Стелла-Миллениум

Оно бескрайнее, простирается перед ним лиловое, жестокое и опасно-прекрасное… ненавистное лавандовое поле. Не такое, как ухоженное и эстетичное, как многие подобные поля во Франции, а дикое, широкое и более сизо-лиловое — дикая лаванда, запах которой навсегда въедается ему под кожу, приторно-ненавистный запах… — Ненавижу, — он говорит это брезгливо в первый раз, стоя в пяти метрах от пойманной цели, на том же лавандовом поле, отворачивается бегло и подписывает акты о неразглашении, в кои-то веке благодарный мелким агентам за бумажную волокиту. А это брезгливое мальчишеское «ненавижу» равно запоминают навсегда первым словом на человеческом, равнозначно опасно сверкая неземным желтыми глазами. «Ненавижу» — становится нарицательным в последующие два года. — Ненавижу… — первое что он повторяет шипящим и жутким, находясь в бронированной камере, когда с той стороны поликарбонатного стекла появляется тот самый — с белоснежными волосами — глупый человеческий детеныш. — Ненавижу! — злобное, ощетинистое, в пылу эмоций и боли выкрикивает юный эксперт, задетый острыми когтями и с порванным предплечьем. Это происходит через ещё три их полноценные встречи, когда на очередном эксперименте титановые пластины не сдерживаю объект… Объект — слишком размыто — монстр подходит идеальнее. Но набившее оскомину «Ненавижу» почти стирается из памяти, когда паренёк в свои семнадцать оставляет активную экспериментальную деятельность и уезжает на Сицилию, для изучения другого объекта — простого и понятного, который не будет пожирать его яростным взглядом демонических желтых глаз, и норовить убить при каждом удобном случае. Потому Джек берет гребаную паузу, и просто ставит галочки напротив протоколов, обходя не таких уж опасных существ на тридцать четвертом нижнем этаже, второй по величине, лаборатории SCP на Сицилии. *** — Ненавижу! — выкрикивает Фрост и впервые за долгое время дает себе волю выматериться на всех кто его окружает, даже на высшее руководство, стоя на месте, где ещё вчера находилась главная лаборатория и базировался штаб, от которого сейчас одни догорающие руины и воронка уходящая вниз метров на десять. Все записи, все пробы, образцы… а виноват пожар? Да что же это, мать вашу, такое?! И ещё под тысячу раз того едкого, впившегося в подкорку обыденного слова, но это ему не помогает. Он ждет, как один из главных и теперь уж точно ведущих сотрудников, отсчетов о погибших объектах и громит кабинет после, когда на одной из строчек видит проклятые цифры порядкового номера ненавистного... монстра. «Ненавижу» — он стирает из своего мысленного обихода, забывает через трудовые полгода. Просто уходит с головой в работу, теперь уже точно бумажную и не касающуюся экспериментов, лишь подотчетность, и успокаивается, смиряясь с досадой и не проходящей от чего-то злостью. *** — Ненавижу… — звучит из угла его зала, когда он возвращается домой поздно ночью, звучит столь жестоко, колко и шипяще, что Джек чувствует, как леденеет спина и сердце в прямом смысле этого слова, переставая дышать. А он наивный, с бравадой и пятьюдесятью часами наработки психоаналитиков, надеялся — молился, черт побери, — чтобы больше никогда не услышать эти интонации, этот нечеловеческий голос и опасность заключенную в одно, так и оставшееся неизведанным, существо. Равно, чтобы больше никогда в своей жизни не чувствовать едкий пропитавший уже всю залу запах лаванды. — Ненавижу! — кричит мальчишка в который раз за эту проклятую ночь, окровавленный и измученный, униженный и сдавшийся, но — нет — не убитый, когда над ним склоняются совсем близко, и острые когти ведут по бедрам заново, вспарывая мягкую человеческую кожу... Джек, обессиливший и с плывущим от боли и выплеска эндорфинов сознанием даже уже не дёргается от этих разрезов, лишь сам хрипло рычит как может, смаргивая унизительные слезы, не представляя, как ещё не сдох от той самой злобы и ненависти, что продолжает кипеть внутри непотухаемым пепелищем. — Надо было убить тогда… — издевательски звучит над ухом, и тонкий горячий язык слизывает кровь с нижней прокусанной губы парнишки. Джек прикрывает глаза, с дрожью смиряясь, когда на шее медленно затягивается красная нить и уже не боится удушья, это будет его долгожданный конец, так что плевать. Сознание постепенно уплывает и он отключается, больше не вцепляясь в своего убийцу до содранных ногтевых пластин. *** — Ненавижу, — звучит в тяжёлой голове на обрывке сознания так жестоко и ласково одновременно, что искра страха вновь побуждает распахнуть глаза, завидев в щелки приоткрытых тяжелых штор занимающийся вдалеке меж городских построек рассвет. Когда же Фрост может соображать и принимать адекватные решения, момент облавы по горячим следам непростительно упущен. Через ещё три дня, он поднимает на уши всех агентов, старых знакомых по ловли и спецов, но поиски тщетны, даже через неделю... Месяц, три… Парень переезжает, сменяет номера, локацию, образ жизни и стиль, но чувствует всю ту же неудовлетворенность и ненависть, теперь держа в доме пару дробовиков, и не расставаясь с, не совсем легально приобретённым, пистолетом. Однако, даже с ним нигде не чувствуя себя в безопасности и спокойно. Джек почти убеждает себя, что ему это всё приснилось — неудачное замещение сознания, на почве потери целой лаборатории с кучей научных прорывов... Как на исходе четвертого месяца, вернувшись заполночь домой, он натыкается на разбросанные по всему холлу фиолетовые горсти дикой лаванды, а свет по всему периметру дома гаснет, словно в дешёвом хорроре. Теперь его значимое, столь долго сдерживаемое «Ненавижу» звучит в унисон с шипением позади, и парнишка чудом успевает развернуться к опасности, наставляя заряженный и уже снятый с предохранителя пистолет прямо в голову этому... монстру. — Ждал, — утверждение, нахальное опасное, такое же как и… Парень сглатывает неприязненно, не желая подбирать тысячу нарицательных для ужаса, что возвышается над ним величественной смертью, лишь гневно выплёвывает такое по человечески кричащие и одновременно пустое: — Отправляйся в ад! Но ему лишь скалятся в ответ острыми клыками, и реакции, чтобы нажать на курок не хватает; её даже не хватает дабы осознать, что пистолет выбивают из слабых дрожащих пальцев, а сознание меркнет от жесткого удара по голове. Твою мать... черт, он забыл про хвост. *** Фрост ненавидит это — очухиваться, уже стоя под опасно горячими струями воды в душе, пытаясь вместе с воспоминаниями содрать с себя кожу, чтобы... не чувствовать, не помнить... Не ощущать фантомно каждое его ебаное к себе прикосновение! Настолько обжигающее, что кипяток — по сравнению с этими прикосновениями —  холодная водичка. Парень разъебывает себе костяшки в кровь, почти до кости, пытаясь выместить свою беспомощность и злость на кафеле, но тщетно, и он лишь ржет, сползая по скользкой стенке вниз, видя, как собственная кровь перемешиваясь с последними остатками черноты, смывается с его изломанного тела. Это повторяется и в третий раз. Только теперь Джек, сидя в кресле и смакуя такое привычное и горящее под грудиной «ненавижу», ждет своего долгожданного заклятого, комкая в бесформенное липкое нечто цветок лаванды в левой руке, а в правой держа нацеленный пистолет. И его Монстр... Ужас... Появляется как всегда бесшумно, опасно и с тихим шипением грациозного хищника входит медленно в комнату, специально издеваясь и давая понять свою задумку, давая рассмотреть пареньку каждое своё движение, словно показывая господство над бесполезными реакциями и зрением человека. Джек на это лишь мерзко ухмыляется, и наставляет пистолет на свою слишком живучую цель. — Ты хоть в этом уверен? — то же шипение, но более четкое и с явной превосходной издевкой. Учится тварь, очень хорошо учиться и... где-бы, интересно?.. Но Фрост не отвечает, ведь они оба знают — он не успеет, даже нажать на спусковой. Только вот у Джека давно проебанная жизнь, и он не такой дурак, чтобы второй раз наступать на одни и те же грабли. Парень до банального резко переводит пистолет на себя, четко зная под каким углом расположить ствол под челюстью, чтобы напрочь и одним движением выбить себе мозги, ему уже точно своей человеческой реакции хватит для того чтобы сдохнуть. — Ненавижу, — говорит он единственное и столь тщеславное, спуская курок и даже не зажмуриваясь, видя первородную ярость в глазах цвета ядовитого золота. Выстрела не звучит, зато шипение совсем близко и паренька впервые ошеломляет такая скорость и злоба этого существа... Та его ненависть, когда пистолет отшвыривают от потерянного на секунду мальчишки и впервые обыденно и совсем уж по человечески залепляют ему смачную пощёчину, а над лицом нависает сама смерть. — Не страшно... — осознавая и одновременно нет действительность, не волнуясь о горящей щеке, тихо шепчет Джек, заглядывая глубже в опасный желтый, горящий и неизведанный, — Абсолютно ни разу не страшно. Что, блядь, не подходит, когда не контролируешь меня, не контролируешь ситуацию? А надо бы, да? Равно как когда-то делал я, верно?.. Что сделаешь, раз я теперь без ствола? Опять будешь распарывать мне кожу, проявлять свою тьму и доводить меня до паскудного беспамятства, будто я твоя куколка? Отыграться хочешь так за всё? Да, давай! Вперед, сука!... Только к утру ты свалишь, а я останусь и, блядь, поверь всё равно пущу себе эту ебаную пулю в голову! Так что, не по твоим правилам? А меня заебало всё! Всё и ты! Ты — тварь и... как же я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!!! Фрост впервые дает себе право выговориться и орать на весь дом, наплевав вообще на логичность такого поведения и состояния. Но когда он приходит в себя, медленно осознавая тихие свои же всхлипы, сидя на полу рядом с разобранным на детали стволом и дрожащим не то от эмоций, не то от сквозняка от открытых окон, он понимает, что один. Жестокая хищная тень больше не нависает над ним, не издевается, не... не использует по своему жестокому плану. Он просто уходит и больше не появляется, не через день, не через месяц, не через год. Он исчезает из жизни Джека словно и не было. И парень доволен, он начинает жить заново и вновь по кусочкам собирать себя. Но впервые когда Фроста по-настоящему отпускает, и он, заходя дом, не боится почувствовать запах лаванды и услышать ледяное шипение за спиной, случается истерика. Джек разъебывает холл и громит всю мебель и изящный фарфор и стекло попавшееся под руку, но равно неудовлетворенный и полностью потерянный там и остается, сидя в своей псевдо жизни и осколках стекла, с диким одиноким воем и истерическим смехом. Кажется, он тронулся умом окончательно... Ведь как это ещё назвать? Как только его отпустило, он чувствует, что вся благодать спокойствия ему и нахер не сдалась. — Ненавижу... — впервые с упреком и обидой, сказанное шепотом и затаенной горечью. Ненавидишь его... За что? За то, что он оставил в покое? Джек старается не думать, жить, но с приходом новой весны понимает, что ищет теперь сам, сначала списывает на незаконченное дело и берет все последние наработки и сводки домой, а после углубляется, после уже маниакально, агрессивно выискивая, как гребанная ищейка, по крупицам из воздуха, но то же проклятие, что когда-то его загнало на лавандовое поле, теперь диаметрально противоположно, и каждая зацепка обрывается или сводится в замкнутый круг. — Ненавижу… где бы ты не был — ненавижу! *** Джек материт себя за недальновидность, но низменно замирает в первородном ужасе, когда на одной из спец-операций трое особо опасных звериноподобных особей загоняет его далеко от базы, сперва разделив с отрядом наемником присланных для защиты. Они гонят его дальше и глубже всех, загоняя в дебри джунглей на севере тропического пояса Африки. Эти твари питаются кожей, срывая её заживо со всех, кто попадется им под когти — новый вид, неизученные повадки, опасность обнаружения гражданскими. Звери, но живущие не только инстинктами, с опасно горящими синевой глазами и уже окровавленными, длинными как у орла гарпии, когтями, уже сдиравшие с людей заживо кожу. А у него в дрожащих руках только замызганный перочинный нож… Повадки альфы явно проявляющиеся у самого габаритного полузверя дают понять, что первым рвет добычу вожак, а после присоединяются остальные члены стаи — неплохой анализ перед смертью. Но Джеку правда становится чутка смешно, прижимаясь к стволу какого-то дерева, и сдерживая в глотке крик, когда тварь кидается на него, широко разинув красную пасть. Но он не успевает и пикнуть, опасные когти не достают, а громадного зверя отшвыривают от парнишки в другую сторону, и хищная тень не утруждаясь ломает тому хребет, вырывая из дергающего тельца, легко и просто, как будто лист бумаги вырвать из тетрадки. И эта тень... которую он ни с кем никогда не спутает. А реакция зверей и в сотую долю процентов не сравнится с реакцией существа неземного. Его проклятый Монстр разбирается со зверьем за каких-то десять секунд, специально отчитываемых в уме Джеком, оставляя поломанными куклами на земляном настиле гниющих листьев. Злющий, окровавленный, с дикими горящими глазами, и этим знакомым ненавистным шипением. Фрост же, не боится закрыть свои глаза и сползти на тот же настил, по стволу дерева, тихо матерясь и пряча лицо в дрожащих ладонях. Но через полминуты, резко осознав что произошло и распахнув голубые глаза, парень никого рядом с собой не видит. Словно и был это вовсе морок. — Ненавижу! — выкрикнутое тогда с наигранной злобой и искренним негодованием. *** Размеренная жизнь продолжается, одновременно и скучная, и насыщенная всем, даже редкими зазывами на свидания, но предсказуемая и пресная обыденностью. Джек не забывает теперь, но и меланхолично плывет по течению, не то сдавшись, не то... Он морщится, когда соглашается на свидание от какого-то крутого профессора, некогда встречавшегося ему на научных конференциях и старше его всего на пять лет. Он даже приходит в милый набережных паб, и они говорят три часа о науке, учебе и всем том, что обычно не обсуждают на... нормальных свиданиях. Джек почти удовлетворен и улыбается, позволяя себя проводить до дому. Но как только захлопывается дверь, наигранная улыбка и заинтересованность слетают подобно пеплу, и парнишка не понимает, на кой ему это вообще надо, швыряя коробку с белыми конфетами на комод. Да на кой вообще всё это, нахер сдалось? Его возмущенное сознание не понимает, пока Джек на автомате проходит в гостиную не включая света, но тут же резко останавливается, словно что-то не сходится с нормой, ловя мысль за хвост и не помня когда успел сменить запах… лаванда. Яркая, бьющая эфирным и диким шлейфом моментально. Лаванда та самая —дикая, забытая и ненавистная, настолько, что Джек ни то тихо стонет, ни то матерится, принимая всё же за осязательную галлюцинацию. — Ненавидишь? — в следующую секунду звучит со спины шипяще, глумительно, почти издевательски... если б не эта усмешка довольства в нотах голоса. И Джек усмехается теперь сам, не оборачиваясь, но делая шаг назад — ближе. — Ненавижу, — вторит парнишка тихим шепотом, подтверждая полностью. Чувствуя наконец, как под грудиной разгорается эта ненависть, такая долгожданная, правильная, родная, — Не представляешь насколько сильно... я тебя ненавижу. Джек улыбается за все эти годы искренне, позволяя острым когтям пройтись по нежно-голубой рубашке, вспарывая ткань и царапая до крови кожу. — Ненавижу... — звучит до одури правильно, впервые рокочущим голосом, так приглушённо и обещающе уже на рассвете, когда Фрост наконец засыпает в кровати, сладко вдыхая запах въевшейся под кожу дикой лаванды.