Barbarian

      Голова вся была будто забита ватой, аж через рот лезет — дышать почти невозможно. Вдох дался с неимоверным трудом, голова начала болеть от такой нагрузки, когда Очако всмотрелась сквозь тьму в ужасе, закрываясь руками от страшных образов вокруг.       Бежать было невозможно: ноги словно свинцом накачаны, вокруг них трясина густая, не дающая двигаться, а со всех сторон нарастало чудовищное клокочущее хрипение. Перед лицом черные склеры с мерцающими звериными зрачками. Дьявольские глаза, глядящие прямо внутрь, пробирающие до костей. Живот вилами вспорол острый венец лосиных рогов, смешав все внутренности в пульсирующую кашу…       Со стоном Урарака разлепила глаза, мокрая и продрогшая она хваталась за горло, ощущая неприятные липкие мурашки вдоль хребта и ребер. Глотая воздух пересохшим ртом, она вся тряслась, как будто облитая студеной водой, озиралась вокруг. Сбоку печная труба греет, гудит горячим воздухом — скорее всего старшая Бакуго уже встала и занялась по хозяйству. Сквозь маленькое окошко едва ли брезжит грязный серый свет: совсем утро, едва ли светлеет небо.       Утирая мокрое горло, девушка села на своей застеленной лавке, вся передернулась от прохлады, шаря свою одежду. Кошмар был такой явный, все еще крутились образы с обратной стороны век, мельтеша в еще спящем мозгу. Очако похлопала себя по щекам, тут же натягивая на ноги носки и подштанники. В эти же мгновения все вокруг переставало видеться таким страшным — на своих полочках снова уснули мешочки и ларчики, хранящие свои сны, в инеевый бесцветный узор превратились в темноте известковые узоры на бревенчатых стенах.             Спускаясь в сени из светлушки, она мельком глянула в щель приоткрытой двери в подклет — там тоже тишина, «спали» притиснувшись друг к другу мешки с мукой и корнеплодами, лари с запасами. Выдохнув, Урарака приподнялась на скрипучие ступени короткой лесенки в горницу. Увидела там хозяйку — Митсуки уже месила отдохнувшее за ночь у печи тесто, готовилась ставить хлеб. Пахнет дрожжами и дымком, это совсем успокоило девушку.       — Доброе утро, Очако, — тут же улыбнулась женщина, завидев Урараку на лестнице. Конечно же бросились во внимание бледность девушки, потерянный взгляд. — Все в порядке?       — Пустяки, — отзывается та машинально, хотя у самой язык не поворачивается назвать это состоянием нормальным. Потерев слипающиеся глаза, та решила уже не возвращаться в спальню и заняться работой по дому. Подойдя к кадке с водой, зачерпнула ковшом, напившись. — Просто… сон.       — Наверное, Катсуки тебя всю ночь костерил на чем свет стоит, — рассмеялась та с шуткой, как и всегда поднимает девочке настроение одной своей солнечной улыбкой. — Сам-то сладко спит и в ус не дует. Давай-ка ему снега ведро накидаем?       — Не оценит он, — не сдержавшись прыснула Очако, взяв из-за печи рогач и подтягивая тяжелый чугунок на шесток, открывает крышку, намотав на ладошку полотенце — вкусно пахло ячневой кашей. — Да и не виноват ни в чем.       — Как скажешь, — женщина убрала прядь волос со лба рукой, размазав по коже муку. Очако глянула на нее вдумчиво, кинув в котелок кусочек масла и снова накрыв крышкой. Ночной кошмар потихоньку испарился на задворках мыслей.       — А ведьма эта… — она вдруг замолкла, не зная, как сформулировать мысль. Но Митсуки уже смотрела заинтересованно, отвлекшись от разминания опары и утирая руки мокрым полотенцем. — Она как Катсуки… тоже колдует хорошо?       — Не особо часто я с ней пересекаюсь, — та сжала губы, опустив взгляд на кусок теста, который вскоре положила на гладкий кусок сланца, присыпанный мукой, отнесла к печи, задвинув его приватом поглубже в горнило, на этот раз закрыла печь заслонкой — кухня погрузилась в больший полумрак, освещаемый теперь только лучинами по углам. Митсуки смотрела на девушку внимательно, уже без этой теплой яркости в ее образе. — Тебе кошмар снился?       — Как Вы… — сначала удивилась такой догадке Очако, но потом закусила губу — по ней и правда все видно, не стоит так поражаться. — Да… думаете, это она нагадала?       — Возможно, — женщина смотрит на лучинку в восточном углу. Уголёк с прогоревшего кончика упал в ковш с водой под ней, с тихим шипением мгновенно остыл. Скоро ее можно будет погасить: в окошке утро занялось уже, порозовел восход. — Ты сходи к ней, подарок принеси… хах, видно, насолила ты ей красотой своей.       — Бросьте, глупости, — смутилась девушка, опустив глаза и порозовев. — Красотой… будет ей, на такую как я силы расточать…       — Она от скуки над тобой глумится, — раздалось со стороны лестницы. Очако резко развернулась, увидев в пороге кухни Катсуки — тоже слегка потрепан спросонок, но выглядит выспавшимся, натягивая поверх льняной мятой рубахи шерстяную душегрейку. Он подошел к девочке неспешно, с задумчивым видом потер затылок, после чего снял с запястья одну из фенечек — она красная вся вплоть до ниток, как и прочие испещренные жилами камешки в его оберегах, расшитая узором. Урарака тут же ее принимает, глядя удивлённо на колдуна. — На. Носи, пусть эта ёра соли в рот возьмёт, если ещё раз попробует к тебе в сон залезть.       — Обидится же, — вздохнула Урарака, вертя браслетик в пальцах нерешительно, но вскоре натягивает на свою худую кисть, зубами затянув узелок покрепче. В ответ на раздраженный вздох от мужчины подняла глаза, нахмурившись. — Не поговорить ли по-доброму? Всяко легче будет, чем все время зубоскалить и обороняться.       — Девочка умнее тебя, чурбан, — рассмеялась Митсуки, снова вызвав на себя гнев сына и ещё больше рычания. — Да только я к этой чудачке не пойду, так что ты сам с Очако сходи. Может задобрите ее, черт знает.       — Делать мне больше нечего, — фыркнул Катсуки, не став забирать у служаночки браслетик и разворачиваясь: ушел в прихожую, стянув с гвоздя меховой плащ и пихая ноги в теплые сапоги. — У меня своих дел невпроворот… выйдем в море еще раз, этих jævler теперь кормить надо. Так все горбачи уйдут…       — Вы будете охотиться на китов? — изумлению Очако не было предела: она и раньше слышала, что северные варвары знают особый способ эффективной охоты на морских великанов, с которыми даже императорские корабли не всегда могли совладать. На своих же незамысловатых вельботах северные народы довели это ремесло почти до совершенства, утирая нос даже подготовленным морякам королевского флота. В ответ на новую порцию ее восхищения Бакуго смерил девушку таким взглядом, словно уже отчаялся угомонить любопытное дитя в ней, устало вздохнул.       — Нет, я не возьму тебя с собой, — Митсуки в ответ на это прыснула, а вот Очако впала в ступор. Хлопнув глазами и открыв рот, она хотела возмутиться — уже так привыкла хвостиком ходить за ним, познавать все больше мира вокруг, что этот отказ стал для нее звонкой оплеухой, вернувшей в реальность: он-то свою часть сделки уже выполнил. Теперь ее участь — под пристальной опекой коротать юность, а затем и взрослую жизнь в этой безопасной, далёкой деревушке… если ещё солдаты не нагрянут, чтобы откусить себе и этот лакомый кусок во фьордах. Она всегда надеялась на лучшее.       — Но… — совсем жалобно всхлипнула девушка, аж самой от себя слегка совестно стало. Но что? Она и правда балласт, так что слова Бакуго были справедливы.       — Оглохла? — рычит он, нарвавшись на материнский оклик, но вряд ли он когда-то слушал. Очако, отпрянув впервые увидела его таким раздраженным в ее сторону, стало… стыдно как-то. — Я сказал — ты слушаешься. Я не хочу ещё больше перед тем коком виновным быть.       — Эй, ты не с собакой разговариваешь, за языком следи, — тут же заворчала на него Митсуки, отвесив сыну подзатыльник, когда прошла мимо него и пригладила девочку по плечу. — Ей просто интересно, так что прекращай петушиться, не отнимай у нее радость…       — Нет, он прав, — тут же перебила Очако, взяв ладонь женщины в свою, заулыбалась виновато. — Не мое это дело, чего уж под ногами путаться. Прости, Бакуго…       — Faen! — рявкнул мужчина — наверняка этому поспособствовал и материнский тычок в ребро, поскольку такого давления на совесть он терпеть не собирался. — Возьму я тебя с собой, будь оно все проклято! Но на льдах я тебя ловить не собираюсь больше!       — Да уж не сумасшедшая она, что за бес в тебя вселился! — перекрикнула его мать, вдруг обернувшись к проходу в другую комнатку, откуда раздались все еще сонные шаркающие шаги. — Ну вот, отца разбудил, какой же ты простофиля!       — Вы оба орете так, что вас поди на том конце деревни слышно, — устало зевнул Масару, улыбнувшись все еще заспанно Урараке самыми морщинками в углах глаз. Сама Очако, впервые за проведенное здесь время увидев вождя, была очень впечатлена — всегда спокоен и лучезарен, как само солнце. С самой девочкой так же вежлив и добр, как со своей семьей, разве можно быть настолько мягким? Это все еще оставалось для нее загадкой. — Если ведьму разбудите, уж точно икаться будет, хехех.       — Да пошла она, — зарычал Бакуго, утихнув и продолжив перетягивать шнуровку на высоких сапогах. Зыркнул сердито на девушку. — Хотела с ней лясы точить, в дружбу играть — пожалуйста, я тебя не держу. Заберет хоть по локоть руку, не прибегай ко мне жаловаться.       — И не приду! — поджала губы Очако, показав ему язык и резко отвернувшись, что даже волосы хлестнули по щекам. — И без тебя справлюсь!       — Будет вам склочиться, столько ведь вместе прошли, — выдохнул старший Бакуго, посмеиваясь в усы. Уж он был точно самым спокойным из этой громкой семейки, старый вожак действительно умел смотреть на ситуацию трезво. — Ты потом позавтракаешь, Катсуки?       Тот в ответ лишь буркнул что-то нечленораздельное, после чего скрылся за дверью, пустив по ногам холод. Вздохнув, Очако задумчиво ломала ломти хлеба, все думала — ведет себя так холодно, а вчера скулы во тьме полыхали, высоко держал ее на своем крепком плече.       Маком поалев от таких мыслей, девочка позавтракала со всеми, помогла прибраться, после чего сбежала из избы под предлогом погулять, пока дел нет. Мороз почти трещал, кусая за нос и щеки. Очако, скрипя по притоптанному снегу, спустилась с пригорка, снова запрокинув голову к сосновым ветвям — снегири все так же свистели, будто нипочем им жуткий мороз, играючи скакали с ветки на ветку.       Полюбовавшись ими, девочка снова развернулась…       Прямо на нее таращились черные склеры глаз. Не мигая, приковали к месту, блестя на солнце точками зрачков в ореховых кольцах радужки. Эти глаза нечеловеческие, как и розоватая, словно обваренная кожа лица, стянутая в каком-то диком оскале-улыбке. От ужаса по холке стрельнули мурашки, от самой глотки до пяток ухает кипяток — Очако не знала, как ей реагировать.       Эта женщина буквально в десяти метрах от нее, сидела на заборе в одной рубахе и юбке, босиком! Холодно смотреть на нее, но от самого тела валил пар, словно она кипятком обдалась вот только что. Дикие кудри волос такие же, словно вываренные, светлые и клубящиеся паром. Вспоминалась ночь, когда силуэт прыгал через языки пламени, не сгорая… может, это она и есть.       — Думаешь, что ты защитилась, приняв его побрякушки? — журчит громкий голос девушки, когда черные глаза щурятся на солнце, будто лисьи. Девочка хлопнула ртом от растерянности все равно что рыба, сперва не нашлась, что ей ответить.       — Я… — Урарака видела, что колдунья словно ждала, как та будет оправдываться, даже пар перестал валить от нее клубами на морозе. — Я вовсе не старалась. Он сам заставил меня.       — Так что же не сбросишь этот поводок? — она тыкнула розовым пальчиком в фенечку на ее руке, растянула пухлые губы в ядовитой улыбке. — Так и будешь ходить собачкой по его слову?       — Это не так, — возразила вдруг Очако. Сама не поняла, как так смогла воспротивиться чужому подстрекательству, тем более колдунье, почти такой же сильной, как Катсуки. В ответ эти черные дыры снова сошлись в хитрые щели, ждали ее доказательств, но Урарака уже не знала, чем же оправдать себя. — Он обещал защищать меня… у Катсуки сейчас очень много забот и я не хочу прибавлять их количество.       — Да ты просто влюбилась в него, — засмеялась звонко женщина, откинувшись назад и непонятно как удержав равновесие. Покраснев щеками, Очако хотела возразить столь дерзкому заявлению. — Ты меня не переубедишь, написано все на лице. Не вижу никакой другой причины…       Она вдруг замолчала, пристально вперившись в ее лицо. Угли глаз, кажется, могли проесть девочку насквозь, как едкая кислота.       — Разве что ты решила втереться к нему в доверие. Предательница.       — Это не так! — резко откликнулась та, сжав ладони в кулаки. Вдруг эта колдунья так разозлила ее, никогда прежде ненависть так не горела в груди. А та засмеялась, только подливая масла в огонь. — Я хочу, чтобы этот народ жил! Чтобы эта земля оставалась вашей!       — С какой стати имперской сучке иметь дело до какого-то там участка на краю ее мира? — продолжала допытываться та, птицей слетая с перекладины забора и зарываясь голыми ступнями в снег. Тот зашипел, оплавился вокруг щиколоток, когда та обошла девочку вокруг. Очако с места не двинулась, сжав зубы чтобы не задрожать. — Жила бы себе спокойно, в ус не дула. Надо же, как благородно с твоей стороны: освободить опасного пленника, чтобы вместо него пойти на эшафот под пулю. Думала, что поверю? Скажи мне, ты дура?       — Она — та, кому больше нечего было терять, Мина, — раздался громогласный оклик за спиной. Ведьма словно порыв ветра метнулась назад, глядя на поднявшегося в горку Бакуго. Урарака облегченно выдохнула и одновременно чувствовала себя между двух огней, словно стала одиноким деревцем в чистом поле под надвигающейся сухой грозой. Куда же ударит молния? — И она видела, какие крысы стоят у власти, которые сгубили последних дорогих ей людей. Нужно благодарить предков за то, что ее совесть и человечность оказались для нее на первом месте.       — А что, если бы это оказалось не так, о мудрейший? — буквально сочился яд в ее подсечке, когда она шла по той же линии, что и Катсуки, пытаясь обогнуть застывшую столбом служаночку. Непонятно, пыталась та все так же держать свою «жертву» ближе к себе или, наоборот, скрыться от неожиданного защитника.       — В таком случае мы сейчас с тобой не разговаривали бы, — прорычал Катсуки так же зверем, сжав плечо Очако в своей тяжелой ладони и потянув на себя, отодвинул наконец от ведьмы. Будто она и правда вцепилась бы своими розовыми руками в чужое лицо, выцарапала глаза. — Мне хватает твоей паранои, Ашидо, я не хуже тебя понимаю, какое у нас сейчас положение.       — Верность сгубила много собак, Катсуки, — на чужом лице снова лисья хитрось, непробиваемая едкая маска, с которой Мина отошла от них двоих замелькав за стволами ближайших деревьев, как иллюзия. — Смотри, как бы эта удавка не затянулась и на твоей шее.       И так же бесследно женщина испарилась, оставив после себя лишь следы в снегу. Очако непонимающе похлопала глазами, через мгновения резко обернувшись к мужчине и смотря снизу вверх в его лицо. Сердце в ушах колотится, во рту все пересохло.       — Катсуки, я… — снова не знала что сказать, но в голове все еще слышалась эта язвительность в чужом тоне. — Я никогда не предам тебя…       — Только не говори мне, что она смогла так быстро заболтать тебя, — раздраженно перебил ее колдун, потирая пальцами переносицу и глядя в чужие глаза спокойно. Вместе с этим взглядом и руки прекращают дрожать у служаночки, она выпрямилась, сглотнув. — Я очень сильно разочаруюсь, если это так. Черт возьми, поэтому я и не хотел, чтобы ты с ней связывалась. Она не из тех людей, что ведут разговоры миром.       — Я поняла, — тут же отозвалась та, снова обернувшись к месту, где под кедром сидела ведьма. С ней явно будет тяжело найти общий язык. Вдруг посмотрев на свою руку, Урарака зубами осторожно растянула узелок и вернула браслетик законному хозяину. — Прости, он мне больше не понадобится.       — Ты уверена? — нахмурился тот, но на удивление не стал сопротивляться. Такая интонация в его голосе не смогла не оставить теплое чувство в груди девочки — за нее переживают. — Я помогать не смогу.       — И не нужно, — отвечает та, шмыгнув носом и глянув на избушку ведьмы на окраине поляны. Бакуго хмыкнул в усмешке, глядя на чужую макушку сверху вниз. — Пора самой за себя постоять.