривают всё-таки слишком редко. — Да? Она смотрит на него безразлично выжидающе. По сути, ей плевать на всё, что он скажет, потому что это не сможет изменить ровным счётом ничего. Но всё же, их неожиданный разговор хоть что-то новое, в апатичной борьбе за жизнь, которую они ведут вот уже, сколько? Время здесь измеряется не часами и минутами, как на воле. Время здесь измеряется истериками Грейнджер. Его попытками унять её жалобный вой. Тем, как его выворачивает наизнанку собственной желчью, а она с жалостью смотрит. Тем, как ровно через две истерики и одну попытку выворачивает её, а он пытается дышать, найти в себе силы и желание выжить. Время здесь не значит ничего. Как и всё остальное. — Когда закончилось твоё «прежнее»? Она отвечает не задумываясь, будто одну из заученных фраз, которыми они обменивались изо дня в день. Она отвечает так скоро, будто думала об этом давно, и ему даже становится стыдно, что сам он только пришёл к этому. — Когда из нас выкачали магию. Вот так, словно удар под дых. То, что он отрицал, во что до последнего не верил, чего боялся больше смерти. То, что Грейнджер произнесла так спокойно, что в нём снова стала просыпаться злость. И ему хочется кричать: «Какого чёрта ты говоришь это?!» И ему хочется встряхнуть её: «Брось, Грейнджер, ты же не думаешь, что всё это было по правде?» И ему хочется издевательски засмеяться ей в лицо: «Повелась, идиотка. Даже у таких мерзких грязнокровок как ты, нельзя просто так взять и выкачать магию!» Но, как оказалось, можно. И кровь тут не имеет никакого значения. Это осознание как-то слишком больно проходится по нему. Словно острой бритвой полоснуть по разодранной ране. Это знание не отпускает его, тащит куда-то за точку не возврата. А зацепиться не за что. — А ты? Тихий голос прорывается, как из далека. Будто бы, чтобы достигнуть его слуха, ему пришлось пройти тысячу препятствий, а на деле же, их с Грейнджер грязные тела почти соприкасаются. Его будто выдергивает из оцепенения, когда её пристальный взгляд падает на него, проникая, кажется, не только под одежду, но и под кожу, а может и дальше, бередя почти затянувшиеся раны. — Наверное, сейчас. Она пожимает плечами и с сожалением смотрит, будто этим взглядом может вернуть слова, которые так легко выскользнули из сухих ободранных губ. Воду надо экономить, у них осталось, наверное, на жалкий месяц. (По прежнему времени, конечно). — Это конец, да, Грейнджер? Ей не нужно отвечать, Драко может прочесть всё по её лицу. По впалым щекам, тусклым глазам, испорченным губам. По спутанным, сальным волосам, которые слипшимися сосульками лежат на плечах Грейнджер. По слишком хрупким ключицам и острым коленкам. Она вся выражала такую безысходность, что Малфою кажется, будто они уже умерли. И, на какую-то страшную миллисекунду, в голове проносится мысль, что лучше бы так. — Как же мы докатились до этого, Грейнджер? Она усмехается, совсем как он. Если провести столько времени в компании единственного человека, которого ты, пусть даже и ненавидишь, у вас всё становится общее, вы знали? Когда тебя оставляют гнить в полусыром месте, похожем на пещеру или подземелье, без палочки, без еды и ограниченным количеством воды, ненависть и убеждения отходят на едва ли не последний план. — Ты была лучшей ученицей, чёрт, больше — ты была просто лучшей. А я единственный наследник богатой влиятельной семьи. Почему же мы здесь, Грейнджер? Что пошло не так? Он напоминает себе маленького ребёнка, который задаёт очевидный вопросы, чтобы привлечь к себе внимание. Ему кажется, что он похож на неизлечимо больного, который верит, что если он переспросит диагноз изменится. Он не понимает, почему Грейнджер по прежнему не сломлена окончательно. Ведь он, вроде как, уже давно готов сдаться. И всё же держится. Цепляется за Грейнджер, вынуждая её держать на плаву ещё и его. Сжимает её в своих объятиях так, что даже ему неприятно. Всасывает её в себя, кусает, вылизывает. Во рту остаётся приторный, до омерзения будоражащий, привкус, который сводит с ума, заставляет чувствовать себя зверем. Драко уверен — ей больно. Но она молчит. Прижимается к нему сильнее, пытаясь прочувствовать эту боль каждой клеточкой, каждым нервом. Умоляет его делать ещё больнее. Потому что тогда — только тогда — они оба, наконец, вспоминают, что они живые. Что они просто подростки. Подростки, которым суждено погибнуть так и не повзрослев. Они стискивают друг друга, а потом Грейнджер на выдохе произносит: — Случилась война, Драко. Да, конечно, она права. Война. То, что заставило их забыть, что такое подростковые проблемы и сразу окунуться в жестокий мир. То, что заставило их беспомощно смотреть, как их друзья корчатся от боли, гибнут. Заставило их спасаться, бежать от самих себя. — Да, Грейнджер, — зачем-то соглашается он. — Война. Это слово будто наполняет воздух чем-то тяжёлым, тягучим. Чем-то, что слизью заполняет дыхательные пути, пылью оседает на коже и, словно ядовитый газ, разъедает тебя изнутри. Состояние, когда он ненавидит этот мир сильнее, чем обычно. И не потому что он сдохнет в собственном дерьме от голода, как беспородная шавка, выброшенная хозяевами на улицу. А потому что Грейнджер так и не реализует свой никчёмный проект по защите эльфов, не сдаст экзамены на высшие баллы, а после этого, пунцовая от гордости, не будет обнимать своих друзей. Потому что она никогда не выйдет замуж за Уизли (а может и за Поттера, чем чёрт не шутит), не родит ему детей и не будет махать рукой, отправляя рыжих (либо очкастых) отпрысков на первый учебный год. Для них всё закончится здесь. — Драко, — её голос срывается, а он ненавидит себя за то, что от этого его передергивает от невыносимой боли. — Я не хочу умирать… Тихо. Невесомо. Будто просто случайно выскочившая мысль. Оглушительно. Так, что до сих пор звенит в ушах. Чёрт, Грейнджер. — Я вытащу нас отсюда, обещаю.