Западня

»…надеюсь, мы поняли друг друга мисс Грейнджер». О да, она прекрасно всё поняла! Не поверила, но поняла, безусловно. »…доказать вам всё сказанное или вы можете подождать возвращения профессора Дамблдора». Конечно, она подождёт. Ведь воспоминания можно подделать, а тот факт, что он согласился на окклюменцию, совсем ни о чём не говорит. Он мог просто очистить сознание от ненужных мыслей, он мог не пускать её в секретную информацию, он мог придумать тысячи способов, обмануть её. Но, с другой стороны, раз он с такой уверенностью говорил, что Дамблдор непременно подтвердит все его слова и что, о боже, он сам дал ему это поручение, значит… Нет, нет, нет! Это не значит ровным счётом ничего, Снейп просто предатель и лгун! Скорее всего, он так и остался на стороне Пожирателей, а теперь через неё пытается подобраться к Гарри. Но она не настолько глупа, она не позволит ему одурачить себя такой глупостью! »…главное, не говорите своим друзьям. Это касается только вас и Ордена, профессор Дамблдор настаивает на секретности». Скрыть это от Гарри и Рона? Когда они договорились рассказывать друг другу обо всём, даже о самых незначительных мелочах? О, Гермиона, то, что предложил тебе Снейп совсем не мелочь. И всё же, интуиция подсказывала, что нужно молчать хотя бы до разговора с директором. Ведь если это правда… Гермиона остановилась и покрутила головой, словно откидывая эту совершенно глупую и нереальную мысль. Дамблдор никогда бы не придумал этого, хотя бы потому, что это рискованно, опасно и абсолютно безрассудно. Напрочь, решительно, целиком и полностью безрассудно. А может всё-таки ситуация действительно настолько безнадёжна, что приходится идти на столь отчаянные меры? — Но почему именно я? — вопрос, эхом разлетевшийся от холодных мрачных стен, которые в полумраке казались зловещими, сулящими беду, живыми. Вот только ответ на него, либо не прозвучал, либо остался в глубине древних камней, поглощающих и впитывающих в себя всё, что могут дать им студенты и преподаватели. Гермиона поёжилась, только сейчас осознав, что ночная прохлада сменилась леденящим и будоражащим холодом. «Поспешите, мисс Грейнджер, ровно в час ночи лестница перемещается уже до утра». Чёрт бы побрал этот ночной разговор со Снейпом, эти лестницы и эту внезапно накатившую опустошённость, которая буквально придавила её тяжёлым грузом, заставив прислониться к стене и крепко сжимать пальцы, дабы справиться с подступающей истерикой. Где-то в глубине сознания, крепко въелась мысль, что ей придется принять предложение Снейпа. Конечно, профессор Дамблдор не заставит её, но если он скажет, что это действительно необходимо, у неё не останется выбора. Втянув в себя воздух с тихим, невольным, всхлипом, Гермиона оттолкнулась от стены и, обняв себя руками, чтобы унять дрожь, поспешила в комнату, боясь, что простояла слишком долго, и что лестница уже поменяла направление. Она уже проходила Большой Зал, как вдруг услышала грохот, за которым последовала пугающая тишина. Теперь навязчивая мысль о том, что этот день самый неудачный за всё время в школе, медленно перерастала в уверенность. С одной стороны, как староста школы, она должна узнать, что там происходит, но с другой, она может опоздать к лестнице, да и вообще мало ли… Тяжело вздохнув, Гермиона достала палочку, не забыв перед этим снова проклясть Снейпа. И почему он только задержал её так надолго? По спине пробежал рой мурашек, когда из — почему-то приоткрытой, — двери кабинета послышался шорох. — Кто здесь? Шум прекратился, и воцарилась мёртвая тишина, которая заставляла вздрагивать и оглушала даже сильнее, чем визг Мандрагоры. Конечно, не стоило заходить туда, когда все чувства вопили, что нужно бежать отсюда, пока ещё не поздно, верещали, что пути назад не будет. Конечно, не стоило. И когда дверь с резким хлопком захлопнулась у неё за спиной, Гермиона поняла, что она вовсе не самая умная ведьма. — - Экспеллиармус! Выкрикнула наугад, куда-то во тьму, просто, чтобы не стоять с раскрытым ртом, чувствуя себя полной дурой. Страх липким комком заполнил горло, так, что захотелось откашляться. Но вместо этого — снова вспышка заклятия, на этот раз в другое место. И снова мимо. — Грейнджер, ты психованная… — при звуке раздражённого шёпота Малфоя дыхание стало приходить в норму. — Истеричка. Пальцы по-прежнему крепко сжимали палочку, то ли для того, чтобы чувствовать себя увереннее, то ли потому что сердце всё ещё колотилось, будто тревога не оказалась ложной. — Что ты здесь делаешь? — она прищурилась, но не увидела ровным счётом ничего. Темнота казалась осязаемой, обволакивающей, мягкой, словно плед, но одновременно затягивающей, как опасная трясина. И в этой темноте её ждал Малфой. С брезгливой ухмылкой. Либо гримасой отвращения. А может, с деланным безразличием. Воздух, должно быть, начал потрескивать от напряжения между ними, ибо Гермиона была уверена, что чувствовала мелкие электрические разряды на своей коже. — Не твоё дело, грязнокровка. Он был зол. Она уже слышала это шипение и учащенное дыхание. Она уже знала, как он сжимает кулаки, и как дергается верхняя губа. — Десять баллов со Слизерина за оскорбление старосты, — отчеканила железным тоном. Макгонагалл могла бы гордиться. — И десять за то, что ты до сих пор не в комнате. Видимо, Малфой сделал шаг в её сторону, потому что в поле зрения появилось бледное лицо, олицетворявшее брезгливость. Омерзение, которое душило его. Отвращение настолько сильное, что ей чудилось — ещё секунда, и оно убьёт его. — Грейнджер, — прохрипел, сделав ещё шаг к ней. — Грейнджер, ты просто… Шёпот оборвался: то ли от того, что он не нашёл слов, описывающих её достаточно точно, то ли потому, что посчитал, будто недосказанность будет оскорбительней. Пренебрежительность сквозила в его взгляде, жестах, даже в дыхании. Малфой никогда не прятал между строк отвращение к ней, а она тщетно пыталась ответить ему тем же. Гордо подняла голову и, набрав как можно больше воздуха, выпалила: — Это ты просто невыносим… — Заткнись. Металлические глаза опасно сверкнули, а верхняя губа дёрнулась. И Гермиона чувствовала, как злость, мешаясь с эритроцитами, разгонялась по венам, переплеталась с нервными клетками, оседала в лёгких, проникала в сосуды и, наконец, яркой вспышкой взорвалась в желудочке сердца, которое продолжало сокращаться, накачивая организм уже яростью. Её словно опалило — тело непроизвольно дёрнулось вперед. Искривлённое лицо и шёпот, такой, что Гермиона сама не узнавала свой голос: — Не смей затыкать мне рот! — он морщился. Чувствовал на себе её дыхание, такое мятное, будто она только что чистила зубы, и едва сдерживал рвотный порыв. — Ты просто жалкий, Малфой! Пытаешься самоутвердиться за счёт унижения других? Думаешь, что от этого твоя никчёмная жизнь станет лучше? Нет! Н Е Т. Потому что на самом деле, у тебя нет ничего. Твоё жалкое существование не зависит от тебя, тобой постоянно кто-то командует, ты — это сплошные насмешки, за которыми пустота. Тебя нет, Малфой. Жалость вытеснила презрение к концу тирады. А потом и сама исчезла, оставив лишь болезненное опустошение. Выжженные злобой пучки нервов отказывались подавать импульсы в мозг. Девушка, широко раскрыв глаза, смотрела на Малфоя, который, видимо, не мог решить какую из масок надеть. Его лицо, ещё бледнее, чем обычно, в темноте отливало голубоватым сиянием. Оно напоминало Гермионе лицо её матери, когда её труп ещё не окоченел. Когда красоту смерти можно было наблюдать воочию, прочувствовать на себе. Тогда она заворожено смотрела на неё, не в силах выдавить ни слезинки, сейчас взгляд зачарованно впивался в Малфоя, отмечая малейшие недостатки кожи, выискивая признаки того, что он жив. И надеясь на обратное. — Не думай, что чем-то отличаешься от меня, грязнокровка. В этом плане, мы оба — пленники. Она вздрогнула и сделала шаг назад, осознав, насколько он близко. Сжала кулаки и прикусила губу, чувствуя мелкую дрожь. И обжигающие слёзы, подтверждавшие его правоту. Будь ты проклят, Драко Малфой. Гермиона вдыхала, вдыхала, вдыхала, тщетно пытаясь прекратить задыхаться. Но лёгкие словно отторгали кислород, сжимались, не пускали его. Потому что воздух здесь был намертво смешан с запахом его духов, привкус которых она всё ещё чувствовала на языке. Горьковатый, дразнящий… Внушающий надежду. Грейнджер вылетела из класса прежде, чем он успел бросить очередное оскорбление, показывающее его превосходство. Она знала, что Малфой — не стоил даже того, чтобы о нём думать. Во всяком случае, не сейчас, в разгар войны, когда каждый день было страшно брать газету, потому что в колонке умерших, периодически мелькали знакомые лица. Драко был просто озлобленным ребёнком, который даже не представлял реальной угрозы. А вот предложение Снейпа могло стоить ей жизни. Гермиона всхлипнула, снова пытаясь восстановить в памяти разговор, который напрочь вылетел из головы, хотя состоялся меньше часа назад. «Мисс Грейнджер, Лорд больше не верит в мою преданность…» Чувство удушения обволакивало с новой силой, и Гермиона оттянула ворот свитера, прислонившись спиной к стене около входа в гостиную. Завтра придётся объяснять мальчишкам где она была полностью ночи, улыбаться и говорить, что всё в порядке, не вздрагивать при взгляде на Снейпа. Врать, врать, врать. И сейчас, зарывшись в одеяло с головой, прокручивая в голове разговор со Снейпом, похороны родителей и то, как её рука уже автоматически вычерчивала в воздухе боевые заклинания, Гермиона с ужасом осознала, что Малфой прав. Малфой, с кожей покойника, в котором не осталось ничего, кроме презрения, был абсолютно, полностью, всепоглощающе прав. Она тоже была ничем. Она была точно такой же пешкой, разница заключалась лишь в стороне доски. И от осознания этого Гермиона сдавленно рассмеялась. Сомнений в том, что Снейп действовал по приказу Дамблдора не осталось.