Семейные узы

      Полуденное солнце пробивается сквозь неплотно задернутые шторы, прокладывая тонкую согревающую дорожку по рёбрами Стайлза. Парень просыпается медленно, почти лениво, фыркает от щекочущей нос наволочки, что опять сбилась на его подушке. Взгляд сам собой фокусируется на Питере, и у Стайлза сердце замирает, чтобы забиться быстро-быстро. Он такой красивый.       Подсвеченные солнцем волосы как всегда напоминают золоченое воронье гнездо, что выглядит одновременно забавно и чертовски красиво. Налетевший из открытого окна ветерок колышет штору, и яркий всполох ложится на плечо оборотня, ласково оглаживая светлую кожу. Стайлз обожает весну, потому что это значит, что Питер снова начнёт ворчать на едва заметные на плечах веснушки. Не то, чтобы он отказывался от поцелуев, которыми Стайлз награждал каждую.       Стайлз никогда не верил, что ему повезёт так сильно. Что такое в его жизни вот прямо возьмёт, и случится. Без наёба, прям на самом деле. Черт, да он до сих пор не понимает, как так. Ведь, объективно, он не самый привлекательный внешне человек. Не самый умный. У него СДВГ, незакрывающийся рот, откровенно жёсткие шутки и друзья-придурки. Стайлз не стильный и не модный, не собирает вокруг себя чумовые вечеринки, не умеет иногда отреагировать уместно или хотя бы нейтрально. Он неуклюжий, постоянно оказывается в опасных или неловких ситуациях, и не поймёшь иногда, что хуже.       И он с Питером. Типа, вместе. Вот как парочка, даже скорее женатая парочка, лет двадцать в браке. У них потрясающий секс, есть общие увлечения, есть что-то для себя, есть надоедливые родственники Питера, с которыми не ладит Стайлз. Есть шериф, что все ещё хмуро иногда поглядывает на Хейла. Есть друзья, которые говорят, что они скоро разбегутся, а есть некоторые из них, что и вовсе не верят, что они вместе. Впрочем, не то, чтобы им нужно было чье-то одобрение. О чем он? Ах да, Питер потрясающий. Со своим пижонским стилем, лукавым прищуром, смехом. С чуткими пальцами и властными прикосновениями. С привычкой все перенюхать, касаться Стайлза при каждом случае.       Стайлз весь окутан Питером, как второй кожей. И ему хочется верить, что тот тоже носит на себе его запах, его прикосновения с удовольствием. Чтобы в любой момент можно было ткнуться носом в ворот кофты и дышать осевшими ароматами одеколона, геля для душа, и чего-то похожего на хвою и мокрую листву.       Стилински иногда едва верит, что Питер — его. От макушки до пят, и от острых ушей до кончика хвоста. Что Стайлз может касаться его, вот прям руками, обнимать, целовать, что для него нет запретных мест. Что Питер сам, из раза в раз, приходит к нему в полнолуние, разрешает спать на себе-волке, азартно ловить кончик хвоста. У них столько этих сопливо-романтичных моментов, когда Питер оборачивается большим мохнатым зверем. И тяжёлая волчья башка на Стайлзе, пока тот читает или дремлет, и доверие, когда тот подстригает когти или отмывает своего волка после охоты. Принесенные в зубах цветы и слегка помятые животные, напуганные до усрачки, которых Стайлз обожает тискать, а потом отпускать.       Ещё, разумеется, горячие моменты, когда волк вылизывает его член, доводя до помешательства. Как берет его, не меняя формы, когда Стайлз наконец перебарывает дикое смущение и просит. Само поведение Питера, снисходительно-ленивое, когда Стайлз готов пищать от восторга и жаркой волны возбуждения, понимая, что любовник может прижать его одной лапой и взять, как ему будет угодно. И, типа, возможно у Стайлза странные кинки, но все дело в том, что такое почти небрежное отношение он примет только от Питера. Потому что Хейл знает границы, знает, где заканчивается искреннее желание попробовать что-то новое, и начинается откровенное насилие, пренебрежение партнёром. Отдельный кадр в «горячую» копилку — это две недели в домике, в лесу Канады, когда они практически забыли об одежде и всяких человеческих правилах приличия, объедаясь пойманной Питером добычей, пожаренной на костре, занимаясь любовью под звездами и встречая рассвет где придётся. Что-то первобытно завораживающее, только для них.       И, естественно, неловкие бытовые моменты, когда Питер случайно наступал когтистыми лапами на ноги Стайлзу, поскальзывался на полу, сносил что-то хвостом. Один раз Питер хотел поймать пастью залетевшую муху, и это было грациозно и хищно ровно до того момента, пока он не промахнулся лапой мимо дивана, с коротким поражённым тявканьем оказавшись на полу. Стайлз хохотал так сильно, что поскользнулся, задел ведро, и они потом час почти катались по лужам, хохоча и ловя друг друга в объятья. Настроение не испортил даже счёт на ремонт охреневшего от такого обращения паркета.       У них все прекрасно, вот о чем думает Стайлз. О том, как Питер умеет сделать девяносто процентов ситуаций максимально неловкими. Или о том, как он смеётся до слез, когда рассерженный Стайлз бубнит ядовитые остроты. О том, как оба искренне обожают путешествовать, обязательно при случае вырываясь в интересные места, по одиночке или вместе. Как поддерживают друг друга в трудные времена. Защищают и берегут. Заботятся.       Стайлз замечает, как размывается зрение, и только теперь понимает, насколько расчувствовался. Он хочет торопливо вытереть глаза, но одну руку держит в своей ладони Питер, а другая под подушкой. Стайлз думает вытереть глаза о наволочку, когда Питер просыпается, очевидно учуяв сырость, что развёл Стилински, и расслабленность тут же сменяется беспокойством.       — Эй, — мягко шепчет он, сводя брови. — Что-то случилось? — Стайлз позорно хлюпает носом и мотает головой. Ещё чуть-чуть, и у него потечёт из носа, а следовательно, никакой романтики, как в кино, о чем вы. — Стайлз…       — Нет, нет, я в порядке, просто… Просто проснулся раньше, и ты такой красивый, ещё солнце это дурацкое, и я… Я подумал, что типа как так получилось, что мы вместе, то есть я чертовски рад, но я вот сейчас реву, как девчонка, и мне ужасно неловко, — перебивает Стайлз, почти снося Питера потоком слов. Тот ничего не говорит, только периодически либо недоуменно выгибает бровь, либо хмурится, либо порывается сказать что-то, но передумывает. — Я очень люблю тебя, знаешь?       — Конечно, я знаю, Стайлз, — улыбается наконец он. Нежность мерцает золотыми искрами у зрачка, и Стайлз просто сам не свой от того, что Питер чувствует такие глубокие, сильные эмоции к нему, а не к кому-то другому. — И я люблю тебя. Иди сюда, чудо, мы ещё подремлем, а потом ты расскажешь мне, с чего бы в твоей очаровательной головке бродить мыслям о том, что ты можешь не подходить мне.       Стайлз хотел уже было запротестовать, что он вовсе не думал об этом, но… Он думал. И Питер знает его, и прекрасно умеет читать между строк.       Стайлз прижимается плотнее к своему волку и тихонько улыбается, слушая размеренное сердцебиение под ухом.       У них все прекрасно, кто бы что ни говорил.