Стелла-Миллениум

Предисловие. АУ-Готэм, в котором Питч — Джокер, а Джек его Харли: Питч, ёбнувший свою психику и заправляющий нуарным Готэмом, эдакий Готэмский Ужас. И Джек, который, вроде как, был с детства хорошим мальчиком, даже в таком уебищном городе, ему с сестренкой пророчили грандиозное будущее, потому что их с ранних лет отдали на каток и они учились фигурному катанию, (гимнастике, акробатике), но в один прекрасный день выступление сорвалось, сестренка порвала сухожилия и больше не могла выступать, вскоре покончила с собой. Джек винил себя, не смог больше после этого выступать и решил на искусственном пруду зимой топиться. Как всегда не умер, лишь ебнулся окончательно и его сдали в ту самую психбольницу, где он и встретил Питча, и у них закрутилось. В конце концов Питч не смог оставить своего белоснежного в том ужасном месте и забрал с собой. Джек больше не может чувствовать аномального холода, но в равной степени и тепла, лишь когда с Питчем он «отогревается» и успокаивается, всё остальное ему побоку. Вечно бледный, ебанутый, хладнокровный со всеми, но пусечка-лапочка для своего Короля. И Питч, которому в равной степени поебать на всё и всех, лишь город, как отдельная большая игра с разными локациями, доставучие полицейские и те, кто ещё может бороться за добро, но его это лишь забавит. Не гений, но и не психопат, нечто среднее: эгоистичное, жестокое. И лишь белоснежный для него одно настоящее сокровище, оберегаемое и лелеемое. Питч никогда в этом не признается, но за Джека разорвет и убьет любого, даже если на Фроста просто не так посмотрят. «Они стали Королем и Королевой Готэма. И боже упаси обидеть Королеву!..» ~***~ А он бешеный, безбашенный: он может херачить с горла неразбавленный виски, наставляя заряженный ствол на владельца самого крутого бара в этом ебучем городе, где он и пьет этот виски, естественно бесплатно. Он может на хуях протаскать очередную шайку-лейку «мафиози», показать фак, а после и язык, как дебильный малолетка, и свалить в три часа ночи зимой кататься на коньках. Естественно в своих невъебически ультра узких легинцах цвета серебра, и коротком стразовом топе, с придурочно пришитым не к месту пушистым синим капюшоном. Он может всё, и делает всё, и хуй кто остановит, кто что-либо скажет. Плевать. Ему можно. Можно! И счастье в голубых пьяных глазах почти искреннее, наворачивая круги по льду катка и делая пьяный тулуп, чудом не наебнувшись. И похуй на отморозков и крупных боссов, что решили совсем рядом устроить стрелку и разборки. Он делает ещё один оборот, следом ласточку, ржет от пронизывающего ледяного воздуха в лицо, но не трезвеет, и на него, наконец-таки суки, обращают внимание! Обращают, разговаривают, ржут, уже желая приманить и заполучить, но вот ещё одно изящное движение худого тела, и под светом фонаря сверкает золотыми буквами ошейник на шее. И блядь сразу всем «папочкам» и супер-хитроёбистым-гангстерам становится не по себе; застывают на миг, после матерятся, отходят подальше, а после и вовсе сьебывают. По машинам и нахуй отсюда, нахуй! — Пра-а-авильно… — тянет Джек и вновь шизануто смеется, на невьебической скорости чуть не врезаясь в бортик, но удачно и вовремя увильнув влево и сдирая лезвиями коньков приличный слой льда. Правильно, что съебывают, сучки. Правильно. Потому что теплые золотые буквы — не очередная блядская безделушка, это, сука, напоминание всем, кому он принадлежит, чьим неприкосновенным Альбиносом является. Воспоминание о принадлежности заставляют плавно тормозить и глупо, очень-очень тупо улыбаться, только теперь без намеков на шизу, в коей он обычно прибывает. Его Король жесток. Его Король повелевает этим ублюдочным нуарным городом, кто бы что не говорил. Его Король один из страшнейших и коварнейших убийц-безумцев. Его Король есть сама суть ночи… — Мой… — Джек лихорадочно облизывает губы, и знает, что камеры, скорее всего, засекшие рядом с катком подозрительных сучар, уже уведомили кого надо. А это значит, что за ним уже едут, дабы забрать обратно домой. Король не любит, когда он съебывает на опасные улицы, Король не любит, когда возле него, такого всего хрупкого, белоснежного и ебанутого кто-то да появляется. В голове маячит пьяное, но настолько сладкое — «Собственник», и он медленно уплывает в воспоминания прошлой ночи, когда сорвал крупную поставку оружия… Джек подло ржет и позволяет себе хорошенько вспомнить то, как его после наказывали, попутно разгоняясь дабы стало ещё холоднее. Но долго воспоминания не длятся, и уже на третьем круге мальчишка слышит, как возле тротуара паркуются несколько джипов. «Так скоро?» Но улыбка моментально сменяется хладнокровной маской: никто кроме любимого никогда не увидит его истинных эмоций; те ублюдки, что работают на Короля, не достойны видеть даже его презрение, ни то, чтобы улыбку. Он медленно тормозит и лениво разворачивается, дабы наконец закончить свои ночные танцы в холоде и, выбравшись с катка, поехать с этими верзилами обратно домой. И вот холодный голубой взгляд поднимается, чтобы увидеть обыденное, но Фрост замирает, не сильно впечатываясь в бортик катка. На этот раз не только личная свита. На этот раз сам Он. Закушенная до крови губа никак не помогает, и блядская искренняя улыбка просится на лицо. Джек вспыхивает подобно факелу, вопреки ледянющей коже, и на отъебись забывает, что так-то после перехода со льда на более землистую поверхность нужно бы переобуться. Похуй. Тут десять метров максимум. Но всё же притормаживает у выхода с катка, не то любуясь, не то просто позволяя мозгу насытиться и запомнить — Он сам за ним приехал, так быстро, так безапелляционно, на похуй, что сейчас должна была быть сделка на другом конце города, очень крупная и очень значимая. Похерил всё, как всегда, и явился за ним лично. Бешеное и щемящее плещется под ребрами, а охрана ублюдков ретируется назад, дальше ко второй машине, пока Джек подходит ближе с ебанутой тупой улыбкой на лице. Даже не смотря на дорогу, на легкий подъем чуть вверх, даже на коньки и на свое идеальное на них равновесие, все что его ведет и держит — этот взгляд: горящий жадный взгляд пиздец каких опасных глаз. Безумие, смерть, саму ядовитость и всепоглощающую ярость, вот что чаще всего видят в этих глазах. Но не белоснежный. Только не Джек. Черный теплый плащ настолько небрежно расстегивается и скидывается мужчиной и, как только мальчишка подходит ближе, накидывается на худые оголенные плечи: топ-то сука без рукавов. Король злится, едва рыкнув, но притянув при этом мальчишку ближе, осматривая на наличие повреждений, или хотя бы одного постороннего вмешательства. Никто не трогал, никто и пальцем не коснулся, даже когда камеры его не засекали. Это хорошо… — Сволота, — холодно бесится Питч, застегивая первые две пуговицы своего же плаща на мальчишке, и уже точно зная, как накажет этого сбежавшего недофигуриста-акробата дома, — Опять умудрился съебаться мимо охраны. — Не сердись… Пудинг, — Джек применяет запрещенный прием и добивает, поднимая голову и преданно заглядывает в золотые глаза своего любимого, — Я буду послушным всю неделю, мой Король… Джек знает, что ему пиздец дома, знает, что выбесил, знает, что сорвал сделку, знает, что нарушил снова правила, но равнозначно и знает, что наказание он примет с удовольствием. Джек прекрасно знает, что злость, играющая в глазах его Короля, сменится на жадность и бешенную страсть, как только они останутся вдвоем. Джек прекрасно знает, что через четверть часа на нем не будет ничего, кроме ошейника с золотым «Пудинг», который специально затянут на пару клёпок сильнее, и он почти будет задыхаться… но всё равно просить не останавливаться, просить держать под собой… Будет умолять ещё и ещё, пока не провалится в бездонную черноту бессознательного. А утром всё повторится. Но а днем будет уплетать фисташковое мороженное, ходить в ебанутых пушистых тапочках, опять же без ничего, и лишь в одном ошейнике, и нахально мешать новым серьезным делам своего Короля, нагло отбирая то телефон, то ствол, усаживаясь к нему на колени с просящим и таким любимым: «Пуди-и-нг, давай снова поиграем?..» Конец. **~маленькие дополнения, как взгляд в их будущее~** — Скучал по мне, Пудинг?.. — сладко, нежно, и одновременно хищно поглядывая на своего Короля… *** — Нацепи, защелкни… — шепча вновь и вновь эти слова, как молитву, расфокусированным мутным взглядом смотря снизу вверх на своего мужчину, — Присвой… Ты ведь жадный Король… Мой Король. Мой Пудинг… *** — Дыши глубже, мой хороший… Дыши... — надменно и властно, не спуская жадного золотого взгляда с мальчишки, стоящего на коленях перед ним, сильнее стягивая декоративный ошейник на хрупкой белоснежной шее… — Ещё, Пудинг… пожалуйста, затяни ещё… — сдавленное и такое сексуально-сиплое слышится от покорного белоснежного.