Семейные узы

      Если бы у Стайлза был хвост, он бы бил им себя по бокам. Питер иногда думает, что из него получился бы очень сильный волк, но не потому, что его обратил бы сильный альфа. Это сам Стайлз, его звериное начало, вытянуло бы волка на свой уровень, а потом приумножило их силу и способности. Питер чувствует невыразимую досаду, и бубнит себе под нос «так обознаться». Стайлз, по мнению Питера обладающий каким-то избирательным слухом, на мгновение прекращает свое броуновское движение. Его глаза постепенно раскрываются все шире, а брови стремятся переползти через лоб к затылку, что говорить про джокеровскую улыбку. Секунда тишины на попытку сдержаться, и парень хохочет, упираясь ладонями в стол. Хейл закатывает глаза — подростки и их чувство юмора. Полный провал, сэр.       — Что тебя так разозлило, Стайлз? — игнорирует Питер бормотание про то, что теперь Стилински будет звать его Текила. Оборотень уверен — логическая цепочка повергнет его в состояние лёгкого ужаса.       — О, нет-нет, подожди! Раз ты Текила, тебе обязательно нужна ковбойская шляпа, как в Кингсман, и всякие крутые примочки!       Питер смотрит на него снисходительно.       — Я предпочитаю классику.       — Джентльмены предпочитают классику. Ты предпочитаешь всё, в чем выглядишь шикарно, — подтрунивает парень с абсолютным бесстрашием. Хейл закатывает глаза, бормоча «идиот», на что Стайлз возражает «но не дурак» и изображает раскуривание трубки.       — Знаешь, что я подумал? — плюхается он рядом с Питером. — Тебе больше подходит образ Ганнибала Лектера, чем доктора Ватсона, и тогда я буду гениальным Уиллом, и мы с тобой будем оба ходить в костюмах и пижонских пальто!       — Для начала, ты смотришь слишком много сериалов, а во-вторых, мы не станем есть людей. Хотя бы потому, что оба скверно готовим.       — Я хорошо готовлю!       — Диетическое меню и блюда из категории правильного питания. Это вкусно только в качестве разнообразия. Итак, — Питер откладывает книгу и обнимает Стайлза за талию, отрезая пути к бегству. — Что тебя так рассердило?       Парень вздыхает, откидывая голову на спинку дивана.       — Просто думал про способности оборотней, и одно за другое, мысль зацепилась за способность альфы забирать воспоминания. Я вспомнил про Малию, и меня это дико вывело из себя. Я… — Стайлз кусает губы, почувствовав, как напрягся рядом Питер. — Я понимаю, дело прошлое, и ты любишь сестру, но… В общем, я считаю, что никто не имеет никакого права забирать чьи-то воспоминания. Это же часть твоей жизни, часть личности. Извлечение какого-то урока, если хочешь. Я был бы очень зол, если бы какой-то оборотень забрал без моего согласия воспоминания. Типа… Это же невозможно отобрать до конца, разве нет? Мы же все равно по мелочи вспоминаем событие, которое с нами произошло, и остаются механические действия, как с фантомной конечностью.       — Тебя беспокоит сам факт того, что это может случиться? — спокойно спрашивает Питер, медитативно поглаживая пальцы Стайлза. Тот надувает щёки в раздумье.       — Нет, определённо нет. Меня злит, что твоя сестра поступила так с тобой. Вот. Извини.       Питер смеётся — негромко, по-домашнему. Стайлз в чем-то может быть очень проницательным, внезапно затрагивая саму суть проблемы. Но во многом он остаётся двадцатилетним подростком. И это очаровательно.       — Тебе не за что извиняться, Стайлз. Разумеется, у тебя может быть свое мнение о любой ситуации, с которой ты сталкиваешься. И естественно, что оно может отличаться от моего. Насчёт воспоминаний о Малии я согласен с тобой, потому что тоже считаю, что Талия не имела никакого права забирать её у меня.       Питер уводит взгляд, едва заметно скалясь в пространство. Стайлз думает, что он наверняка вспоминает свою сестру и всю эту некрасивую историю. Питер имеет полное право злиться и проклинать сестру за это — чем бы Талия Хейл ни руководствовалась, она должна была сначала поговорить с ним. А Стайлз уверен, что Хейл от дочери ни за что бы не отказался. Тем более, зная, кто её мать. Питер вздыхает после недолгой паузы и улыбается тепло, целует Стайлза в висок, растапливая нежностью до состояния лужицы.       — Дерек, когда мы выясняли насчёт того, что забрала у меня Талия, сказал что она правильно сделала. Вроде как, он считает, что в двадцать один я был не в состоянии заботиться о дочери. Авторитетное мнение, как же, — откровенно зло и едко подмечает Питер. Стайлз хмыкает. — Я знаю, что я прав, но… То, что ты считаешь так же, заботишься о моих чувствах, переживаешь из-за этого — все это очень греет.       У Питера тёплые искры солнца в глазах и невыносимая нежность. Стайлз тонет в ней, как в трясине, но не ощущает ни малейшего желания выбраться. Эта выворачивающая внутренности благодарность делает его живым, в такие моменты Стайлзу хочется расплакаться и обнять Питера до хруста. Отогреть, изнежить за все те годы неприятия и пренебрежения его чувствами.       — Избалуешь меня искренностью, и я стану выпрашивать у тебя… Что-нибудь, — весело щурится Хейл, и Стайлз смеётся, шмыгая носом.       — Я обвешаю тебя соплями, и ты сбежишь от меня с воплями, — хрипло шутит он, не в силах насмотреться.       — Думаю, я переживу это. Ну что ты, иди сюда, заобнимаю тебя до смерти.       — Это будет самая лучшая смерть на свете, прям десять из десяти. Питер, — звучит пораженное от внезапной идеи. — Питер, я хомячок! У них же может случиться разрыв сердечка от сильных эмоций! Питер, я хочу хомячка, — возится парень, моментально переключаясь. Питер издаёт ироничный смешок.       — Сначала найди мне хомячка, что не сдохнет, почуяв оборотня, и мы возможно обсудим это.       — Что насчёт щенка? Собаки прекрасно понимают принцип иерархии. Мы возьмём умную породу, и…       Стайлз болтает, перескакивая с одного на другое, а Питер задумчиво улыбается. Это «мы» почти затапливает сердце трепетом. Но к собаке он пока что не готов.