Судьба страны

Как далеко бы они не зашли, всегда наступает время возвращаться. Пруссии ещё нужно похоронить своих мёртвых. На этой дороге он оставил душу и тело. Гилберт даже не задумывался, насколько опасно доверять их кому-то другому. Но Иван не был кем-то другим, хоть и не был таким же. Противоположности дополняют друг друга. Жаль, что эта истина обернулась таким фарсом: если Гилберту не доставало имени и сердца, то они были в наличии у Ивана. Он, конечно, позаботится о них, как следует. Ведь ему не на кого надеяться, кроме себя. Гилберту — тоже. Но его, по крайней мере, ждут. И на Западе, и в Москве, которую он покидал в последний раз. Его последний шаг — навстречу окончательному урегулированию в отношении Германии. Быстрая подпись, будто в увольнительную. Из этой казармы Гилберт почему-то бежал. Может, он изменился? Россия, неповоротливый, как его тело, развернувшееся на одной шестой части планеты, был более постоянным. Казалось, его по-прежнему заботил только Пруссия. Будто у него своих проблем не хватало. А может, он так прятался от них. Но Гилберту было не всё равно. Он не любил, когда ему поддавались, и любил Россию за то, что тот никогда с ним так не поступал. Однако в остальном Иван не столь категоричен. Он был деспотом и анархистом, он был жестоким и человечным, он соблюдал строгие обряды и искал свою правду, он был индивидуалистом и растворялся в безличном коллективизме, гордился своим народом и был космополитом, искал Бога и был воинствующим безбожником, был смиренным и наглым, был рабом и бунтовал. И именно эта смесь крайностей держала их отношения в тонусе. Гилберта заводила одна только мысль о хождении на грани. Всю свою историю они находились где-то между страхом и восхищением. Эта полярность притягивала их с такой же силой, с какой отталкивала. И неизвестно, чего было больше: бескорыстной любви Ивана или инстинктивной ненависти Гилберта. Негативные чувства требуют больше энергии, что ж, ему удалось продержаться довольно долго. А эта встреча была определена ещё с самого начала. Гилберт на своём месте и, наверное, ему не о чем сожалеть. Он не был никем, кроме себя, и это ему никто не вменит в вину. Гилберт всегда гордился тем, чего достиг, несмотря на границы, поставленные миром. Россия же — злился, что это несовершенный мир ограничивает его идеалы. Он готов всё стерпеть ради веры в абсолютное благо, но сколь велика его жертва, столь неумолимы его требования к собственному раю на земле, а на меньшее он не согласен. И здесь он повстречал Гилберта. С ним всё было так же сложно. Весь размах России в делах и мыслях, порождённый огромными пустыми просторами, был им подобен: сколь они огромны и далеки, столь и его старания не могли достигнуть конца. Никогда ему не добраться до сердца Гилберта, даже если он вырвет его силой, даже если разнесёт на части, даже если вновь восстановит... Но он не был бы собой, если бы сдался и перестал верить. А теперь он сомневался. И это пугало. Потому что такому, как он, нельзя жить без идеи. Такие, как он, погибают от этого. Медленно, болезненно, красиво. Им в разные стороны. Россия шёл за звездой Америки. Она освещала его бледное усталое лицо. Гилберт возвращался домой. Хватит с него авантюр. Он только наигранно ворчал, что это Россия виноват во всех его бедах, а теперь даже попрощаться, как следует, не может, что он не хотел уходить вот так... И ещё эта его неизменная улыбка: — Я всё переживу. Кому, как не тебе, знать это. Гилберт коротко кивнул. — Я вмещаю в себе всю гордость немцев и весь их стыд — я выполняю своё предназначение. И то, что происходит сейчас — часть твоего. Будет тяжело, но не забывай, — он достал засушенный цветок того самого василька, который двадцать лет назад передал ему Людвиг, — надежда всё делает легче. — Так вот что он значит. Ивану больше нечего было отдать. Он подошёл ближе и слегка похлопал Гилберта по груди в районе сердца. — Я останусь здесь, даже когда ты будешь далеко отсюда. Там, в доме Германии, был праздник. Людвиг не мог отказать всем, желающим высказать все накипевшие поздравления. Италия шептал их при каждом поцелуе. Будто ему когда-нибудь требовался повод. Гилберт был очень рад всему, но всё же чуть меньше, чем частности яркой фигуры Японии. Тот сиял, но, казалось, никто не видел его тёплого света. Может, они просто не могли? И даже если Кику был звездой вселенной, что существовала только для них двоих, не страшно. Гордому орлу нечего бояться, будь он один среди птиц, или даже во всём мире. Не оглядываясь, он смотрел лишь на солнце, освещающее его полёт. Неизменно оно поднимается над миром изо дня в день тысячи лет. — С такой высоты кажется, будто весь мир в наших руках, не так ли? Япония смутился, но всё же ответил: — Да, похоже, его воды снова отражают чистое небо. Они встречались, они встретились, и они встретятся завтра. Но в промежутке между этим Людвиг найдёт в корзине для белья карман пальто с нераспечатанным письмом для Гилберта. Они никогда не писали друг другу, ведь Россия всегда был рядом, даже если его никто не замечал. Пруссия просто знал. И не придавал этому значения, расценивая как должное. Он редко кого благодарил, потому что всего добивался сам. Кажется, Иван был этим очарован. Неужели это признание? На самом деле, Россия никогда не говорил, что любит его. Просто Пруссия не хотел этого слышать. С Россией было хорошо, как обычно бывает с теми, кто безоговорочно нас любит. В силе этого чувства не приходилось сомневаться даже тогда, когда Россия с той же силой вершил своё наказание. И даже если его окончательной целью был рай на земле — такому грешнику, как Гилберту, в нём обязательно нашлось бы место. Все знают, что прощение — ключ к небесным вратам. Он держал его в руках прямо сейчас. Он открывал им тайну, спрятанную между строк прощального подарка для путника, что был гостем больше, чем пленником: «Когда придёт время, пусть всё закончится там, где началось: в колыбели немецкой нации, в твоём сердце — Кёнигсберге. Разрушенный и восстановленный город, его территория теперь имеет особый статус анклава, потому что ты особенный. Я всегда сожалею, когда делаю всё, что могу. Только этого никогда не будет достаточно». Прошедшие десятилетия сошлись в один ясный миг. Гилберт в скорбном молчании смотрел на Восток, где поднималось солнце. Оно никогда не обещало светить лишь для него одного. И не перестанет, когда Гилберт умрёт. А это значит, что он должен наслаждаться отведённым лишь автору ведомым временем, повторяя врезавшиеся слова, как приговор: «Только этого никогда не будет достаточно». В конце концов его жизнь всегда была лишь его отсрочкой.