Стелла-Миллениум

Возможно это было поспешным: заявляться в логово самого опасного Духа и требовать вернуть маленьких пёстрых крох. А возможно было дуростью после той глупой войны искать этого Духа вновь. Искать неистово, до одури непонятно даже для чего и вообще с какого такого порыва, но искать… И найти, на свою же беду. Беду ли? Он прикрывает глаза, медленно смаргивая с ресниц капли, уже не обращая внимания, как они мгновенно превращаются в ледяной хрусталь. Глупостью было заявлять тому самому Духу браваду о Свете и Тьме, или поняв, что враг не настроен вновь воевать, оставаться у него глубоко под землей, в монументальных подземельях, покрытых тенями сплошь с пола до потолка? Что было его самой грандиозной глупостью? Решение остаться? Вот так просто наплевав на свой новый статус, на детей, на зиму, на приобретённых друзей? В тот миг, когда его окликнул этот шелестящий голос с одним единственным — «Останься со мной». И предательское мерзлое внутри его давно уже мертвого тела не смогло промолчать, кольнуло больно, отзываясь всем существом и кажется всё же он проиграл. Остался, наивный мальчишка, преданно заглядывая в золотые глаза. Всплеск воды, но это лишь кончики собственных ледяных пальцев всколыхнули холодную поверхность подзамершей воды, эхом разносясь по некогда теневой зале. Почему так больно до сих пор? Почему тогда, когда стоило решить всё одним словом, поставить Хранителей перед фактом, он лишь, как последний трус попятился назад, испугавшись взглядов своих бывших друзей, которые пришли его «спасать» из лап жестокого Короля? Почему не сказал всё сам? Не объяснил по нормальному? Может... и не было бы новой войны, только теперь за него? — Почему ты меня не одернул? Мог же! Мог одним взглядом… — до сих пор обиженно, осуждающе, в пустоту некогда живого подземелья, живого и теплого. А сейчас лишь замогильная морозная тишина и пустота, и едва живые тени, клубящиеся по полу. Но сильнее обиды — вина, съедающая и поглощающая уже более... сколько?.. Сто? Двести?.. Пятьсот лет? Сколько же прошло? Сколько прошло с того дня, когда тот, кто стал настолько дорог, закрыл его в подземельях, и без единого слова ушел «на переговоры» с Хранителями? Это было столь пугающее необычно, несвойственно Тёмному. Или просто ты не ожидал от него такой реакции, такой упертости и злости. Ведь абсурдно, когда было времечко первой войны за веру детей, тогда у Короля были видны эмоции или хотя бы то, что он за них выдавал: его злость, это чувство ненависти к Хранителям, эта театральность и презрение, калейдоскоп цинизма и спесивой ярости… Но шоком и ужасом стало то, что когда Он пошел второй раз против Хранителей, всего этого не было — ничего— ни циничных издевательских комментариев, ни угроз, ни театральщины помноженной на месть или даже ненависть. Ни-Че-Го. И уже только это вводило в тот самый первобытный и ничем не уничтожаемый страх и панику. Он просто молча шел рвать Хранителей, защищая тебя и ваше будущее счастье, без единой эмоции на лице, и как бездушная констатация их будущей погибели. И ведь... это действительно не заняло у него много времени. Подумать только… Первая война была пустышкой и лишь его временным развлечением, а чтобы уничтожить всех Хранителей, Веру и Свет у него ушло не больше суток и без значительной армии Кошмаров, лишь повелевая, как истинный Древний Владыка, Тьмой. Ровно столько же ушло и у тебя… Проклятые сутки, — ядовито напоминает Духу Холода воспоминание. Да, те же сутки, чтобы выбраться из подземелий и, наконец, найдя его на черном пепелище некогда величественного замка Северянина, сказать то самое, которое обязан был сказать ещё в самом начале — «Я не против остаться. Да... черт возьми, я хочу быть с тобой! Всегда!»... Только поздно уже было, и пошатнувшийся серьёзно Баланс, из-за смерти всех светлых существа, не дал и шанса. Этот треклятый Баланс просто забрал того, кто стал настолько дорог, на его глазах забрал, развеяв черным смогом. А мстить оказалось некому; лишь себе и, как ни страшно, людишкам. И Земля с той минуты была обречена на вечную промерзлую тьму и неистовые, разрывающие не только плоть, но и душу, метели. Он вернется! Он должен воплотиться вновь! Главное побольше страха, силы, веры… Он вернется... Глупый голос всё ещё того же ребенка в голове нарастал, как снежный ком, и уже через пару лет, промелькнувших как секунда, стал мантрой, аксимой... зависимостью, одержимостью, нуждой. Да неважно! Главное решение принялось слишком легко, поспешно, но это хоть что-то, что ещё мог сделать, и плевать на тех, кого защищал раньше. Плевать на людей и даже детей, умирающих от страха и холода в своих отрезанных от тепла и электричества домах. Ненависть? Была ли она у него, такого ледяного? О, да. Была. Яркая, вопреки его природе Духа, сжирающая огнем под ребрами, опаляющая всё плавленым железом отчаяния и несокрушимой тоски... Эта ненависть и толкала на безумства. На страшные, бездушные порой поступки и битвы, теперь против всех, только ради него, ради них. Ненависть выжигала всех, кто посмел встать на его пути. Пока ничего не осталось, не выгорело наконец, кроме маленького, но такого щемящего — главное вернуть. Ждать, давать подпитку Тьмой и Верой, тем самым первобытным Страхом оставшихся людишек, что вновь сбиваются в племена, и просто ждать, подвывая где-то в опустелых без хозяина подземельях. Сворачиваясь на его черном плаще, заворачиваясь в пушистый мрак и вспоминая объятья и тихие слова, и едва ли что-то большее… потому что не успели? Да потому что сам дурак! Робел… пытался в детскую непосредственность, а в итоге даже не сумел нормально остаться, нормально огласить свою сторону, не сумел ничего. Тихий звонкий треск, и, пошевелив едва ли пальцами вновь, Дух Холода понимает, что вода безбожно подморожена коркой льда… Совсем остыла. Мерзлая ванна и мерзлая вода цвета льдистого неона, а ему уже плевать сколько он лежит в этой ванне и в этом пробирающем до костей холоде. Уже... Так несущественно. Так привычно. Но вскоре и это ему надоест, как и предыдущие тысячу раз, каждый предыдущий вечер; и он вылезет, разломав сковывающую льдом корочку воды, отряхнется от инея и осколков, и накинет на нагое промёрзшее мертвое тело тот самый плащ, медленно уползая вновь на импровизированное ложе из последней оставшейся Тьмы, что давным-давно превратилась в подобие матраса с кучей подушек и простыней. Его нерешительность его погубила. Только до сих пор неизвестно сколько продлится пытка, эта изматывающая казнь лично организованная им и ради того, чтобы понять насколько был нужен один единственный Тёмный. Джек прикрывает глаза, чувствуя на ресницах иней, слыша тихий треск холода, сковывающего всё вокруг него… Ну вот и вновь его эмоции бушуют подобно неутомимому вихрю. И плевать, что ноль проявлений внешне на его лице, но внутри магия всё чувствует и откликается, дает хотя бы так выплеск чувств, хотя бы так не дает разорваться истосковавшемуся сердцу и погубленной душе. Сколько ещё нужно теней, Кошмаров, пыток людей и Истинного Страха? Сколько ещё он будет ждать, проводя дни… месяцы, века в жестоком одиночестве, среди порушенного мира? И пусть бы мир внешний — развалины некогда успешной цивилизации людей ему даже нравятся, — он больше про свой истинный, настоящий мир вместе с тем, кто стал настолько... дорог? Любим. Джек медленно сглатывает остроту давящую удушьем в горле, позволяя чутка маске на лице треснуть и показать кроху яростной тоски и боли. Но это лишь мгновение, которое словно мерещится, и вот он вновь с тем же деланным безразличием на идеальном фарфором лице. Но его Тёмный вернется. Он ведь… обещал тогда, перед тем проклятым утром, когда их нашли Хранители. Словно знал всё наперед, и усыпив у себя на плече, едва слышно пообещал, что вернется... что, чтобы не случилось, всегда будет рядом. — И где же ты сейчас? Где? Сколько еще я… Он зажмуривается, не в силах вновь вспоминать и продолжать, ведь опять всё будет в пустоту, и если б только чернильную... Нет, здесь уже слишком мало мрака и Тьмы, нет той грандиозности и силы первородной чернильной Тьмы и пушистых ковров из мрака под ногами. Питч… Хоть кровавую жертву приноси из всех оставшихся выживших Духов и людей... или высших Светлых. Луна. Только опять глупо. Ведь Луноликого он уничтожил ещё в первом столетии, взбесившись и достав эту дрянь с Луны. Выместил всю злобу и боль, только это не помогло. Луна пусть и стала мертвой, но Его это не помогло вернуть. Но Джек упертый, он будет ждать, будет и дождётся. И когда его Король вернется, то не будет больше перед ним того глупого трехсотлетнего мальчика. Перед ним будет стоять повзрослевший Дух Холода и Вечной Мерзлоты, жестокий, отрешённый от всего и спокойный... Но вот спокойствие лишь напускное, внешнее, потому что под ним будут кипеть эмоции сдерживаемые столетиями, и все они предназначаются лишь одному Тёмному Королю. И мелить больше, потупливать взгляд и смущаться, Джек не собирается: посмотрит с вызовом, прямо, возможно даже дерзко, приблизившись и целуя сам, первый, жадно до одури, прильнув всем телом, чтобы наконец вновь ощутить это обжигающее тепло Тьмы и отдать наверняка полностью себя с потрохами в любимые черные когти... Так, чтобы едва отстранившись и смотря без страха в глаза, горящие золотом, долгожданно сказать одно единственное — «Люблю». А что с миром, что дальше — неважно. Главное это будет. Главное — дождаться, и всё произойдет именно так, как и видится в мечте, каждый раз закрывая глаза. Он медленно, нехотя, проводит рукой по бортику старой ванны, чувствует, как мороз сделал своё дело, разукрашивая красную эмаль белыми узорами, и вновь позволяет маске на лице треснуть, слабо улыбаясь. Вымученный, не видящий ничего, кроме своей единственной цели, Джек всё же не придает значения тому, кем он стал, как изменились после той секунды потери его эмоции и принципы. Он просто движется вперед, желая вновь ощутить тепло и эти сильные объятья Короля. Привычные движения, чтобы вылезти, стряхнуть с тела осколки льда и бережно взяв плащ накинуть на холодное тело, откидывая назад отросшие белые волосы, с безразличием смотря, как Тьма устало перетекает в другую комнату. Что ж, пусть теньки побудут вдали от его уничтожающего всё холода, ведь опять магия, чувствуя мрачное уныние внутри, замораживает всё вокруг. Джек, прогнав в голове ещё на три раза все завтрашние дальнейшие планы и желание найти хоть ещё один вариант, уставший, засыпает на своем месте через пару часов, едва опустив голову и коснувшись теплых теневых простыней; он отключается от эмоциональной перегрузки и измождённости ожидания. Он держит в душе это странное, едва теплящееся — что вот-вот, ещё немного, ещё годик, ещё два, и страха должно хватить, и тогда произойдет редкостное у уничтоженных Духов, но вполне вероятное возрождение. Единственное, чего он не знает, что на закате, когда последний луч тусклого выцветшего солнца зайдет за горизонт, чернильного мрака станет больше, могущественные же Кошмары, глубоко в недрах вымерзших подземелий, покорно склонят головы, а его самого бережно укроет совершенно иная Тьма, и объятья наконец станут не плодом его галлюцинаций и воображений. Его Королю потребуется четыреста лет, но он вернется в изменённый белый мир, вернется к своему безжалостному Духу Холода, но который для него так и остался тем самым прекрасным маленьким мальчишкой. И, ласково проведя теневыми когтями по белоснежным длинным волосам, Король пробудит его от тягостного сна, с тем самым долгожданным осторожно-шелестящим: — Прости что так долго, Снежный мой. А после будет много разговоров, сокровенно сказанного друг другу, крепких объятий и вернувшегося покоя, но сперва лишь жаркие поцелуи и неутолимая ничем жажда; и такой не верящий в свое счастье Джек, но оживающий на глазах, распробовавший радость впервые за все эти столетья. Уже не робкий, но по-прежнему нежный и столь чувственный Джек, отзывчивый на каждое прикосновении, каждое осторожное касание, доверчивый и долгожданно отданный на милость своего Короля. Джек с глазами цвета ледников, но в которых загораются те самыми живые эмоции и сдерживаемые веками чувства... Всё это будет, как прекрасное начало новой, теперь уже точно, их настоящей и спокойной жизни. А после будут даже изменения погибшего мира, новая армия теней и Кошмаров, и путешествия в другие миры... но вот об этом оба задумаются только на исходе следующего промерзлого жестокого года, когда Тьма и Холод, сплетаясь в самый опасный, но идеальный симбиоз магии, поглотят порушенный мир, где уже не будет ни единой живой души.