Когда ты внутри, я снаружи

Марио бережно ласкает пальцами клавиши пишущей машинки, любовно складывая заполненные листы в ровную стопку, откладывает в угол небольшого стола и медленно поднимается на ноги. Тусклая комната дурманит отекшие мысли, съедая оставшиеся мотивы и планы, убирает из памяти яркие и солнечные моменты, затмевая мир перед взором сплошной нерушимостью серости, убивая и разлагая оставшуюся радость печалью. Он прикусывает и так пострадавший язык, болезненно надавливая на повреждение, прислоняется ладонями к окну и утыкается лбом в стекло, долго и внимательно всматриваясь в вечерний город. Звукоизоляция помещения рассеивает уличную суету и движение, и те мелькают перед глазами кадрами немого кино, разливая где-то далеко под ногами отголоски чужих потрясений. Марио отходит в середину глухого убежища, замирая и не двигаясь с места, в задумчивости теребит длинный рукав белоснежной рубашки и снова опускается на рабочее место, раскладывая перед собой напечатанные листы. Там пестрит придуманный мир, переливаясь страницами ярких моментов, взрывается в воображении десятками возможных сценариев и раскрывается сотней моментов, но обрывается на сухом и давно набившем оскомину печальном финале. Фернандес перечитывает последний абзац раз за разом, то про себя, перебирая в уме словесные конструкции и обороты речи, то бормочет себе под нос, беспрестанно качаясь на стуле, то прикрывает глаза и повторяет выученное наизусть. Откладывает работу в сторону, снова кружа пальцами у клавиш пишущей машинки, врезается в кудри, локтями облокачиваясь о стол. Долго и нервно потирает виски, начиная печатать альтернативный исход, глотает необходимость чего-то хорошего, но тут же снова выплевывает минутный порыв, не найдя вдохновения на счастливый финал, оставляет прибор и снова перечитывает последний абзац законченной книги. Качает головой из стороны в сторону, грузно поднимается и нерасторопно бредет к плите, возвращаясь обратно с чашкой горячего кофе. Долго обжигает лицо, нависая над паром, прикрывает глаза и чуть сминает листы, откидывается на спинку стула и выходит на улицу, так и не притронувшись к кофе. Вечерний город врывается в душу снарядами звуков и шума, разъедая затлевшее тело искрами внешней реальности, просачивается в вены и сухожилия, увеличивая скорость шага и частоту биения сердца. Марио оборачивается по сторонам, кутая руки в длинные рукава белоснежной рубашки, заходит за угол и врывается в густоту и людность московской улицы, обрамленный активностью жизни, прячет голову на груди и продолжает идти вперед, зачем-то вворачиваясь в эпицентр нелюбимого хаоса. Жизнь разбрасывает под ногами миллионы эмоций, разбиваясь об асфальт сотнями голосов и гудков спешащих автомобилей, сквозит разноплановым шумом и чарующей нестабильностью, ощущается невероятно близко и в то же время нестерпимо, всегда одинаково неестественно далеко. Фернандес останавливается, смешивая движение, нарывается на несколько упреков и недовольных выдохов, утыкается взглядом в заволоченное закатным отблеском небо и делает глубокий, замученный вдох, снова медленно опуская глаза себе под ноги. Прислоняется ладонью к груди и сжимает в кулаке ткань рубашки, треская пуговицей, болезненно искривляет лицо и проваливается сквозь землю, ощущая себя удушающе лишним, снова оглядывается по сторонам, как маленький мальчик делает пару шагов в разные стороны, натыкаясь на спешащих прохожих, и опять замирает на месте, давясь своей отчужденностью. Скользит ботинком по сухому асфальту, очерчивая полукруг, и когда очередной прохожий грубо врезается в плечо, все-таки возобновляет движение, все также пряча ладони в длинных рукавах рубашки. Часы на огромном здании показывает ровно шесть, и Фернандес думает, что пора бы возвращаться домой, но зачем-то снова заворачивает за угол и проходит в небольшое кафе, занимая один из немногочисленных свободных столиков в самом углу помещения. Заказывает, особо не думая, и достает из портфеля планшет, кружит пальцами над электронной клавиатурой, несколько раз отирая лицо ладонями, снова блокирует гаджет и принимается за принесенный напиток, снова не найдя в себе сил придумать хороший конец. Иногда плохие концы просто-напросто неизбежны. Иногда у героев нет выбора, и как бы автору не хотелось, их судьбы нельзя поменять, потому что руки не нажимают на нужные клавиши, а слова не выстраиваются в услужливый ряд красивых и красочных предложений. Иногда и у людей этого выбора не остается. Марио вздрагивает, поднимая глаза, когда чей-то приглушенный кашель намеренно привлекает его внимание, и с полуулыбкой глядит на нарушителя своего спокойствия, неуверенно отводя взгляд, снова возвращается к лицу миловидного парня. Тот с улыбкой указывает на свободное кресло, в другой руке держа горячий напиток, вопросительно смотрит на Марио, и тот тут же согласно кивает, позволяя незнакомцу присесть за столик и составить ему компанию. Фернандес чувствует себя крайне неловко, ненамеренно сужается и уменьшается в размерах, словно сростаясь со стулом, неуверенно держит в ослабших руках полупустой стакан и старается не выдать своего состояния, всегда и везде чувствуя себя одинаково неуместным, стыдится либо этого самого чувства, либо этой самой оглушительной неуместности. Отирает лоб раскрытой ладонью, стараясь остаться незамеченным, все же кидает заинтересованный взгляд, раз за разом изучая черты лица и притягательные глаза напротив. Этот человек, кажется, вполне мог бы стать прототипом его будущего героя. Если бы не смотрел с колкой жалостью, словно проскальзывая в самую глубь нутра, выводя на поверхность потаенное чувство тоски. Марио не выдерживает этой безмолвной пытки оглушительной проницательности, достает из кармана пару купюр и порывается быстро уйти, но остается на месте, когда парень напротив, словно ожидая такой попытки побега, сразу же приковывает обратно щедрой и теплой улыбкой, произносит мягко и раздирающе нужно, поднося к губам чашку недопитого кофе: — Меня Денис зовут. Марио садится обратно, скрещивает ноги, тут же расставляет их в сторону, отирает губы и оправляет опавшие кудри, смотрит открыто в глаза и тянется к нему неестественно жадно, словно прилипая душой. — Марио, — сжимается до размера молекулы, а потом жарится в собственном естестве, расплавляясь в прохладной кофейне, расплывается по сидению тихим и несмелым бурчанием, — приятно познакомиться. Приятно отдаться моменту и хотя бы раз — всего лишь раз — почувствовать себя существующим. Фернандес покорно ступает в только что снятый Денисом номер в дорогой многоэтажной гостинице, мягко шагает по ворсистым коврам, останавливаясь посреди богато обставленной комнаты, скрещивает руки на животе и смято опускает глаза себе под ноги, чувствуя, как Денис медленно подходит к нему со спины и аккуратно обхватывает ладонями напряженные плечи. Марио сглатывает ком гнетущего одиночества, растворяя его в нажиме оглушительной совести, отбрасывает ее в самую глубь опьяненного естества и кивает собственному желанию оказаться с кем-то настолько близко, чтобы вдохнуть не просто традиционно необходимый кислород, а целую порцию жизни. Это не кажется грязным и отвратительным, не взрывается в голове ощущением неправильности и отторжения, не искрится перед глазами порывом остановиться, а лопается внутри заразительно сладким теплом и разносится по венам ярким и откровенным желанием. Денис ждет его из душа у окна, стоя в одном халате, медленно поворачивается и неторопливо идет навстречу. Бережно берет за руки и переплетает пальцы, остро смотря в глаза, отчего Марио вдруг банально и клишировано — впервые в жизни — кажется, что он знаком с ним всю жизнь, что он знает его две, три, тысячу жизней, ощущая иррациональное и совершенно необъяснимое, но пронзительно пробирающее родство. Черышев осторожно, трепетно и совершенно естественно — будто не в первый раз — укладывает его на кровать, нависая сверху, нежно и осторожно очерчивая лицо двумя пальцами, смотрит прямо в глаза и улыбается в самые губы. Нежно гладит по голове, зарываясь в мягкие кудри, неглубоко, но мокро целует, скользя рукой под халат, развязывает пояс и проходится по животу, переходя губами на чувствительную шею. Марио порывисто дышит, закидывая голову, прикрывает глаза, скользя пальцами по шее и спине, освобождает парня от халата и позволяет тут же раздеть себя, покорно и доверительно шире раздвигает перед ним ноги и вздрагивает, когда чужая ладонь касается члена. Денис все также пронзительно остро смотрит в глаза, поминутно невесомо целует в губы, медленно и чувственно лаская внизу, ловит открытым ртом учащенные стоны и гладит по голове, проходится пальцами по лбу и вискам, ускоряя движения, опускается поцелуями по животу, ощущая, как больно и нетерпеливо Марио утыкается в его спину, касается кожи улыбкой и отстраняется, тут же возвращаясь поцелуями к животу, снова обхватывает истекающий член, скользя внутрь хорошо смазанным пальцем. Марио давится воздухом, поднимая руки перед собой, сжимает пальцы в кулак, затуманенным разумом следя за искаженным изображением, шире раздвигает для него ноги и подается вперед, насаживаясь на второй и третий палец, толкается в ласкающую ладонь и вскрикивает, когда юркий язык кружит у пупка, проскальзывает внутрь и снова ласкает кожу. Прикрывает кулаком рот, насаживаясь на пальцы глубже — чувствует себя хорошо — давится этим чувством и расплывается по постели, одурманенный откровенной нежностью и тягуче сладкой истомой в постели с абсолютно чужим человеком. Ощущает себя впервые на своем месте и полностью отдает себя этому чувству, с удовольствием меняя краткие моменты с ним на, кажется, все оставшееся существование. Денис отстраняется, возвращаясь к его лицу, трепетно оглаживает влажную кожу, опять откровенно и нежно заглядывает в самую душу, мягко ухватывает Марио под коленями и медленно, осторожно входит, ловя ртом его рваные выдохи, целует в кончик носа, неторопливо проталкиваясь в растянутое нутро, обжигает лицо горячим дыханием и замирает, давая привыкнуть. Гладит по голове, зарываясь пальцами во взмокшие волосы, улыбается настолько искренне и тепло, что у Марио трескается мир под ногами, и Фернандес стонет то ли от восхищения его первыми толчками, то ли его улыбкой. Больно врезается в его плечи, царапая мокрую кожу, утыкается носом в плечо и стонет у самого уха, обнажая весь голод и жажду, подается вперед, позволяя грубее и глубже, острее и больше, быстрее и откровеннее — в самое сердце. Кончает без рук, зависая на грани действительности, ловит раскрытым ртом воздух, невидяще смотрит Черышеву в лицо, и тот сцеловывает его экстаз, упираясь кулаками по обе стороны от головы Марио, делает еще пару глубоких толчков и выходит, изливаясь на смятые простыни. Фернандес медленно проходит за ним на крышу отеля, по привычке кутая руки в белоснежные рукава рубашки, садится на самый край и долго всматривается в окутанный вечером город, иногда посматривая на Дениса, разместившегося по правую руку. Марио горько, заторможено и отчаянно выдыхает, выплескивая наружу целую палитру пережитого хаоса, откидывается спиной назад, свесив ноги над городом, складывает руки на животе и произносит в потухшее небо: — Почему ты пришел только сейчас? — приподнимается на локтях и тут же тушуется, видя, с каким горьким сожалением и нескрываемой грустью Черышев сверлит его душу. Денис с трудом отворачивается, опуская голову, врезается взглядом в светящийся город, хочет что-то сказать, но замолкает на полуслове, поднимается на ноги и протягивает Фернандесу руку. Они лежат на огромной кровати, объятые желтым отсветом тусклого ночника, и Марио не может выпустить его руку, поминутно заглядывает в глаза и целует послушные пальцы, роняя в подушку глупую и смазанную улыбку, смотрит из-под опущенных ресниц и совершенно счастливо морщится, когда Денис мягко треплет его по голове. Пропускает смятые выдохи, роняя лицо в большую подушку, оглушенный чарующей негой, снова смотрит на Дениса со всей искренностью маленького котенка, нерешительно жмется теснее, глотая всплески эмоций, плавится ощущением жизни и впервые живет, роняя короткие поцелуи на чужие плечи и грудь. Оба синхронно и откровенно болезненно — простреленные в самое сердце — осознают одинаково остро, что вот оно, боже, вот оно… Марио подставляется под безмолвные прикосновения и засыпает, уткнувшись лбом в оголенную шею Дениса, убаюканный его тихим, ласковым голосом: — Спи, солнышко, — Черышев целует его в затылок, надолго зарываясь носом в непослушные кудри, — просто поспи спокойно. Часы на огромном здании показывает без пяти шесть, когда оба идут по утренней улице, овеянной поволокой сна. Фернандес, неугомонный, оттаявший, торопится жить, словно догоняет что-то ушедшее и забытое, хватает его и тянет к себе, с силой зажимая в каменном кулаке, дышит особенно, по-другому. Наверно, впервые вдыхает полной грудью целую порцию жизни и думает вдруг, что можно было бы и переписать злополучный финал законченной книги, слыша за спиной неторопливые шаги Дениса. Выходит на проезжую часть, захлебывается желанием не останавливаться, пригласив его на чашечку кофе, и от сильного столкновения с несущимся на огромной скорости автомобилем отлетает далеко в сторону. Смотрит на обрамленное рассветной красотой небо широко распахнутыми глазами, раздробленным телом вбирая в себя отголоски надежды, давится потемневшими шансами и еле улавливает грустное, обреченное выражение лица склонившегося над ним Дениса. Черышев опустошенно ухмыляется, прикрывая его глаза, опускается перед Марио на колени, трепетно гладит по голове и произносит в самое ухо: — Я пришел вовремя: ровно за двенадцать часов, ведь только так ты способен меня увидеть, — он порывисто выдыхает, стуча кулаком по асфальту, улыбается собственным мыслям и долго, медленно и чарующе чувственно целует Фернандеса в лоб, нежно оглаживая раскрытой ладонью его подбородок и щеку — забирает жизнь этим проклятым поцелуем. — Ангелы смерти никогда не опаздывают. Грузно поднимается на ноги, когда стрелка огромных часов указывает на шесть утра, и медленно бредет по утренней улице, растворяясь за поворотом.