Ребенок

Тсунаеши был необычным, резко для имеющего определенный опыт Реборна выделялся среди других детдомовских. Мальчик вел себя, словно он сам не приютский, словно он просто пришел вместе с мамой на работу и играет с детьми — так он относился ко всем по-доброму, стремился помочь, развлечь, уступить в выборе правил игры. Реборн даже уточнил у одной из работниц приюта, является ли мальчик его воспитанником. Полноватая невысокая женщина типичной для японки наружности странно посмотрела на него, такого высокого, и ответила, что да, а потом перевела потеплевший взгляд на увлеченно собирающего какое-то строение из цветных кубиков на скорость ребенка, говоря: — Это Тсунаеши-кун, он тут с младенчества. Мать погибла в автокатастрофе, кто отец — неизвестно. Хороший мальчик. «И совсем не похож на сироту», — хмыкнул про себя Реборн. Он пока даже предположить не мог, что послужило причиной такому выбивающемуся из общего числа поведению маленького Тсунаеши. Киллер в последний раз задумчиво посмотрел на маленького мальчика, ярко улыбавшегося, помогая встать какой-то девочке и шутливо, но действенно выговаривая другому сироте за своим плечом, и в задумчивости провел большим пальцем по нижней губе. — Я решил. Не подскажете, где сейчас находится директор приюта? Реборну было тридцать шесть — солидный возраст для киллера-одиночки. Тем более для такого, каким был Реборн — с кучей связей, большая часть из которых и крепилась-то долгами (должали, конечно, самому Реборну), из-за которых его периодически пытались убрать; вечно одинокого, угрюмого, интроверта, каких поискать, да еще и депортированного из своей страны. Нет, конечно, особо никто за ним в Японии не надзирал, да и выслали его сюда, предварительно обговорив все это с самим сильнейшим киллером мира — итальянский президент, напряженно сидящий перед ним и периодически кидающий взгляды по сторонам, на немногочисленных телохранителей, все равно твердо говорил — много и долго говорил — о том, что в парламенте его заметили, что его слишком часто упоминают в разговорах, что совсем скоро люди решат, что пора бы и устранить столь значимую угрозу. Пожилой мужчина упирал на то, что Реборн ведь не хочет проблем с правительством? Хотя и ежу было бы ясно, что Реборну глубоко на это плевать. Но в конце разговора президент, видя, что никакие аргументы не производят впечатления на молодого мужчину, все же заставил себя выпроводить из кабинета бодигардов и, вздохнув, сказал: — Вы еще совсем молодой, Реборн. Задумайтесь, что после себя оставите. Ученика? Какую-то байку из уст более предприимчивого вашего друга? Я хочу, чтобы вы провели вне страны лет десять-пятнадцать, не больше. Постарайтесь за это время найти семью. Вам полезно. Реборн фыркнул на слова почтенного старца — однако, отца двух сыновей — и отвернул голову немного в сторону. Президент заставил его задуматься. Серьезно, он же мафиози, вроде как сильнейший в мире, у него есть, чему поучиться. Вот только Реборн не любил людей, а оттого и учить кого-то продолжительное время не мог — редко кто долго выдерживал под гнетом Аркобалено, а кто и выдерживал, от тех уже уставал сам киллер. Сейчас ему прозрачно намекнули на возможную мирную жизнь и… оставление потомства? Что? Да нет, не то. Казалось, итальянский президент действительно в какой-то мере сочувствует ему, Реборну, — что тот на самом деле один в тридцать шесть, что, пусть и лучший киллер мира, на которого облизываются и точат ножи многие мафиозные Семьи, все равно никому не передаст то, что знает и умеет. Что канет в лету после смерти. Что не познает счастья быть отцом, на самом деле. Да только Реборн сам бы на данном этапе никогда и не задумался о таком оттенке намека президента. Наполитано, дождавшись, пока гость выйдет из кабинета, согласившись на его ну очень мягкие требования, вздохнул и покачал головой, оставаясь в пустом помещении. Он не впервые сталкивается с подобными Реборну, но каждый раз, видя пустоту в их лицах, гадает — как можно было так довести себя? А куда больше-то? Ох уж эта молодежь… — Тсунаеши-кун, знакомься, это Реборн-сан, твой опекун. Пообщаешься с ним? — Ласковый, теплый голос Рёко-сан обволакивал, когда Тсунаеши с любопытством глядел вверх, на удивительно высокого темноволосого мужчину в черном костюме и пастельно-желтой рубашке, на глаза которого была надвинута шляпа с оранжевой лентой. Он кивнул, улыбнувшись, воспитательнице, и та, напоследок чуть крепче сжав его руку, выпустила детскую ладошку и вышла из комнаты, оставляя иностранца и мальчика знакомиться. Тсуна, видя, что мужчина не спешит представляться, протянул руку первый: — Я Тсунаеши Савада. А вас как зовут? Он, конечно, догадывался, что взрослые, которые берут их в семью, заранее, еще до знакомства с детьми в этой теплой небольшой комнате, знают и имена и краткую характеристику, но не был в этом уверен. Да и хотелось верить, что вот сейчас, стоя перед этим странным молчаливым мужчиной, почти угрюмым, он действительно дает ему ту самую первую информацию, с которой нормальные люди начинают знакомство. Реборн помолчал, сверля малолетку испытующим взглядом. И опустился на уютный диванчик рядом с собой — сам первым устал смотреть на дитё сверху вниз. Кивнул на место рядом, на которое тут же умостился миниатюрный шатен с большими карими глазами. — Меня зовут Реборн, Тсунаеши. И я надеюсь, ты умный мальчик и не станешь делать глупости, когда я заберу тебя к себе. Я правильно думаю? Реборн прошил мелкого пацана таким взглядом, что не удивился бы, если бы ребенок вздрогнул. Но тот продолжал наивно таращиться на него явно заинтересованным взглядом. Кивнул в ответ на вопрос мужчины. — А вы один живете, Реборн-сан? — полюбопытствовал мальчик, и Реборн, надвинув шляпу на глаза, кивнул, явно задумавшись о чем-то мрачном. — Давно в Японии? Вы, кажется, не местный. И такой мрачный. Знаете, а таких людей пугаются обычно, — продолжал болтать Тсунаеши, склонив голову набок, чтобы хоть немного видеть глаза своего опекуна. — А как мне вас называть? По имени, да? Я думаю, мрачные люди, как вы, не любят, чтобы их называли не по имени. А я могу обращаться к вам на «ты» и без суффикса? Он все тараторил, а Реборн уже тушил разгоравшееся внутри раздражение. Мальчишка, видно, уловив его настроение, резко замолчал, но продолжал сверлить мужчину вопросительным взглядом. — Я недавно в Японии, но успел немного устроиться, — вздохнув, прогоняя странное чувство тревоги и раздраженность на такую болтливость ребенка, решил все же продолжить диалог новоиспеченный опекун. — Зови по имени, на «ты» и без суффиксов, все равно я пока смутно понимаю, зачем они вообще нужны. И замолчал. Тсунаеши поболтал ногами в воздухе, пораскачивался из стороны в сторону и, спрыгнув с дивана, обернулся к поднявшему с глаз шляпу Реборну, говоря: — Ну, ладно, я пойду собирать вещи и прощаться со всеми. И вы приезжайте, когда вам Каногава-сенсей скажет. — Он сказал это спокойно и, со все таким же спокойным лицом, вышел из комнаты, закрывая за собой дверь. Теперь Реборн тушил внутреннюю, такую неожиданную панику, непонятно откуда взявшуюся. Что с этим ребенком не так-то?! Кого он, почти не глядя, выбрал под свою ответственность? Тсуна оказался очень спокойным и очень неспокойным ребенком одновременно. Он состоял из противоречий, этот маленький комок света и болтовни, с гнездом топорщащихся рыже-русых волос, огромными карими глазами и выпирающими по-цыплячьи косточками. Был жутко активным и постоянно влипал в истории, падал на ровном месте, с завидным упорством изучал необжитый еще дом. Он с первого же утра зарекомендовал себя у Реборна как совершенно ненормальный ребенок — встал ни свет ни заря и приготовил традиционный японский завтрак. Реборн проснулся-то, потому что услышал грохот посуды, поспешил на первый этаж и обалдело замер, глядя на мелкого паренька с кастрюлей на голове, который, не снимая ее, потирал шишку на лбу, чувствуя аромат свежеприготовленной еды. Сказать, когда Реборн в последний раз ел домашнюю еду? Да он сам не вспомнит! На этом странности не кончались, но о них по ходу. На очереди другой факт, ошеломивший и одновременно не ставший для Реборна неожиданностью. Тсуна пришел посреди ночи к нему в комнату и молча завалился под бок опекуна, протискиваясь тому под тяжелую руку. Расслабленно выдохнул и почти тут же засопел. Реборн, вопреки собственным же опасениям, вырубился следом совсем скоро, ощущая рядом это теплое, пушистое и мягкое чудо с ледяными пятками, которые тот грел о ноги итальянца. Почему-то Реборн сперва и не вспомнил об этой особенности детей — приходить ночью, вторгаться в личное пространство и греть о старших ледяные, еще по-детски хрупкие и миниатюрные тельца. С Тсунаеши он не до конца верил, что этот серьезный и взрослый ребенок действительно может в какой-то момент прийти к нему ночью с каким-то истинно детским оправданием, вроде кошмара или монстра в шкафу. Так и произошло — маленький Савада молча забрался под одеяло. Третьим фактом идет уже странное: Тсуна, как мальчик попросил его называть на второй день, устав, видимо, от полной формы имени двадцать четыре часа в сутки, оказался на редкость проницательным. И как он успевал улучить момент, когда может побыть болтливым, энергичным ребенком-собой, который не может и пятнадцати минут усидеть на одном месте без увлекательного занятия, а когда стоит помолчать, вдумчиво что-то читать или делать что-то подобное, присущее обычно более взрослым детям? Но идеального результата все равно не получалось, и порой Реборн не выдерживал. Тсунаеши вообще-то был очень спокойным, даже каким-то стрессоустойчивым, что ли. Да только к крику все равно не привык. И первое время шарахался в сторону, когда Реборн повышал голос — на него ли, или Тсуна просто стал свидетелем неприятной телефонной ссоры. Опекун его вообще оказался довольно раздражительным и щедрым на язвительные комментарии, как понял немного позже Тсуна. И даже несмотря на то, что он сути половины ироничных фразочек мужчины не понимал, слезы наворачивались уже от тона, которым они были сказаны. Становилось отчего-то обидно и грустно, а на душе скребли кошки. Реборн редко выходил из себя, но сейчас, не имея другого способа разрядки от негативных эмоций, стал делать это чаще. А на ком срываться, если не на Тсунаеши? После своих отвратительных приступов мужчина отходил быстро — и тут же в голову ударяло осознание: он довел ребенка до слез. Того самого ребенка, который и как ребенок-то себя вел редко, так старался понравиться ему, сделать так, чтобы Реборн стал не просто и безлично «опекуном», а он не обыкновенным «подопечным», юридически оформленным малолетним содержанцем. Тогда киллер шел в комнату Тсуны на верхнем этаже и опускался на пол около изножья его кровати, слыша задушенные всхлипы из-под нее. И он не знал, что говорить — извиняться казалось лицемерно, говорить что-то постороннее — он не мог придумать тему, а вот так молчать… ему было привычно. Рано или поздно Тсуна затихал и выбирался из своего временного убежища, садился рядом с Реборном и прикладывался тяжелой головой к его плечу, еще изредка всхлипывая. Реборн лишь единожды трепал мальчика по вихрастой макушке и прижимал к себе, попутно вспоминая свое собственное детство. Реборн всегда был один, сколько себя помнил. И рано перестал рваться в коллектив — просто понял, что все равно интересного в этой разрозненной кучке людей или детей мало. Он другой. Непохожий. Его не любят, боятся, ненавидят, и им интересуются, но он уже отвергает — ему неинтересно, ему скучно. А Тсунаеши другой. Этот мальчишка был гибким, был мягким и спокойным обычно, но в редкие моменты становился неугомонным и громким, ярким, в кои-то веки выглядя на свои шесть лет. Он всегда был окружен людьми, и его плечо подпирали не в самом крайнем случае, когда иначе уже было просто нельзя, как у Реборна, а всегда — кто-то был рядом, за кого-то Тсуна держался, должен был, хотел, чтобы, если что, всегда иметь какую-то поддержку. Реборн привык быть один, Тсуна — нет. Реборн привык к резкости окружающих, отплачивая тем же; Тсунаеши не привык и не стал бы подогревать конфликт, предпочтя нивелировать его. Тсунаеши был его маленькой слабостью уже к концу месяца. Решение учить его убивать Реборн принимал долго, но упорно пилил себя за нерешительность — он же хотел именно этого, разве нет? Ради этого выбрал интересного мальчика, ради этого устроился в этой стране, в этом маленьком городке, охраняемом сильнейшим кланом якудза, которые, впрочем, на пребывание здесь итальянского мафиози в отставке смотрели сквозь пальцы, однажды прозрачно намекнув, что первыми не нападут. В конце концов, Реборн пнул себя, назвал тряпкой, мысленно обматерил и начал обучение Тсуны. По мере которого мальчик становился все более задумчивым, пока не спросил у Реборна в свой седьмой день рождения: — Зачем ты учишь меня этому? И получил прямой, пусть и сильно смягченный ответ: — Я мафиози, Тсуна. Убийца. Сильнейший в мире, и я такой один. Если ты спросил об этом только спустя полгода, я могу надеяться на то, что ты не испугаешься перспективы стать профессиональным киллером? Тсунаеши уже привык, что в серьезных вопросах Реборн становился похожим на себя в их первое знакомство — «угрюмым и мрачным», как его охарактеризовал тогда Тсуна, смотря в черные глаза опекуна. И он задумался над этим вопросом, молча ходя вокруг да около еще почти сутки. И наконец, уже готовя завтрак, стоя спиной к Реборну, подал негромко голос: — Я буду стараться, Реборн. «А ты будешь мной гордиться», — хотело вырваться следом, но Тсунаеши не позволил. Почему-то не позволил, как будто не захотел, чтобы Реборн услышал такое признание. В конце концов, для Тсуны единственный возможный родитель и наставник в одном лице с самого начала был тем, кто, Тсунаеши отчаянно этого желал, гордился бы им, и Тсуне было бы в высшей степени приятно. Но пока было рано. Да и не такой Реборн человек, чтобы высказываться о своих чувствах в открытую. До сих пор ведь, приходя извиняться, садится на пол у его кровати и сидит молча, не подавая признаков жизни. И Тсуна откуда-то знает, что это и не изменится. В школе Тсунаеши было немного сложно, ибо он успел отвыкнуть за год жизни с Реборном от постоянного окружения из детей и зацикленных на детях учителей, но он справлялся. Оставшись все тем же неконфликтным сиротой, сейчас обретшим сильного и независимого Реборна за плечами до кучи, он легко сходился с людьми и поддерживал с ними общение, не давал разгораться ссорам, не допускал унижения менее коммуникабельных одноклассников. И, как оказалось, давно разучился болтать без умолку со всеми, с кем судьба сведет — тем было не так много, а он теперь был больше подкован в книгах и боевых искусствах, когда как мальчишки через одну парту обсуждали новую серию игровых карточек с какими-то героями-монстрами, а за первым столом кто-то увлеченно разговаривал о новой серии меха, которое только недавно стало выходить раз в неделю по кабельному. Кабельного у них с Реборном не было, потому что как-то не до него, и Тсуна решил попросить у опекуна собственный компьютер, чтобы иметь не только нейтральные темы для разговоров с одноклассниками. Так у Тсуны появился личный ноутбук, который Реборн выделил ему, не сказав ни слова против. Казалось, мужчина даже почувствовал облегчение от того, что Тсуна что-то у него попросил. Не из снаряжения и не из книг. М-да. Что посеешь, то и пожнешь, как говорят русские. Тсунаеши действительно увлекся детским мультиком — и пусть смотрел его не по телевизору, как все дети, не сидел на диванчике в гостиной, держа наготове пластиковые фигурки, с тихим раздражением ожидая окончания программы про животных, но все же ему нравилось это. Такие наивные, простые и невычурные, зато яркие и шумные мультфильмы про рейнджеров, спасавших простых людей от нападения инопланетян, про роботов с той же функцией, про рейнджеров внутри роботов — нравились, увлекали, заставляли забыть о тренировках, о серьезном Реборне, а потом немного загрустить от того, что с ним-то этого не обсудишь. Так вот. Потом стало можно обсудить. Реборн сам пришел к нему в комнату, удобно разлегся на небольшой кровати, и они вместе молча посмотрели семнадцатую серию «Могучих рейнджеров». А потом Реборн попросил включить это дело с первой серии, и так уж вышло, что теперь они с опекуном вместе смотрели и мультики, и фильмы, которые выбирал уже Реборн. Все фильмы про супергероев с приличным содержанием закончились в первое же двухнеделие. Хотя о тренировках все равно никто не забывал, а Реборн продолжал изредка срываться. — Тсуна, — Тсунаеши поднимает голову с парты, чтобы увидеть рядом с собой одноклассника, Ямамото Такеши — того, кого Тсуна наконец мог назвать другом. Тот пристально наблюдал за тем, как Тсунаеши выпрямляется на стуле и потягивается, хрустя позвонками. И только дождавшись осмысленного вопросительного взгляда, продолжил: — тебя там учитель зовет. Кара-сенсей. Кажется, кто-то хочет забрать тебя с уроков прямо сейчас. Тсунаеши вскинулся, удивленно глядя на одноклассника. Но тут же подскочил с места, едва не сбивая по пути Такеши, на бегу говоря: — Прости и спасибо, Ямамото! Потом поговорим, ладно? Такеши за его спиной только хмыкнул и, выдохнув тяжко, упал на освободившееся нагретое место, опираясь щекой на собственную смуглую ладонь, провожая друга взглядом. — Поговорим… — Что, Ямамото, снова тебя Тсуна бросил? — не замедлил подскочить их местный живчик, Тамаки. Он светился довольством, готовясь впоследствии услышать от этих двоих новый интересный разговор, который обязательно превратит в занимательную байку для девушек. — Скорее оставил в тяжелых думах, — хмыкнула неподалеку Курокава Хана, отвлекаясь от разговора с лучшей подругой, Киоко. — Ты посмотри на его лицо — тут явно не твое банальное «бросил». Тамаки обернулся, увлеченно споря со своей конкуренткой по переиначиванию сплетней, а Ямамото благодарно кивнул из-за его спины Курокаве. Та не отвлеклась, но Такеши знал: девушка переманила их ходячее торнадо специально. И, как часто бывало, не требовала в награду даже благодарности. — Приехали твои друзья, — мрачно оповестил Тсунаеши из-под шляпы Реборн, глядя на него чуть искоса. Савада затормозил на пути к выходу из школы, удивленно вытаращив на опекуна глаза. — Вария? — шепотом отозвался подросток и возобновил шаг, поравнявшись с Реборном. — Занзас мне буквально вчера все мозги проел насчет того, чтобы я не смел напоминать о его обещании приехать ближайшие пару месяцев, что у них там аврал или завал, я уже и не помню. Он не хмурился — он вообще редко хмурился, — но лицо его было обыкновенно подвижно рядом с приемным отцом, и все мысли парня прослеживались по движениям мимических мышц. Реборн на это хмыкнул, поднимая шляпу с лица, выходя на улицу. — Очевидно, он делал это не просто так. — А где… — начал было вопрос Тсуна, когда откуда-то сверху раздался звонкий голос пополам с приглушенным, возмущенным: — Эй, Тсуна, так ты надолго бросаешь Ямамото? Ай, тц, Хана-тяяян… — Заткнись, сплетница. Тсунаеши обернулся, поднимая голову вверх, и отступил на пару шагов назад, приложив ладонь ко лбу «кепочкой». Из окна его класса наполовину высунулся потирающий шишку Тамаки и опиравшийся на подоконник локтями Такеши, с улыбкой смотревший на друга. Савада, на лице которого в одно мгновение вспыхнула радостная улыбка, махнул размашисто одной рукой и крикнул в ответ: — Неделя-полторы, пока родственники не уедут. И я тебя не бросал, слышишь, Таки-чан! — выкрикнул детское прозвище Тсуна, с удовольствием отмечая лукавую улыбочку Ямамото, так и обещающую другу все кары небесные. — Я напишу сегодня! — Он крикнул это и, не дожидаясь ответа, развернулся обратно к опекуну, который со смесью интереса и снисходительности наблюдал за этим представлением. — Что? — Я не знал, что у тебя есть друзья, которым ты можешь кричать что-то, находясь ниже на четыре этажа, — фыркнул Реборн, вместе с учеником возобновляя движение. Тсунаеши искренне, тихо и коротко рассмеялся. — Многое упускаешь, — кивнул он, глядя вперед. — Я хотел задать вопрос: где сейчас варийцы? — О, — Реборн состроил очень странное и немного пугающее выражение лица — Тсуну бы передернуло, не будь он собой и знаком с этим несносным киллером вот уже почти девять лет. Поэтому он лишь заинтересованно вытаращился на мужчину, одетого в традиционный черный костюм с безукоризненно белой рубашкой, — они ждут нас дома. Тсунаеши, пожалуй, еще ни разу так отчетливо не чувствовал надвигающуюся бурю. И не видел перед глазами частично разрушенную гостиную их с Реборном дома: вся Вария в полном составе и в одном помещении, да без последующей разрухи? Сомнительно. Кажется, несколько мрачный Реборн был с ним согласен. — Занзас? — Тсуна заглянул в гостиную, видя в ней тихо сидящих в разных концах комнаты варийцев. Занзас сидел в кресле у противоположной от дверного проема стены, Бельфегор с Луссурией в разных концах дивана, Леви в углу за правым плечом Босса, Мармон где-то под потолком… Кого-то не хватает. — Первый вопрос: где Скуало? Скайрини метнул в него взгляд бордово-карих глаз и отсалютовал почти пустым стаканом с виски, хриплым голосом ответствуя: — Ушел на разведку. — Хорошо, — спокойно кивнул подросток, прикрывая глаза, — тогда второй вопрос. Какого хуя ты вчера мне весь мозг сожрал на тему не доставать тебя с поездкой в Японию, а ты взял и приехал сам, без предупреждения? Реборн с интересом покосился на Тсунаеши — при нем он еще так грязно не ругался. Его счастье, что он не слышал, как этот самый ученик ругается на итальянском, когда пересекается на миссиях с варийцами, имеющими полностью противоположную его заданию цель, — так бы сказал Занзас, если бы услышал мысли лучшего киллера мира. Скайрини тем временем оскалился и одним глотком осушил граненый стакан. — Хотел сделать сюрприз твоему старику. — Посмотреть, что будет, если тебя пристрелят из трансформированного хамелеона, ты хотел сказать? — вздохнув, немного нервно отозвался Тсуна, чуть не скрипя зубами. — Ладно, Мария с тобой. Что слышно в Вонголе? — Парень опустился в ближайшее кресло, кивая Реборну, который, проходя мимо, легко потрепал его ладонью по плечу, мол, успокойся, они же никого не убили. Хотя Тсуна, да и сам Реборн, мог бы с этим поспорить. Тем более с учетом неизвестно где ходившего Скуало с мечом наперевес, пусть Тсуна и хотел надеяться, что капитан все же заменил для «разведки» этот свой знаменитый аксессуар на более мирный вариант протеза. Тсуна маленький и Тсуна в шестнадцать, как ни странно, все еще один и тот же человек. Теплый, ласковый, рано встающий, чтобы приготовить завтрак — ведь Реборн за столько лет научился готовить из более безобидного только яичницу. Плачущий тихо, больше просто хныкающий — и всегда там, где его не видят. И всегда под молчаливое ожидание Реборна. Всегда — в итоге приходя под бок к отцу, утыкаясь в горячее плечо, не желая и вспоминать, сколько раз то было прострелено. Стезя киллера не для него, думает Реборн. И не знает, что сказать, узнав, что Тсуна уже год общается с Варией. Не может вымолвить и слово, видя, как сын — в прошлом такой невинный — уверенно спускает курок снайперской винтовки, попадая прямо промеж глаз очередному боссу. Тсуна знает с десяток молитв, призывающих душу убитого вознестись в лучшее место для посмертия. Он никогда не читает ее слугам зажравшегося синдиката. И не прочтет себе — потому что знает, что то, что делает он, недостойно Рая. Тсуна понимает и принимает это. А Реборн смотрит издалека и думает о том, как Тсунаеши удалось сохранить себя. Он стал киллером, но остался тем мальчишкой, которого Реборн взял из детдома и слишком быстро приучил к себе и к своему обществу.