Подчиняющий духов

— Любимый, я так больше не могу. Я старалась быть сильной, быть для тебя полезной, но у меня до сих пор не выходит образ той девочки и ее матери, как и их сгоревших тел, от запаха которых до сих пор мутит. Я все равно буду тебе помогать и прикрывать, но не могу больше смотреть на эти зверства. Прости, — заплакав, сказала мне перед следующей ночной вылазкой Маша. Я еще днем видел ее задумчивое лицо, а на все мои вопросы она говорила, что все хорошо. Теперь понятно, что все совсем нехорошо. — Глупая, зачем держала все в себе? Сказала бы мне об этом раньше, и я бы не заставлял тебя так мучаться, — вытерев ее слезы своими пальцами с ее щек и обняв ее, ответил я. — И тебе не надо стараться быть для меня полезной. Я тебя люблю не за пользу. — А за что? — пробурчало ее лицо где-то в районе моей подмышки. — Не знаю, — признался я, обдумав этот вопрос. — Просто люблю и все. Любовь за что-то означает, что если ты это потеряешь, то я должен тебя разлюбить, верно? А я этого не чувствую. — Я тоже так тебя люблю. Сама не знаю, почему. Ты хоть меня и спас, и обучил, но ничего за это не требовал, — призналась она. — Знаешь, если бы я прожила свою жизнь заново, я все равно хотела бы оказаться в том подвале больной, чтобы ты пришел и спас меня снова. В ту ночь мы так никуда и не ушли.

***

10 июля 1941 года. Кабинет Меркулова Всеволода Николаевича, народного комиссара государственной безопасности СССР. За длинным дубовым столом, отделанным зеленым сукном, что являлось классическим стилем в данное время, сидело двое. Хозяин кабинета, нарком НКГБ СССР, и нарком НКВД СССР, Лаврентий Павлович Берия. Эти два человека, наделенные немалой властью, были одними из ближайших сподвижников и хорошо друг друга знали. В процессе обсуждения текущих дел и проблем, основными из которых была война и связанные с нею процессы, всплыла такая тема. — Ну что, Всеволод Николаевич, нашли тех трех благодетелей, рассылающих в письмах технологии, которых нет еще ни у кого? — отхлебнув из стакана в железном подстаканнике черного чаю, спросил всем известный «второй после бога», полноватый мужчина в круглых очках, который выглядел, как карикатурный еврей. Впрочем, вряд ли кто-нибудь посмел бы сказать ему об этом в лицо. — Не поверите, Лаврентий Павлович, но, судя по всему, это один и тот же человек, — постарался удивить своего собеседника нарком, но это оказалось не так просто. — Вот как? Разве Вы не говорили, что почерк всех трех писем кардинально различается? — Говорил. Однако под микроскопом выяснился очень интересный момент — чернила были не написаны, а будто впечатаны в бумагу, но не типографическим методом, а совершенно нам неизвестным. Такой четкости печати сложно достичь даже в лаборатории. — То есть этот неизвестный обладает технологиями, опережающими наше время? Вы это хотите сказать? — поднял бровь Берия, что свидетельствовало о его неподдельном удивлении. — Скорее всего, — согласился его собеседник. — Но точно сказать об этом может только этот самый «комсомолец»? — Комсомолец? — Да, его кодовое имя или прозвище, так сказать. Один из следователей по делу его так назвал, вот и приелось. — А что насчет схем? Вы разобрались? — Естественно. Автомат под промежуточный патрон оказался самым простым. Такое ощущение, что его специально сделали максимально простым, но при этом невероятно надежным. Мы можем хоть сейчас начать выпускать его пачками практически на любом заводе, где есть токарный станок. Правда, не совсем понятно, зачем он нам сейчас нужен и в чем его преимущества, кроме уже названных, ведь дальность у него меньше, чем у винтовки, а темп стрельбы ниже пистолетов-пулеметов, но пробная партия уже ушла на испытания в войска, — возбужденно постукивая пальцем по столу, рассказал нарком НКГБ. — Вряд ли наш неведомый благодетель просто так поделился своими схемами, причем настолько скрытно, что даже мы отследить его не можем. Поэтому попрошу Вас копию отчета о результатах отправить мне. - Попросил глава НКВД после еще одного глотка. — Конечно, как скажете, Лаврентий Павлович. Следующий образец — это гранатомет с кумулятивным боеприпасом. У нас есть подобная разработка, но только в виде гранаты РПГ-40. Сами понимаете, в сравнении — это небо и земля. Причем мы получили в руки не сырой прототип, а будто отработанный в боях серийный образец. Это же касается и автомата. Самой большой проблемой было подобрать состав разрывного заряда, но с этим справились, взяв за основу уже существующие разработки в этом направлении. И результаты ошеломляющие. Пускай дальность стрельбы всего 200-300 метров, но бронепробиваемость до 300 миллиметров! И то, как говорят в ГСКБ-47, если подобрать состав заряда получше, то результаты будут еще поразительнее. Он КВ-2 в лоб прошибает, не говоря уже о хлипких панцерах. Что интересно, он не прожигает броню, а «вымывает» ее струей жидкого металла под высоким давлением. — Это все замечательно. Но возникают три вопроса. Не маловата ли дальность стрельбы? Вряд ли враг будет ждать, пока боец подойдет поближе. Как быть с утечкой технологии врагу, и когда оружие поступит в войска? — Насчет дальности — это хоть и недостаток, но несущественный, учитывая, что один солдат может уничтожить танк врага с одного выстрела. Впрочем, уже ведется разработка артиллерийских снарядов по типу этого кумулятивного боеприпаса. Насчет утечек — с самого начала мы присвоили этому делу высший уровень секретности, и все исполнители и конструкторы были под колпаком. Также мы выпустили инструкции по уничтожению неизрасходованных снарядов, во избежание попадания их врагу. — Но Вы же понимаете, что рано или поздно они получат в свое распоряжение исправный гранатомет? Предателей и дезертиров еще никто не отменял, как бы нам не хотелось обратного. — Понимаем, но время уже будет упущено. К тому моменту мы уже будем массово их выпускать, а если точнее, то уже через месяц первые образцы начнут поступать в регулярные войска. Еще через пару – мы рассчитываем на полномасштабное производство, как раз эвакуированные производства начнут работать в полную силу. — Хорошо, а что насчет последнего. Как его там… реактивного двигателя? — С ним все сложнее. Пусть он и является перспективным направлением авиастроения, мы к нему просто не готовы. Мало того, что у нас и так намечается дефицит дюрали, так еще и двигатель требует большой точности и новых сплавов для постройки. Также есть проблемы с топливом, которое этот агрегат потребляет в несколько раз больше, чем классический ДВС. Но испытательный образец мы построили, и результаты обнадеживают. Конструкторы и ученые в восторге — наконец-то появилась разработка, с помощью которой возможно преодоление звукового барьера, причем не настолько требовательная к топливу, как ракета. — Вы меня прямо радуете, Всеволод Николаевич, хорошие новости в данное время ой как нам нужны, как воздух. Жаль, что этого Комсомольца найти не удалось, кто знает, что он еще мог бы нам дать? — Увы, единственный его промах — это четкость печати, в остальном он даже чернила и бумагу использовал разные и отпечатков пальцев не оставил. Так что наш герой останется безызвестным. — Жаль, ну да ладно, эта тема интересная, но ведь у нас, как говорят, есть не менее увлекательное дело, проект «П». — Я как раз хотел поговорить с вами об этом. Что же… — И два человека, имеющих немалую власть в СССР, продолжили свой диалог о делах насущных. *** 23 июля 1941 года. Маша не перестала со мной ходить, но приближаться к местам боев не стала, и я, в принципе, ее понимал. Жаль, что я сразу не заметил ее состояния и не понял, как ей тяжело было видеть всю эту грязь, боль и кровь. Ей оказалось проще убить сотню пустых, чем видеть мертвых детей, передавленных танками. Прошлой ночью я снова, как обычно, набрал частей душ, убил парочку забредших пустых, которых пропустили синигами, и наложил отсроченную смерть на офицеров третьего рейха в ближайших районах. Через пару недель немецкая армия остро ощутит нехватку командного состава в этом направлении. Впрочем, наша армия испытывает эту нужду уже сейчас — офицеров и так было мало, так еще их и выбить стараются в первую очередь, особенно снайперы. После пары часов сна я не стал будить свою суженую, а поцеловал ее в лоб и пошел приводить себя в порядок в госпитальном умывальнике. Только медики имеют чистую воду для гигиенических процедур, для остальных это — роскошь. Поэтому я наслаждался прохладной водой, фыркая больше для виду — подогреть ее в руках совсем несложно. — Здравствуйте, товарищ. Простите, что отвлекаю, но это Вы Александр Серебряков? — спросил у меня сзади кто-то юношеским голосом, который будто только недавно закончил «ломаться». — И Вам не болеть, это я. Подождите секундочку, — вытирая лицо полотенцем, сказал я. После чего надел гимнастерку и присмотрелся поближе к своему собеседнику. Им оказался действительно худой и долговязый юноша с коротким пушком светлых волос под носом. — Я корреспондент "Боевой Красноармейской" газеты, Алексей Кузнецов. Собирал материал для статьи о буднях красноармейцев и услышал о невероятном хирурге, который может поставить на ноги даже мертвого. После того, как я узнал вашу фамилию, то вспомнил, что где-то год назад человек с такой же фамилией получил орден Ленина за создание пенициллина из рук самого Сталина! Какого же было мое удивление, что это именно вы! — с искренним восхищением сказал мне парень. — Да, это я, хотя не люблю распространятся на эту тему, — пожал я плечами, следуя в свое подобие кабинета в палатке. В основном, тут сидит Маша, разбираясь с бюрократией, но сейчас я привел парня сюда, предложив ему присесть взмахом руки. — Спасибо. Но почему? Это же такая гордость и честь! - Возбужденно воскликнул юноша. — Согласен, но я не хочу, чтобы во мне видели набор орденов и заслуг. Я хочу, чтобы люди уважали меня за то, каков я есть. Тем более, так проще определить, кому нравишься ты сам, а кому - твоя слава. Нам надо брать пример с товарища Сталина, который не увешивает себя орденами, хотя мог бы. Ведь он заслуживает уважения сам по себе, ему не нужно этого добиваться наградами, — первое правило журналистики в данное время: похвали Сталина, и никто не будет к тебе придираться. — Да, вы правы, можно небольшое интервью для нашей газеты? — вообще-то мы уже его ведем, разве нет? — Конечно, как я могу отказать?... — Почему Вы захотели стать врачом? Что на Вас повлияло? — после стандартных вопросов о том, где родился, вырос и учился пошли более личные. — А почему Вы захотели стать журналистом? Не отвечайте, это риторический вопрос. Потому что захотели, верно? — Алексей кивнул. — Вот и я захотел. Нет какой-то великой причины или драматического эпизоды в моей жизни. Я просто люблю делать людей лучше. — Это как? — удивился мой собеседник. — Ну вот приходил ко мне человек с воспалившимся аппендицитом. Я его оперирую и избавляю человека от него, он становится чище, лучше, здоровее. И моя самая большая награда — это улыбка и благодарность пациентов. — И у Вас это получается очень хорошо. А как вы создали пенициллин? — Его создал не только я, первый антибиотик вывел Александр Флеминг тринадцать лет назад. Я просто нашел более эффективный и легковоспроизводимый штамм плесени. Так что не стоит присваивать все заслуги только мне. Я просто хотел помочь своим пациентам, которые страдали от заражения, — улыбнулся я. Тем более, мне было немного стыдно за то, что я украл это изобретение у других. — Но все равно, благодаря Вам уже спасено множество людей. А со следующего месяца обещают начать снабжать фронт вашим чудо-лекарством, — наивный юноша, в первую очередь верхушка будет снабжать себя, а солдатам — что останется. — Я рад, что мои труды помогут нашей доблестной армии и всему трудовому народу, но не стоит меня слишком превозносить, — я не против славы, но чем ее больше, тем больше ко мне и лишнего внимания. А от героя до предателя Родины один шаг. — Но как же?! Даже Ваши пациенты называют вас героем! — так, а вот этого точно не надо. — Героем? Ну-ка пойдем, я покажу тебе кое-что, — встав с табуретки, я повел парня за собой, и через пятнадцать минут мы дошли до огромной братской могилы длинной более сотни метров. По сути, это бывшая траншея, забитая телами, которую сейчас закапывала похоронная команда. — Вот твои герои, товарищ Кузнецов. Они отдали самое дорогое, что у них есть, за нашу Родину, за своих родных, за нашу будущую победу, которую уже не увидят — свою жизнь. Знаешь, что это? Это не могила - это непрожитые жизни, недополученное счастье и горе их близких. Они наши герои, журналист, а я просто делаю свою работу, — на сердце стало даже как-то тошно, и я ушел в госпиталь, оставив, вставшего, как столб, журналиста. Делать свою работу. *** После интервью я снова задержался в операционной допоздна и закончил ближе к 11 часам вечера. В этом не было ничего необычного — все врачи работали на износ, и я часто брал на себя больше пациентов, чем остальные в полтора, а иногда и в два раза, чтобы хоть немного их разгрузить. Не то, что бы это сильно помогало, ведь раненые текли рекой, несмотря на то, что наш участок фронта не без моих усилий был в лучшем положении, чем остальные. Особого изменения истории я пока не вижу в сравнении с моей прошлой жизнью — все тоже тотальное отступление почти по всем фронтам. Слишком силен был удар стальной армады нацистов, а мои схемы пока не дали никаких результатов. Более того, даже пенициллин еще не дошел до фронта, что довольно иронично. Создателя лекарства обделяют этим самым лекарством. Моя супруга уснула прямо за столом с бумагами, вымоталась несмотря на все наши способности. Все-таки спать по два часа и тратить энергию по ночам утомительно, мягко говоря. Перенеся ее на нашу кровать, состоящую из наспех сколоченных лавок с матрацом, я приступил к поздней трапезе перловкой с овощами. Сегодня мяса не завезли, вместо него бросили кусок сала, судя по небольшому количеству жира. — Приятного аппетита, — поприветствовал меня коротко стриженный мужчина средних лет, чей нос, судя по форме, был многократно сломан и неправильно сросся. Это наш дивизионный комиссар, Георгий Васютин. И раз он пришел лично ко мне, то не просто так. Комиссары в принципе просто так не приходят. — Боюсь, уже неприятного, — отложив тарелку с недоеденной порцией, ответил я, но протянутую руку все же пожал. Комиссар не обиделся, понимает, какое к ним отношение после Ежовщины конца тридцатых. — Вы так не переживайте, к Вам никаких претензий нет. А редкие доносы на Вас я даже коллекционирую как образец народного творчества, — поспешил меня успокоить Васютин. — Вот как? Просветите? — я даже заинтересовался, думал, что на меня доносов не пишут, наивный. — Ну вот, один из последних. Дословно не расскажу, но если вкратце, то один из ваших пациентов жаловался на слишком веселое настроение вашего коллектива. Мол, не соответствует это воле партии и вообще, разлагает коллектив. Его послушать, так Вы одним смехом можете всю нашу армию разложить. Эх, найти бы этого писаку, но донос анонимный. А так, чего только не было, и жена у вас слишком красивая и хорошо одевается — это еще в части было. Один фрукт вообще написал, что Вы слишком хорошо лечите, представляете? — Представляю. Узнал бы кто написал, лечил бы похуже, а то человек недоволен остался, — улыбнулся я. — Это все забавно, но что же Вас заставило прийти ко мне в столь поздний час? — Видите ли, несмотря на дикость доносов, я все равно обязан их проверять, работа такая. И выяснился очень интересный факт из вашей биографии, который подтвердили совсем недавно, перед отправкой на фронт. До 1932 года нет никаких документов о вашем существовании, впрочем, тоже самое касается вашей супруги. Ни записей из домовых книг, ни регистрации в школе, больницах, вообще нигде, — прищурившись вдруг серьезно сказал он. На понт берет? - Я жил вместе с Машей в деревне, которую полностью уничтожил лесной пожар. Мы сироты, — мое первое оправдание просто не прокатило бы, потому что тогда мы представлялись родственниками. Тем более, что это бы не объяснило полное отсутствие всех записей. И вряд ли кто помнит мое первое, не особо проработанное оправдание. — Допустим, — немного ослабил напор допроса комиссар. Ах, как играет, как играет. Добрый и злой полицейский в одном лице. — Но это не объясняет, как парень из деревни стал одним из лучших, если не лучшим, хирургом страны. И более того, изобрел антибиотик, который в потенциале может спасти миллионы жизней. — Это претензия? Или угроза? - Нахмурился я. — Если бы я угрожал, мы бы говорили с Вами не здесь и не так. Скажу честно, Александр Васильевич, я очень уважаю Вас как врача и как человека. Будь моя воля и этого разговора бы в принципе не было. — Давайте ближе к делу, я никогда не отказывался от сотрудничества. — Похвально и умно. Недавно по всему НКВД и НКГБ вышел приказ находить и расследовать все явления, выходящие за грань обыденного. Спасшиеся в совершенно безвыходном положении, люди, видящие мертвых, паранормальные явления и прочие события что невозможно объяснить наукой или здравым смыслом. И вот, какого же было мое удивление, когда до меня дошли слухи о чудо-враче, архангеле, на которого бойцы чуть ли не молятся, способного вытащить из могилы любого. И если бы такой слух был один, так нет же, они и не думают утихать. Более того, на нашем участке фронта внезапно стали происходить случайности. То склад взорвется, то целый полк вражеской пехоты сляжет с неизвестной болезнью. Мистика какая-то. — И что Вы хотите от меня? Мало ли на свете чудес не бывает? — Вот давайте без этого. Пусть конкретных доказательств у меня нет, но и собранного хватит, чтобы немало подпортить вам нервов. Тем более, что мы оба взрослые люди и в игру: «я знаю то, что ты знаешь», играть желания нет совсем. Спрошу прямо, вы согласны вступить в особый отдел «П» НКВД СССР?