Now you know me (for your eyes only)

Впервые Гарри увидел Луи Томлинсона, когда он был на белом песчаном пляже в солнечном Малибу. «Он» — это Луи Томлинсон, потому что Гарри был в туманном Чешире, а точнее, он шел через гостиную на кухню за бананом. Это был первый день 2011 года, так что Джемма имела права на телевизор — так как она скоро уезжала — и Гарри это даже не заботило, потому что он выпил немного дешевого ликера прошлой ночью, смешанного с сахарным соком, и слишком много пива, и теперь у него ужасно болела голова. Луи Томлинсон скакал на экране телевизора, пел и смеялся, в то время как группа стройных, симпатичных, типично американских девушек прыгала вокруг него, очевидно очарованная его скрипучим голосом, острыми скулами, ох, голубыми глазами и вау — камера запечатлела его в полный рост — одетого в красные брюки и полосатую футболку, сшитую точно по фигуре, и Гарри, возможно, остановился на его ступеньках, чтобы полюбоваться тем, что, очевидно, было пиком славы поп-музыки. Потому что Гарри всегда ценил хорошую музыку и хорошую видеосъемку. Его размышления были прерваны, когда визг угрожал спровоцировать кровь политься из ушей. Джемма пела. Она встала на диване, Гарри видел ее спину, а она покачивалась, не замечая его присутствия, и продолжала возбужденно петь, размахивая руками и слегка подпрыгивая. — Малыш, ты озаряешь мой мир, как никто другой, когда т- — Тшшш! — Стайлс, проскользнув за ее спиной и взяв подушку с любимого дедушкиного кресла, наконец прижал ее ко рту. — АХ! Иди нафиг! — закричала она, поэтому ее тут же отпустили (потому что Гарри хороший брат и хороший человек). — Идиот! — она шлепнула его по руке, — я же смотрела! — Ты не можешь прыгать на диване, — просто заявил Гарри, обходя его, чтобы сесть рядом с ней. — Итак, кто это? — он кивнул в сторону телевизора, где золотой закат подчеркивал фигуру маленького мальчика, чьи ресницы казались довольно длинными (Гарри обратил внимание на крупный план), когда он уходил, окруженный своей очаровательной свитой. Он был худым и довольно миниатюрным, но изгиб его задницы требовал тщательного изучения. Учеными. Или философами. Кем угодно. — Кто это?! — Джемма посмотрела на него выпученными глазами. Когда Гарри впервые увидел Луи Томлинсона, он даже не знал его имени. Это всегда так начинается, не так ли? Ты не знаешь человека, пока не узнаешь. Гарри сам думал об этом достаточно часто в будущем. — Да, — сказал он, слегка раздражаясь, потому что знал, что она рассердится. — Кто это? Запоминающаяся мелодия. — Ну, это Луи Томлинсон, ты, невежественная свинья, — прорычала Джемма. — И он самая красивая звезда на небе, не так ли? Боже, ее голос стал мягче. Джемма, которая могла напугать Люцифера в один из своих хороших дней. — Запоминающаяся мелодия, — повторил Стайлс. Он не чувствовал необходимости продолжать мысль. Во всяком случае, это была правда. — Пойду возьму банан. Впервые Гарри понял, что влюблен в Луи Томлинсона, в офисе своего руководства. Он все еще был немного ошарашен, у него безумно кружилась голова от того, как все, казалось, работало на него, после многих лет сражений в группах в детстве, и ноющей тревоги перед выходом на сцену, а затем решив пойти на случайный Открытый микрофон во время посещения Джеммы в Лондоне, потому что эй, по крайней мере, никто не знал его. Теперь все будут знать твое имя, парень, парень, и он все еще не мог поверить в это, не мог переварить это до такой степени, что чувствовал себя слегка виноватым, как будто он управлял своей (теперь уже очень удачливой) жизнью, не полностью понимая, насколько эпично то, что происходит. И все же, это Стайлс помнит, будет помнить до самой смерти, его сердце забилось быстрее, когда он услышал, как кто-то в этих гладких, холодных офисах мимоходом упомянул Луи. Возможно, он действительно встретится с ним, подумал он, теперь они живут в «одном мире», как бы нелепо это ни звучало. Гарри собирался обсудить свою будущую карьеру в музыкальной индустрии, какого черта, и он был взволнован, потому что кто-то сказал, что «новая песня Луи Томлинсона — просто блеск, да?"и «Да, несколько недель назад встретил этого малыша на вечеринке». Также, у Гарри была девушка. Ничего серьезного, а у нее в комнате, прямо над кроватью, висел плакат с Луи, отчего было немного неловко, когда они целовались и Гарри приоткрывал глаза, чтобы посмотреть на шатена. И все же… Гарри и раньше любил мальчиков, даже больше, чем девочек, так что дело было не в этом… просто он даже не знал этого парня, и все же он появлялся в его голове в самые странные моменты. И теперь он мог встретиться с ним. Вот тогда-то Гарри и понял: он будет создавать музыку, жить для нее и ради нее. Впервые Гарри встретил Луи Томлинсона на вечеринке после BRITs. Ясное дело, что Гарри выставил себя полным идиотом и набросился на него, но он был достаточно пьян, чтобы не сходить с ума — в отличие от Джеммы, которая верещала как сумасшедшая — и в любом случае, он рассматривал такую возможность, учитывая, что Луи был там, и друг мамы Гарри, Джеймс, знал, что он был его «знаменитой влюбленностью». Впервые Гарри почувствовал непреодолимое восхищение тем, кем Луи был как человек, помимо его блестящей работы как артиста, когда прочитал о его каминг-ауте. И это превратилось в: с Луи было много первых встреч, он был удивительным человеком, искрящимся талантом, смехом и остроумием, он был дерзким для всех, и казался приземленным, хотя он быстро становился одной из самых знаменитых людей в отрасли. Впервые Стайлс осознал, что у Луи очень красивые ключицы, и, по случайному совпадению, впервые подумал о нем, впервые Гарри не захотелось флиртовать с девушкой, типа какой в этом смысл, впервые он не мог с ней уединиться — и, может быть, это было не только из-за Луи, может, это было вовсе не из-за Луи, но он помог Гарри, сам того не зная, своим успокаивающим голосом, своей гордостью и храбростью. В первый раз, когда Гарри задумался, не влюблен ли он в Луи, они были под кайфом, молодые и нервные, играла «Summertime Sadness», сексуальное мурлыканье Ланы меркло по сравнению с тем, как поднялся, чтобы сонно покачнуться. Он гипнотизировал, он был всем, чего хотел Гарри. Он видел себя с этим парнем, простыни, скомканные у их ног, заставляющие его выкрикивать его имя, или пьяным в какой-нибудь теплой стране, обнимающим его на церемонии награждения, бегающим за детьми в доме, который они построили для себя. Может, все дело в наркотиках, подумал Гарри. Может быть, из-за музыки, ароматических свечей, Рождества, мероприятия, на котором они были. Может быть, тревога, которую Стайлс испытывал по поводу предстоящего представления, слишком быстро улеглась, как только Луи пришел искать его в гримерной, оставив Гарри с затуманенным разумом, весь мир сфокусировался лишь на шатене, излучающим свет, счастье и возможности. Возможно, это было из-за Луи. Также, это был первый раз, когда они поцеловались, и это было, за неимением лучшего термина, волшебно. Просто волшебный, нереальный и в то же время самый настоящий поцелуй, который у Гарри когда-либо был. Все — полное клише: свечи, лунный свет, ласки и песни о любви. Лунный свет больше походил на неоновые огни зеленой комнаты, но губы Луи были такими твердыми, влажными, гладкими, розовыми, словно они лежали на белом песчаном пляже или стояли перед бальным залом в романе Джейн Остин. Такой поцелуй должен быть в каждом мире, в каждых отношениях. Это был тот уровень дрянного совершенства, но в данный момент Гарри был уверен, что это был только он. В конце концов, именно он питал страсть к знаменитостям, которая вскоре превратилась в настоящую страсть к этому замечательному человеку. И как раз в тот момент, когда он задумался, может, это все в его голове, то, каким великим был Луи, тот пришел к нему и показал, что он даже лучше, чем Гарри мог себе представить. Во рту у него был вкус травки и клубники, он был теплым, гибким и сильным, сладким и дразнящим, он был всем. Именно тогда Гарри понял, что зашел слишком далеко, и дело было не в травке и не в его хрупком душевном состоянии. Это был Луи, и Гарри определенно был по-дурацки влюблен в него. Все пошло прахом той же ночью, через несколько часов после того, как Томлинсон поцеловал Гарри в лоб после саундчека. — Ты был великолепен! Типа, голос и…просто все. Ты отлично справился. — Спасибо, — Гарри покраснел, пытаясь найти, что еще сказать, чтобы поддержать разговор. — Я просто сказал правду. Так почему же Луи отсасывает кому-то другому и говорит непристойности, как будто это было специально для него? Он вешал лапшу на уши, вот что он делал. Он был мудаком, а Гарри таким глупым, почему он ему так нравился, боже, теперь он плакал на полу в туалетной кабинке, после того, как пытался заставить девушку сделать ему минет, вместо того, чтобы получить окончательное, определенное подтверждение, что он был стопроцентным геем. Томлинсон сидел на полу пьяный, живой и в то же время мертвый. Он чувствовал дыхание Гарри в соседней кабинке. Или он…плакал? Он не был уверен, но его желудок скрутило. — Привет, приятель, — сказал Луи. Приятель. Что случилось с малышом, с красавчиком? — Мне жаль, что тебе пришлось это услышать. Тебе совсем не жаль, маленький засранец. — Спасибо за сегодня, — добавил шатен. Гарри услышал, как открылась дверь. Нет, тебе спасибо, спасибоспасибоспасибо. Не уходи. Ненавижу тебя. Ты мне очень нравишься. — Не за что! — это все, что Гарри мог сказать. Этого было недостаточно. В ту ночь дома, в шелковой постели, он схватил старый кожаный дневник, на обложке которого, разглаженные временем, были написаны сердца, цитаты и печаль. Вот тогда Гарри и начал писать «Песню». Когда Гарри впервые рассказал Луи о своих чувствах, он знал, что тот ничего не вспомнит. Он был пьян на вечеринке у Ника Гримшоу. Дело в том, что все эти годы они общались, обменивались шутками и любезностями, и Гарри отчетливо помнил тот вечер в Нью-Йорке, на ужине с другими людьми около шести месяцев назад, когда Луи без видимой причины сунул руку под стол. Но было что-то в сегодняшнем вечере, и он точно знал, в тот момент, когда заметил Луи, беззаботно смеющегося с Лиамом Пейном, со стаканом в руке, с такими тонкими, изящными пальцами, как он взмахнул запястьем, его голова откинулась назад, а вена на шее выглядела так… уф, и у него немного отросли волосы на задней части шеи, и вырез на футболке был такой глубокий, что это должно было быть незаконно, открывая вид на тату на груди. Когда они оказались в маленькой комнате, заполненной подушками и диванами, устланной пушистыми коврами, и остались одни, сцепив руки, Гарри был удивлен и все же не совсем. Луи был под кайфом и пьян в стельку, весь в Гарри. Сам Гарри был под кайфом, но не так сильно. Не настолько, чтобы забыть то, что сказал ему шатен. Они разлеглись на полу, зрачки уставились в потолок, пальцы переплелись. В тот момент Гарри должен был что-то сказать, что угодно. Ты сегодня такой красивый. Ты так хорошо пахнешь. Почему нам всегда кажется, что мы что-то упускаем? Но Луи заговорил первым. — Иногда, — его голос был хриплым, немного разбитым. Он делал с Гарри вещи, которые он не хотел анализировать, учитывая их высокий уровень опьянения. — Иногда я чувствую себя таким одиноким. Как будто для меня есть жизнь, до которой я могу дотянуться, но когда я пытаюсь… я не знаю. А потом все исчезает. Гарри кашлянул, ошеломленный, и даже не понял почему. — Не уверен, что понимаю. (Ложь) — Вообще-то я думаю, что ты понимаешь. Гарри повернулся к нему, обнаружив, что Луи уже смотрит на него. — Да? — спросил он. — Что заставило тебя сказать это? Томлинсон придвинулся ближе, его горячее дыхание обжигало ухо Гарри. Гарри казалось, что его мозг наполнен хлопком и блестками. Или что-то в этом роде. — Ты, — выдохнул он. Они были так близко. — Что ты имеешь в виду? — спросил Стайлс. Даже когда большая часть радужки была черной, как сейчас, синий цвет глаз Луи всегда был любимым цветом Гарри. Луи печально вздохнул. Он нежно поцеловал Гарри в место за ушком. — Я не знаю, — просто сказал он так тихо, словно это был сон. Гарри перекатился на бок и положил руку на спину шатена, той, которая уже не держала его. Это было довольно неудобно, но, черт возьми, Гарри было наплевать. Томлинсон придвинулся еще ближе. Гарри чувствовал запах его кожи, слышал биение его сердца и, возможно, даже трепет ресниц. Они целовались, казалось, часами, почти сонно, мягкие стоны и влажные звуки наполняли комнату. — Я не понимаю тебя, — сказал Луи в какой-то момент. — Я люблю тебя, — ответил Гарри. Луи тихо хихикнул. — Верно. — Люблю, — настаивал Гарри. Он не был уверен, что сам вспомнит об этом — оказывается, да, вспомнит, — поэтому был уверен, что и Луи не вспомнит. В общем, ему было почти грустно из-за этого. — Ты даже не знаешь меня, — прошептал шатен и поцеловал его еще крепче, чем прежде. Это был не последний раз, когда Луи говорил ему об этом. Только в следующий раз Луи не целовал его, а Гарри уезжал сниматься в фильме, и они проведут целое лето, а может быть, и больше, порознь. А теперь они работали над песней, песней, которую Гарри писал о Луи с декабря 2014 года. Когда Томлинсон после мимолетного поцелуя уехал на заднем сиденье такси, фраза, которую Гарри добавил к своим стихам после вечеринки у Ника, горела перед глазами. Я не могу обнять тебя, даже когда мы так близко. Первый раз, когда они сблизились, был по телефону. Ну, это было не совсем друг с другом, но это почти чувствовалось, когда Гарри смотрел на экран и надеялся, что Луи трогает себя с тем же пылом, что и Гарри, думает о нем, скучает по нему, пока его нет, и они просто снова едины. Или впервые едины. В первый раз, когда Гарри позволил лирике кричать, она даже не принадлежала ему. Луи, казалось, не обращал внимания на значение его песни, но он добьется своего. Гарри чувствовал, что это несправедливо, учитывая, как жестко он был заперт, тащить Луи за собой, когда он мог не захотеть, когда он был таким смелым и умным, чтобы выйти из шкафа, а не подписать контракт с дьяволом, как Гарри. Все шло к лучшему, но из-за суеверий и прочего Стайлс не мог произнести это вслух. Его слишком много раз индустрия ебала во все щели, каждое фальшивое свидание и подброшенный роман причиняли ему боль, но мысль о том, чтобы причинить боль Луи, была еще более невыносимой. И все же Гарри не мог утопить шатена в своих чувствах, в том, как долго, как глубоко они укоренились в нем. Кроме того, по-настоящему узнать Луи — это шанс снова влюбиться в него, в его недостатки и причуды, в его резкие замечания, в боль, когда он уходил, обняв. То, как он, казалось, был на Гарри в какой-то момент, а затем закатил глаза от того, насколько «натуральным» он был. Итак, игра началась. Может быть, ему удастся немного разозлить его, но при этом говорить, не произнося ни слова, позволяя словам других говорить Томлинсону, что Гарри хочет его, очень хочет, но он хочет дать ему выбор, шанс уйти. Потому что это может быть тяжело, это может быть больно. (Это может стоить того). Первый раз, когда Луи ранил Гарри, они были в Лос-Анджелесе. Самый болезненный момент был в движущейся машине, как драматично, как кинематографично. Гарри хотел сказать ему, потому что это отравляло их отношения. Конечно, Луи знал, что Стайлс не натурал, он знал, что он заперт, чахнет и страдает — Гарри никогда не забудет, как интимно было плакать на груди шатена, когда тонкие, но сильные руки обнимали его, заставляя чувствовать себя в безопасности и более любимым, чем когда-либо. В этот момент Луи также знал, что песня была о нем, как он мог не знать? Тем не менее, Гарри нужно было выпустить это наружу, услышать, как это стало реальным, что он не мог забрать слова назад, настолько реальным, что Луи пришлось столкнуться с этим. — Лу, — сказал он, не задумываясь, — мне нужно тебе кое-что сказать. О песне. Томлинсон неистово поцеловал его, лежащего на сиденье. — Нет. Нет, пожалуйста. Давай не будем все портить. И это. Это было больно. Луи думал, что если бы перед ним лежало обнаженное сердце Гарри, которое он мог бы взять и лелеять или разбить и осушить, это «разрушило бы» все. Луи не чувствовал того же и не хотел говорить об этом вслух. Возможно, пришло время отпустить. Это было весело, лучший секс в моей жизни, спасибо за воспоминания, давай поужинаем напоследок, а потом я раскрою тебя и трахну так медленно и глубоко, что ты разорвешься, бедра задрожат, ты кончишь три раза, и все. Увидимся в студии, чтобы усовершенствовать песню, и на этом все. Я слишком сильно тебя люблю, вот и все. Дело было не в этом. Стайлс оттолкнул его, потому что не мог не думать, что Луи просто боится чего-то большего, чем они, но Луи должен был чувствовать то же самое, любовь, как у Гарри, не могла быть односторонней, не в этот момент. — Лу, Послушай, я не думаю, что это- — Это было бы, это было бы, я не хочу знать, хорошо? Это был первый раз, когда Гарри знал, что позволит Томлинсону вырвать его сердце и все еще будет там, чтобы взять все, что он мог получить, он был зависим от любви к нему. Первый раз, когда Гарри занимался любовью с Луи, был первый раз, когда он трахал Томлинсона. Это все, что он знал. Даже если бы он не сказал ему, это было там, между ними, в их общем дыхании, ласковых именах, резких толчках и медленных изгибах бедер, опухших ртах и потных волосах, требовательных руках и мечтательных глазах. Это было там. Может быть, когда-нибудь это станет явью. Оказывается, это случилось. Конечно, Луи опередил его, маленький, игривый и сексуальный, но серьезный, даже естественный. ‘Люблю тебя’ между поцелуями и все. Это были они. Навсегда. — Хей, — Луи ткнул его головой в плечо. — О чем задумался? На этот раз Гарри не солгал. — О тебе. О нашей...истории, например. О песне. Томлинсон закатил глаза, но он был так невероятно влюблен, что у Гарри внутри все растаяло. — О которой? — Луи усмехнулся, рука скользнула в руку Гарри, новая татуировка на запястье Луи совпала с его. — Все о той же, — улыбнулся Гарри. — Тебе следовало бы это знать. — Ты мне покажешь? — Спросил Луи. Гарри знал, что он имеет в виду песню, но он имел в виду и все остальное. Песня, которую один из них напишет для другого — это все. Это был Луи, это был Гарри, это было слово, приглушенное посреди оргазма и глубокого разговора с бутылкой вина в новом доме в Хэмпстеде, куда они переехали вместе. Это была и их история, одинокие ночи, когда другой не было, ночи вместе, исследуя Южную Америку и встречаясь в Японии и встречаясь с семьями друг друга, это были те сумасшедшие месяцы, прежде чем они все выяснили, день в парке, когда мальчик в сиреневой шапочке потянул Гарри в сторону, говоря: «Ты любишь его, не так ли? — и просто крепко обнял Стайлса, даже если он был просто фанатом, человеком, который знал его внешность, в те времена, когда он был дамским угодником и, возможно, впервые в жизни Луи и Гарри обедали вместе без посторонних. Их история состояла из ночного звонка Джеймсу, в экстазе от того, что «его гениальный план наконец-то сработал», из поддержки Эда, прежде чем Луи понял, что чувствовал Гарри, и Джейд и Джесси, лучезарно улыбающиеся им, Перри, кричащая «и ты думал, он трахал меня, идиот!» и сильно ударившая Луи между лопаток, Лиам и Найл, всю ночь выполняющие роль мальчика на побегушках, а Зейн долго смеялся, говоря: «нет, ребят, я не мог». Их история заключалась в том, что Луи попросил Стива однажды провести их свадьбу. Все рассмеялись, но в тот вечер, когда Луи засунул в него три пальца, Гарри спросил: Ты правда хотел этого? — не вдаваясь в подробности, потому что Луи знал, что его интересует. Томлинсон только прижал их лбы друг к другу, затем откинулся назад, позволяя Гарри увидеть его великолепное лицо, его скулы и влагу на губах, его румянец и пот, и этот завораживающий голубой, эти глаза, пристальный взгляд на Гарри и вау. Вот как выглядит любовь, подумал тот. Интересно, будет ли когда-нибудь такая любовь, как у них? Скорее всего, нет. Конечно, я хочу этого, Гарольд. Ты моя любовь, мой ребенок, ты мой дом, и скоро я выйду за тебя замуж. — Эй, — Луи легонько ткнул его в ребра. — Какой ты сегодня задумчивый! Я спросил, ты мне покажешь? — Я покажу тебе, да, — засмеялся Гарри, потому что нетерпеливое, любопытное выражение лица шатена было бесценно. Луи удовлетворенно кивнул, но ненадолго. — Как ты назвал ее. — Эм. «If I could fly». — Оу, — Томлинсон откинулся на сидение. Они и разговоры в движущихся машинах. Кто-то должен снять фильм об их жизни. Такие визуальные эффекты. — Я сейчас заплачу, ясно? Стайлс хихикнул. — Заплачу, — согласился он, поправляя костюм, потому что машина замедлила ход. Уже виднелись вспышки за их небольшим гнездышком. Он почти ослеп, но Гарри привык к этому: он смотрел на Луи каждый день. — Ты готов? — спросил он шатена, беря его за руку, немного потную от нервов, но, возможно, это Гарри вспотел. Луи ухмыльнулся. — Ты кинозвезда, детка, а не я. — Да, но это наш… ну, ты понимаешь! Но готов. Да. Ладно, может, я схожу с ума… Луи молча поцеловал его, быстро отстраняясь, но держа тонкие пальцы на затылке, где волосы Гарри стали намного длиннее, идеально уложенные для его большой премьеры. — Я готов, — кивнул Томлинсон. — Но серьезно, ты готов? Гарри сглотнул. Это будет безумием. Он достаточно высунул голову из шкафа, чтобы засеять мысли фанатов и журналистов, его контракты с лейблом и менеджментом истекли в июне, он наконец-то свободен. Но да, он был напуган до смерти. Но для чего, спрашивал он себя. Рядом с ним была любовь всей его жизни, красивая семья и поддержка поклонников, успешный дуэт, возглавляющий каждый чарт, фильм, который будет показан в первый раз. — Возможно, я никогда не буду готов, — признался он. Потому что да, у него было все это, но его жизнь должна была измениться, и он не был достаточно наивен, чтобы думать, что не будет никакой реакции. — Но ты же здесь. Я хочу сделать это. Типа… сегодня начинается наша новая жизнь. Томлинсон игриво закатил глаза, но крепче сжал руку Гарри. — Прибереги это предложение для нашей свадьбы. В его глазах зажглись огоньки, которых Гарри никогда не видел. И он видел в этих глазах целые галактики. У него перехватило дыхание, сердце бешено колотилось в груди по причинам, не имевшим никакого отношения к его предстоящему выходу в свет, к тому, что он привел Луи на первый показ своего фильма. — Скоро? — спросил он шепотом. Луи кивнул и наклонился через Гарри, чтобы открыть дверцу машины. Они все еще не видели, кто был за тонированными стеклами, но папарацци уже сходили с ума. — Скоро.