Выцветшие послания за оби

ноябрь, 1921 год 10-й год эпохи Тайсё

Кёка лениво затянулась: за целый день ей вряд ли удастся снова прикоснуться к трубке, да и мать не одобрит запах табака, хотя и сама иногда было не прочь погрузиться в задумчивый дым. Дома стояла тишина: мать уже ушла на первый урок музыки, а отец ещё не вернулся после вечернего представления — видно снова со своей труппой до утра саке пил, раз до сих пор не дома. Играла музыка. Граммофон проигрывал уже как четверть часа пластинку какого-то итальянского певца, но Кёка не хотела её менять, продолжая утопать в звуках чужого голоса. Ей тоже хотелось петь, но она осипла после недавней простуды, и всё, на что она была способна — мурлыкать себе под нос. Стряхнув пепел, она с долей тоски отложила трубку в сторону и развернула к себе зеркало. Волосы собрать в несложный пучок не составило труда, а вот заставить себя встать и выйти наружу — очень даже. Неспешно шагая, Кёка дошла до станции и стала дожидаться трамвая — ехать было недалеко. После того, как на станции Токио убили премьер-министра*, с поездами дело иметь не хотелось — всегда слишком много людей — мало ли, а вдруг кто с перрона столкнет. Кёка не жила интересной жизнью, но лишаться её так-то не торопилась. — Доброе утро, Джиро-сан! Наша ранняя пташка! — директор их небольшой фирмы по производству текстиля радостно улыбнулся, придерживая дверь перед Кёкой. Он опередил её всего на пару секунд — сам он ездил на машине, которую грозился продать — мол, дорого содержать при кризисе**. Кёка ему не верила — человек, который смог спасти эту фирму от краха, просто не мог так легко сдаться. — Не люблю толчеи, — слабо улыбнулась Кёка и нырнула в свою комнатку телефонистки. Платили мало, но и работы здесь было немного: соединяй людей при звонке по телефонной линии, говори вежливо и не забывай, где чей контакт: номер у их фирмы был один, а вот за ним скрывалась уйма работников, с которыми хотели связаться. — В этом месяце нам ждать риса или денег, господин директор? — Снега — декабрь скоро, — отшутился тот и сам закрыл за девушкой стеклянную дверь. Кёка облегченно вздохнула — раз шутит, значит, всё в порядке и деньги будут. Через стеклянную стену, которая выглядела больше, как огромное окно в её комнатке, она оглядела светлый холл, мысленно отметила, что никто из сотрудников не спешит на рабочее место и потянулась к ящику стола. Два потрёпанных журнала под говорящим названием «Синий чулок»*** тут же привлекли внимание. Кёка, получившая образование в женской гимназии, где их муштровали, как быть хорошими жёнами (если бы не английский и литература, то Кёка бы сбежала оттуда без раздумий), «Синий чулок» был глотком свежего воздуха, пусть журнал больше не выпускался. Кёка не была полна революционного духа, но всегда оставляла за собой право иметь собственное мнение. Почему бы и не подумать и о «Новой женщине»? В очередной раз поблагодарив свою предшественницу за оставленное добро (у Кёки бы всё равно не нашлось бы двадцати пяти йен на покупку нового журнала), она раскрыла первый выпуск. — Сначала женщина была солнцем, — почти мечтательно прочла вслух Кёка, мгновением спустя углубляясь в чтение. Увы, ленивое спокойствие было прервано звонком, раздавшимся так резко, что журнал выпал из дёрнувшихся рук. Поднимать времени не было — нужно принять звонок. — «Незу Текстиль» вас слушает, — постаравшись не слишком сипеть, произнесла Кёка. — С кем вас соединить? — С отделом продаж, пожалуйста, — после секундной паузы прозвучал удивлённый мужской голос. Кёка покачала головой, но задачу выполнила. — Говорите, вы на связи, — предупредила она, после чего отключилась от общего телефонного разговора. Поправив наспех надетые наушники, Кёка потянулась за журналом, но, как назло, раздался ещё один звонок, затем ещё и ещё. «Синий чулок» так и пролежал на полу до самого обеда. *** — Кёка-чан, тебя там Каминари-сан ждёт! — задыхаясь от восторга, в комнатку к Кёке, у которой только что закончился рабочий день, вбежала помощница директора Незу, Ицука. Это было очень странно, потому что Ицука всегда ходила степенно, спокойно, с чувством собственного достоинства, а сейчас прибежала, как девчонка из сада. — Тебя рикша ждёт! — Что? Рикша? — Кёка, весь день мечтавшая о том, что все её оставят в покое, удивлённо моргнула. — Но я не гейша, чтобы со мной так возиться, да и кто этот Каминари? — А ты не знаешь?! — Ицука аж притихла. — Каминари Денки, сын известного режиссёра. Говорят, он мог бы быть хорошим актёром, но его выгнали из школы за то, что он постоянно прогуливал в выпускной год. Я слышала, что он всё равно будет пробоваться в кино, но пока его отец заставляет помогать костюмерам. Кёка перестала слушать свою коллегу сразу после того, как услышала имя «Денки». Её отец, актёр старой закалки, предпочитал театр кабуки, что не мешало ему пить и с другими представителями актёрской гильдии, из-за чего друзья у него были везде и всюду. Так что про Денки Кёка была наслышана — отец не любитель звать людей по фамилии, к чему эти условности — как о смазливом повесе, у которого острый язык и слабость к женскому полу. — Я не поеду, — сухо бросила Кёка, кутаясь в накидку. Перчатки ей не дала надеть Ицука. — Кёка-чан, тебе уже двадцать. Неужели ты не хочешь немного пожить для себя? — Ицука просяще вцепилась в её руку. — После свадьбы возможности не будет. — А кто сказал, что я выйду замуж? — Кёка попыталась аккуратно освободить руку, но получалось плохо: Ицука, которая всего год, как стала женой, в своих переживаниях была значительно сильнее, чем могло показаться. Сколько же разочарований её уже постигло, раз она переживает за чужой досуг? — А кто сказал, что нет? — не унималась Ицука. — Если тебе страшно, то давай вместе подойдём к рикше, и я узнаю, куда тебя повезут, хочешь? Кёка страдальчески закатила глаза и молча пошла на выход, к рикше. *** — Добрый вечер, меня зовут Джиро Кёка, — вежливо представилась Кёка, кланяясь. Ей очень хотелось убежать отсюда — чайные домики вызывали у неё аллергию, благодаря отцу. Но воспитание победило, и теперь ей приходилось сохранять спокойствие и пытаться уйти как можно раньше. — Рад знакомству с тобой, Кёка-чан, — весело поприветствовал её молодой человек, который буквально подскочил на ноги стоило ей войти в выделенную им комнату. Растрёпанные волосы, широкая улыбка на привлекательном лице, европейский костюм и отсутствие японских строгих манер — чем не мечта молоденьких девушек. Если бы Денки попал в театр, то играть ему женские роли — не было в его чертах ни капли строгости или жесткости. Только беззаботность, в которой можно было захлебнуться. На столике уже стоял чайный сервиз и несколько закусок — видимо, скоро и саке подадут. Кёка едва сдержалась, чтобы не поморщиться, прекрасно понимая, что она здесь не просто так. Да и в соседней комнате было видно разложенную на двоих постель. — Я прошу прощения, но зачем вы меня позвали? — не желая оттягивать неизбежное, спросила Кёка. Она всё ещё цеплялась за свою накидку, хотя в комнате было тепло. — Чтобы хорошо провести время, Кёка-чан. Я не собираюсь тебя обижать, — Денки потянул её за накидку, буквально вынуждая её поддаться и ослабить оборону. — А если будешь звать меня по имени и на «ты», то сделаешь мне большое одолжение. — Так почему же я здесь, Денки? — с нажимом повторила Кёка, усаживаясь на подушку. Она тут же взялась за чайник и наполнила обе чашки до краёв, не желая думать о том, что её будут пытаться спаивать. Есть очень хотелось. - Я не смог удержаться, когда услышал твой голос — низкие тембры всегда будоражат, — молодой человек устроился рядом с Кёкой, вместо того, чтобы присесть напротив. И, кажется, не испытывал никаких неудобств касательно этого. — Я был готов слушать тебя всю ночь напролёт, но если бы я позвонил с такой просьбой к тебе на фирму, то, верно, испортил бы тебе репутацию. Но когда я тебя увидел, то понял, что не смог бы налюбоваться и за целую ночь. Кёка чувствовала, как у неё краснеют уши от откровенной лести, к которой она совсем не привыкла. Она сидела с неестественно прямой спиной и медленно пила чай, стараясь не подавиться и не выдать своё волнение. Денки придвинулся к ней ещё ближе и легонько коснулся губами её бледной щеки, отпрянув почти сразу же. Чашка выпала из рук Кёки, заливая её простое кимоно чаем. — Я ухожу! — она подскочила на ноги и просеменила к своей накидке. — Прошу прощения! — резко дёрнув створку сёдзи в сторону, Кёка была готова сделать шаг наружу, чтобы скрыться от своего же стыда, но замерла на месте, когда в её спину донеслось скучающее: — Родители должны тобой гордиться — твоё воспитание спасает тебя из ловушки, — Денки завалился набок и теперь лукаво смотрел из-под светлых ресниц. Он не собирался бежать за ней, на его лице блуждала улыбка, и только беглый взгляд в сторону открытых сёдзи говорил о том, что он не хочет, чтобы она уходила. — Так нечестно — ты стал приставать ко мне, хотя мы едва знакомы, — прищурив глаза, прошипела Кёка. Руки у неё всё ещё дрожали, но от Денки не исходило никакой опасности. — Очень даже честно — я сразу заявил о своих намерениях! — он улыбнулся ещё шире и упал на спину, разведя руки в стороны. — Хотя после поездки в Европу я и правда немного распоясался. Ты прости уж. Кёка удивлённо моргнула, потом улыбнулась, а потом и вовсе рассмеялась неприлично громко. — Денки, по слухам, ты слишком неуч, чтобы тебя ещё и в Европу отправляли, — отсмеявшись, выдохнула Кёка. Она вернулась за стол, но села строго напротив своего нового знакомого. — Ах, как трудно, когда ты слишком известен, — Денки тоже сел, как подобает, и закинул в рот рисовое печенье. — Но у меня скоро дебют не на театральных подмостках, а на больших экранах, и многое объясняют на месте. Тем более, в немом кино важен язык тела, а этим я владею в совершенстве, — он коротко хохотнул, глядя, как заалели щёки Кёки. — Слушай, у меня с собой есть платье европейского кроя, которое я должен отдать на днях одной актрисе. Но так как я испортил твоё кимоно, то ты могла бы провести в этом платье вечер. Денки потянулся к своей сумке и вытащил аккуратный свёрток. — Мне кажется, ты будешь выглядеть совсем тоненькой в нём, — восхищенно вздохнул он, когда Кёка задумчиво рассматривала простое белое платье длиной по колено. На её губах блуждала едва заметная улыбка, потерянная во смущении. Когда принесли ужин, Кёка уже выглядела как куколка, наряженная в платье. И ей так хотелось говорить и шутить над простодушным Денки, хотя горло начинало побаливать, что сдержаться не было сил. Страх и осторожность отступили в тень. *** — Я сама выбрала себе мужчину, — убеждала себя Кёка, поправляя на себе уже высохшее кимоно. Одолженное платье, пусть и измятое, она сложила рядом с сумкой Денки. Кое-как замотав оби и спрятав туда записку с сочинёнными этой ночью танка (как оказалось, пьяным наследник семьи актёров складывал вполне приличные стихи). На теле всё ещё горели чужие прикосновения, и Кёка старалась унять своё сердце, стучащее слишком громко: ей не было противно, наоборот, ей хотелось новой встречи. — Уже уходишь? — хриплым спросонья голосом спросил Денки, едва отлипая от футона. — Мои родители не очень были рады ночному звонку — надо погасить их негодование, — улыбнулась Кёка и присела рядом с ним. — Ты не забудь меня позвать на премьеру твоего фильма. Может, хотя бы там у тебя не будет такое глупое лицо. — Киришима тебе привезёт приглашение, а сам и того раньше отзовусь, — он перевернулся на спину, бесстыдно оголяя торс при дневном свете. Кёка снова покраснела, но дёргаться не стала: едва ощутимо провела по гладкой коже щеки Денки и только после этого поднялась. — Я буду ждать. Кёка не знала, кто такой Киришима, не знала, как часто Денки находит себе девиц, чтобы скоротать ночь и не тратить лишние деньги на гейш. Чуть глуповатый, чрезмерно весёлый и со странными историями — Каминари Денки разбавил её серую жизнь, перенасыщенную скучной рутиной. Даже если он никогда о ней не вспомнит, Кёке будет не обидно: сейчас в ней плескалось море пьянящей радости и влюблённости в мгновение, когда Денки сонно улыбнулся ей на прощание.