Выцветшие послания за оби

сентябрь, 1893 год 26-й год эпохи Мэйдзи

До отплытия оставалось совсем немного времени, и Изуку нервно переступал с ноги на ногу: не каждый день тебе выпадает шанс уплыть на другой конец земного шара, когда твои собственные родители едва ли ездили в соседний город. Волнение охватило его до кончиков пальцев, но он старался не подавать виду: и без того было неловко от слёз матери на пристани, когда они прощались. На корабле суетились моряки, таская огромные мешки и ящики — путь был неблизкий, и жертвовать хорошей погодой ради лишней остановки никто не собирался. Изуку старался не путаться под ногами и пару раз неуклюже увернулся от загорелых моряков, чья кожа обрела тот самый особый загар, который не смоется ни мылом, ни даже столетним затворничеством в тёмной пещере. Чемодан подозрительно заскрипел, когда Изуку снова потянул его за ручку. Губы молодого человека дрогнули в молчаливой молитве всем известным и неизвестным богам в надежде, что весь скарб в виде конспектов, книг и скромной одежды не вывалится наружу. Изуку увидел старого друга у леера. Стараясь слишком уж не пыхтеть от усилий, он заковылял в его сторону. — Мне немного страшно, Каччан, — остановившись рядом, тихо выдохнул Изуку. Он вглядывался в разномастную толпу. Мать усердно махала ему и даже что-то кричала, но её голос терялся среди общего шума. И только её кимоно канареечного цвета с ярко-красным оби выделяло её невысокую грузную фигуру маленьким солнцем. Изуку вздохнул, а его сосед фыркнул. — Забудь это дурацкое прозвище, Деку, — Кацуки оскалился, и его брови съехались к переносице. — Хотя бы в Америке не показывай, насколько ты бесполезен. Только прозвища придумывать и горазд, бестолочь, — оттолкнулся от перил и ушёл к себе в каюту. Изуку посмотрел ему в спину, обтянутую тканью европейского дорожного костюма, и насупился — злиться на Кацуки он всё равно не мог, да и смысла не было. Кричит, гадости говорит, а на выручку всё равно всегда придёт — Изуку не променял бы такого друга ни на кого другого. Трап наконец-то подняли. Люди на берегу заволновались ещё больше, но гул уже не привлекал к себе внимание: прогудела труба, и корабль медленно двинулся к далёкой Америке. Изуку последний раз оглянулся на берег, неопределенно махнул куда-то вдаль, не надеясь, что мать увидит, подхватил чемодан и ушёл к себе в каюту. *** — Что они жрут, что повырастали такие огромные?! — прошипел Кацуки сквозь зубы, когда они прибыли в порт Сан-Франциско. То же он повторил ещё несколько раз позднее, глядя на рослых белых мужчин, ощутимо превосходивших Кацуки в размерах и росте. Это изрядно выводило того из себя — спину он держал ровно, подбородок старался держать выше, но он всё равно был каким-то худосочным и слишком стройным рядом с золотоискателями, которые приехали на золотые прииски. Изуку не отвечал, с грустью осознавая, что если даже его друг, который считался вполне себе высоким* и крепким на родине, выглядит мелкой сошкой, то он сам и вовсе недоросль. — И женщины у них великанши! — новое замечание заставило Изуку оглядеться по сторонам: к ним навстречу шагал их преподаватель английского языка и литературы из Токийского университета вместе, судя по сходству в лице, со своей дочерью. Изуку густо покраснел: впервые он увидел вживую кого-то столь прекрасного. Ему доводилось ранее водить знакомства с миловидными европейками, которые приезжали в Японию в составе театральной труппы, но никто из них не мог затмить дочь профессора Шилда. — Добрый день. Вы, наверное, мистер Бакуго и мистер Мидория? — звонко спросила девушка, отвешивая короткий поклон — видно, отец успел разъяснить ей основы японского этикета. — Меня зовут Мелисса Шилд, учусь в Институте искусств.  — Рады знакомству, — осипшим голосом ответил Изуку, в панике осознавая, что голос его предал. Кацуки пробормотал приветствие, но руки на груди продолжал держать скрещёнными. — Я надеюсь, что за этот год вы ни разу не пожалеете, что проделали такой далёкий путь, — улыбнулся по-отечески тепло мистер Шилд. — Тошинори наверняка вам целую напутственную речь прочёл, прежде чем отпустил ко мне? — Яги-сенсей взволнован не меньше нашего — всё же мы первые из его курса, кто поехал за границу, — нервно потёр переносицу Изуку, не зная, куда смотреть. Они шли прочь с причала, лавируя между работягами, пьяницами и другими путешественниками, стремящимися попасть на свой корабль. Изуку шёл последним, неспокойно вертел головой, стараясь захватить взглядом всё, что видел: пусть преподаватели в их университете старались обеспечить их знаниями, рассказывая в деталях, как обстоят дела во внешнем мире, пусть сам Изуку прочёл сотни статей и книг, связанных с европейцами и о европейцах, но волнение клокотало в его груди, когда он видел очередное живое подтверждение тому, что себе представлял. — Мистер Мидория, мы думали, что вы потерялись! — Изуку дёрнулся и виновато втянул голову в плечи от этого крика. Одетая в блузу со строгим воротником, увенчанным красным бантом, длинную юбку, плотно прилегающую к талии, Мелисса спешила к нему навстречу, одной рукой придерживая шляпку, а второй — пытаясь совладать с зонтиком. — Прошу прощение, я отвлёкся, — пробормотал Изуку, с трудом перекатывая на языке английские слова. Он был одним из лучших среди студентов, но кто поверит, когда он так разговаривает? Мелисса была выше Изуку сантиметров на пять, отчего он чувствовал себя неловко, словно он не ровня ей, этой прекрасной девушке, которая выглядела так, словно сошла с полотна Россети. В её пушистых пшеничных волосах, казалось, запутались солнечные лучи, в полуприкрытых глазах плескалось удивление вперемешку со смешинками, которые она воспитанно сдерживала, и странное умиротворение, обычно недоступное молодым девушкам. Весь мир блекнул на её фоне, терял свою чёткость, и Изуку не заметил бы даже пожара, если бы он происходил за спиной Мелиссы. Она очаровала его с первого мгновения, и было сложно понять, задела она его, как художника, или как мужчину. Пришлось отвести взгляд, чтобы не выдавать своё смущение, когда Мелисса взяла его под руку — негоже солнцеликой вместе с таким коротышкой ходить. — Простите мою вольность, но так будет безопасней и мне, и вам, пока мы не дойдём до машины, — улыбнулась девушка и уверенно зашагала вперёд. И если бы её спутник не смотрел пристыженно себе под ноги, то он бы увидел, какие алые у неё щёки. — Первое время поживёте у нас, — уже в машине вещал мистер Шилд. Его голос заглушал мотор автомобиля, который, к тому же, иногда потряхивало, если на дороге ненароком попадался незамеченный ухаб. — Думаю, мы сможем подыскать вам достойное жильё неподалёку от колледжа святого Игнатия*. Вас там очень ждут. — Очень любезно с в-вашей стороны! — на середине предложения Изуку стукнулся плечом о дверь — ухабы оказались непредсказуемыми до невозможности. — На этой неделе вам обязательно стоит познакомиться с семьёй Яойорозу — они тут уже долгое время, полагаю, они смогут вам помочь приспособиться, — мистер Шилд аккуратно объехал повозку и повернул налево. — Момо, их дочка, учится со мной. Она очень славная… Ой! — Мелисса, которая на свою беду повернулась к молодым людям на заднем сидении, недовольно потёрла плечо. — Папа, двадцать километров в час слишком быстро! Сбавь скорость! — Дорогая, нам обещали потрясающий обед — мы не можем себе позволить опаздывать! — рассмеялся мистер Шилд, притормаживая на очередном перекрёстке. — Скоро будем на месте. Изуку молча кивнул, после чего покосился на бледного Кацуки: тот явно был в растерянности, раздумывая, стоит ли ему всё проклясть всё сейчас или подождать ещё немного — всё же автомобиль был им в новинку, а Кацуки далеко не всегда легко воспринимал новшества. — Мы приехали! *** — Вот скажи, Каччан, зачем ты прицепился к Яойорозу-сан? Она живёт здесь дольше, чем мы, и её родители совершенно спокойно относятся к её внешнему виду, — Изуку устало потёр виски, не имея сил даже испугаться злых взглядов в свою сторону. — Она позорит Японию! — выплюнул Кацуки, потуже затягивая пояс хакама, в которые он вырядился сразу, как только они вернулись с уже испорченного званного ужина. Изуку посмотрел на него неверяще, а потом рассмеялся, да так громко, что его можно было принять за умалишенного. — То, что она носит не кимоно, а европейское платье, никак не является позором, Каччан, — обессиленно откинувшись на спинку стула, тихо заговорил Изуку. — Мы в Америке, а не в Японии, нам следует уважать чужие традиции и законы. Помнишь, какая главная цель нашей поездки? Показать, что мы не второсортная нация, что мы тоже способны учиться и развиваться — император сам старается быть примером! В конце своей пылкой речи Изуку осознал, что что-то пошло не так. Кацуки смотрел на него молча и как-то странно улыбался, забыл о злости и раздражении. Даже не перебил ни разу. — Ты согласен со мной? — совсем растерявшись, спросил Изуку. Он не хотел сдаваться так просто, но уже подозревал, что его друг отыскал в его словах слабое место. И не прогадал. — Раз уж на то пошло, то в Америке принято вести светские разговоры с девушками, которые тебе нравятся, а не провожать их взглядами и писать любовные стишочки, которые ты навсегда оставишь под подушкой, дурацкий Деку, — торжествующе оскалился Кацуки, складывая руки на груди. Изуку резко ощутил, как ворот рубашки сдавил ему горло. — Вот именно, с ними нужно разговаривать, а не устраивать скандалы и унижать их в глазах других, — пробормотал Изуку едва слышно, заметно ослабляя шёлковый галстук на своей шее. — Вот сейчас пойду выяснять, как мы смотримся вместе, когда оба в кимоно, — Кацуки накинул на плечи хаори, отчего он сам начал казаться больше и даже немного устрашающе**. — Прочь с дороги, слабак, — Кацуки ощутимо толкнул его плечо своим. — И как ты в додзё у Кано*** столько лет выживал? — Потому что не сила главное, Каччан, — выдохнул Изуку в тишину, после чего с трудом поднялся со стула и отправился в библиотеку: к концу следующей недели было необходимо провести небольшое исследование по текстам Шекспира, и лучшего места для его подготовки, чем библиотека профессора Шилда, сложно было отыскать. Стараясь не шуметь, он спустился вниз и почти сразу же нырнул за нужную дверь. И прежде чем зажечь свет, он увидел в углу комнаты отблеск от огня в керосиновой лампе. Изуку прошёл ближе к стеллажам, за которыми скрывалась пара кресел и невысокий столик в викторианском стиле. Осторожно выглянув к источнику света, он едва не упал из-за собственной неуклюжести — ковры всегда были его врагами. — Мистер Мидория, подглядывать нехорошо, — с улыбкой в голосе напомнила Мелисса, листая альбом с работами небезызвестного Росетти. Изуку покраснел и всеми силами постарался заглушить панику — слишком много знаков судьбы он сегодня получил. — Сидеть с керосиновой лампой тоже нехорошо — если опрокинете, мисс Шилд, то может быть пожар, — кое-как совладав с голосом, ответил он. Подойдя к свободному креслу, Изуку облегченно вздохнул: служанка не стала трогать отложенные книги на столе, и их не придётся снова собирать по всей библиотеке. — Зато никто не узнает, что я здесь, — улыбнулась Мелисса, поправляя очки, которые она надевала при чтении. — И, пожалуйста, называйте меня по имени — мне нравится, как вы его мягко произносите. — Мелисса-сан? — Изуку чуть склонил голову набок, уточняя. И пусть в голове отчётливо звенело, что рано он к ней по имени, но ведь разный менталитет и… Наверное, можно? — Я буду очень признателен, если вы тоже будете звать меня Изуку, — уши у него смущенно заалели: то, к чему он не привык за годы учёбы, заставляют принять за месяц. — Договорились, Изуку-сан, — её губы старательно складывались под каждый звук, чтобы не ошибиться, отчего и умереть в тот же миг было не жалко. Изуку даже забыл сказать, что «сан» можно и не добавлять. — Мы даже по возрасту друзья. Вот вам сколько сейчас? — Двадцать пять в июле исполнилось, — прокашлявшись, ответил Изуку. В конце концов, он даже не смел головы поднять, потому что знал, что дама его сердца неприятно удивлена: он был старше неё на четыре года, а учился, по сути, на курс младше. И никакие доводы разума о разнице их обстоятельств не могли привести в порядок его растрёпанные чувства на этот счёт. — Получается, вы родились в один год с новой эпохой? **** — Изуку робко посмотрел на лицо девушки и слабо улыбнулся: оно сияло восторгом. — Каково быть ровесником эпохи? — она с любопытством наклонилась вперёд, опираясь руками о стол. — Думаю, это смущающе, — сдавленно хихикнул Изуку. — Я не привык, чтобы моей персоне предавали столько значения. — Но вы и правда особенный! — хлопнула в ладоши Мелисса. — У нас сегодня на занятиях рассказывали о каллиграфии и её влиянии на искусство. И наш преподаватель по секрету сказал, что все японцы хороши в каллиграфии. Это правда? — Я не думаю, что я так уж хорош — просто посредственность, которая не роняет кисти, — Изуку сидел в кресле и не знал, куда деть руки, продолжая судорожно сжимать ими колени. — А вот мой папа, — Мелисса поджала губы и строго поправила очки, — сказал, что у вас за спиной несколько лет художественной академии, и вы были на хорошем счету. И я знаю, что папа не врёт, — Мелисса поднялась. — Я очень хочу, чтобы вы мне помогли. Подарите мне немного своего времени. Пожалуйста? Изуку, поколебавшись, согласно кивнул. — Тогда я сделаю нам чаю и тут же вернусь! Шекспир в тот вечер был забыт. *** Они много разговаривали. Обо всём и обо всех. Иногда Изуку настолько сильно волновался, что переходил на японский, но над ним никто не смеялся — Мелисса лишь изредка просила ей перевести, если уж она совсем не понимала, о чём речь. Искусство, книги, иностранные языки, музыка и история — это было каплей в море. Много общего. Очень много. И в голове молодого человека всё чаще мелькали мысли, что, может, Мелисса — та самая, с которой он будет рад проводить остаток своих дней. Что он тоже ей хотя бы немного, но симпатичен, и есть шанс на взаимность. Но на каждом званом вечере, на редких балах, куда его всё-таки приглашали, Изуку осознавал всё свою ничтожность: низкорослый чужеземец, к тому же небогатый, вечно в краске и черновиках переводов — кому он такой нужен? Изуку не приглашал Мелиссу танцевать, ограничиваясь лишь взглядами украдкой, когда она кружилась с каким-нибудь высоким лейтенантом или молодым банкиром, который щедро отвешивал ей комплименты. *** В доме было тихо: прислуга, наверное, уже ушла спать, Кацуки отсюда съехал ещё вчера, а хозяева, если Изуку правильно помнил, должны были остаться на несколько дней погостить у одной из дальних родственниц, которая жила в Беркли. Нарушать благословенную тишину не хотелось до жути, и Изуку не противился этому желанию: закрыл глаза, сделал бесшумный вдох-выдох и попытался запомнить ощущение спокойствия, которого он так долго был лишён. Он слышал, как в ушах стучит кровь, и, кажется, даже ощутил собственный пульс. Сколько он так простоял — неизвестно. Но стоило открыть глаза, как крик застрял в горле: перед ним стояла Мелисса, неожиданно одного с ним роста, в домашнем платье, но с неизменным красным бантом, в этот раз прихватывающий основу её высокого хвоста. — Я рада, что вы пришли, Изуку-сан, — она ласково улыбнулась, чуть склонив голову набок. — Я переживала, что зря заказала новые туфли. Изуку неловко кашлянул в кулак, но глаза послушно перевёл вниз: ему доверительно показали обувь, обнажив при этом щиколотки, отчего сердце у несчастного застучало как сумасшедшее. И пусть он оценил почти плоскую подошву женских туфель, взгляд всё равно упрямо возвращался к тонкой полоске кожи, не скрытой больше подолом юбки. — Теперь мы сможем потанцевать? Вы задолжали мне вальс, — она толкнула дверь в гостиную, где едва слышно гудела лампочка в настольном светильнике. Мелисса повернулась к нему и приглашающе протянула руку. — Позволите пригласить вас на танец? Она застала Изуку врасплох. Он провёл ладонями по лицу и неожиданно для себя рассмеялся. — Я не смею вам отказывать, Мелисса-сан, — он подошёл ближе и аккуратно взял её за руку, пусть он дрожал от волнения. И когда спустя минуту они кружились по комнате в вальсе под мурлыканье Мелиссы, Изуку думал, что будет просить остаться ещё немного в этом доме.