Barbarian

      Если так подумать, Очако всю дорогу особо и не расслаблялась. Только здесь, в этой северной деревне, укрытой скалами и дремучим лесом, она вдруг почувствовала себя скрытой от всех вражеских глаз. Изумительное спокойствие, которое даже опьяняет, заставляя сесть ровно на задницу… и наконец не бояться. Каждого шороха, непонятной тени, предчувствия чего-то нехорошего. А просто спокойно и громко вдохнуть полной грудью, выпрямить худые покатые плечи; покрутить головой не исподтишка, а в упор рассмотреть цветастые платья на женщинах, блестевших ей своими улыбками, таких же весёлых парней и мужичков; бранящихся время от времени у одной из избушек бабулю с дедом, таких домашних.       Урарака сидела около дома семьи Бакуго — это внушительный сруб на одном из холмов склона горы перед деревней, высокий его терем скрывался в нижних ветвях раскидистой старой сосны, растущей тут же рядом, подпирающей венец избы кажется уже долгие десятилетия. Отсюда вид на все крыши раскидался до самой кромки сосняка, после которого ещё можно было увидеть кромку синей, яркой ледяной воды, утекающую далеко за каменные врата фьордов. Там эта вьющаяся серебристая лента наверняка уходит в дельту, смешивающую реку с морем, которому конца и края не видно. Представлять, что это место — лишь крошечный осколок этой самой дельты, не обозримый до конца клочок суши… Урарака ощущает себя по особому маленькой, почти мухой в необъятном мире.       Такой же беспомощной она чувствовала себя, стоя тогда в доме за спиной Бакуго и в упор глядя на капитана тюрьмы, в которой его раньше и заключили. В которой ее приговорили к смертной казни уже наверное больше месяца назад. А она все еще очень ярко помнит последние жухлые листья под ее ногами на эшафоте, когда в ее грудь смотрели черные глазницы мушкетов. Очако в тот момент не осознавала, о чем так спокойно, пусть и все еще раздраженно говорил Бакуго капитану, что тот отвечал — просто смотрела в упор на этого грозного высокого человека с заиндевевшими от мороза очками.       Наверняка выглядела жалко: осунувшееся лицо, слабое, болтающееся от истощения тело, которое уже не представляет такой опасности. Скорее всего именно из-за этого Иида и не набросился на нее, как она тогда предположила в панике, хотя сама головой понимала, что это крайне глупо. Ведь они теперь союзники… душой Урарака в это все еще не может поверить.       Видимо, Изуку действительно мастер слова. Ведь во всей деревне бывшие солдаты короля ходят наравне с людьми местными, нет среди них склок и стычек. И друг другу помогают, будто никакой вражды между ними ранее и не было — северяне дают кров и еду, солдаты предлагают любую посильную помощь в хозяйстве. Будто добрые соседи, право слово.       Потирая руки, она подставляет лицо под яркий свет полуденного, холодного солнца. Получает в ответ только крупку снега, сбитую с веток дерева синицами.       — Эй, Очако, — слышится с тропинки снизу. Там Эйджиро слепит своей улыбкой, забегая по крутой заснеженной дорожке, машет ей. — Ну что, лучше ста…       И тут же поскальзывается на утоптанном снегу, взмахнув руками и летя в мелкий сугроб. В недоумении Урарака подскочила, чтобы помочь мужчине, сама едва не рухнула навзничь, пока тот смеялся, плюхнув руками по холодному белому полотну и скомкав.       — Все время забываю, как тут скользко, сколько уже зим прошло! — гогот его разносится по округе, смешит и саму девушку. Вскочил сам, не прибегая к чужой помощи, сел с ней рядом на скамейку. — Сама не упади, Очако.       — Да хорошо я на ногах стою, — буркнула она, утирая красный нос и шмыгая. Проводила взглядом отряд солдат, пробежавших в сторону небольшого палаточного городка совсем неподалеку от пригорка, на котором стояла деревня. Серые пятна усыпали лужайку прямо под сенью кедров, пускали струйки дыма, но Урарака быстро отвлеклась от них, стряхивая с рыжей макушки варвара налипший снег. Тот тоже шмыгнул от холода, рассмеялся добро. — У них все еще идут переговоры?       — О, это займет не один день. Сейчас, вроде как, мозгуют, как отбить близлежащие к южному порту деревушки от оккупации, — Киришима зевает аж до зубной дроби, осклабив острые клычищи. Очако даже задумалась — а смог бы и он тоже откусить человеку палец? Отбросив бредовую мысль, девочка слушала мужчину во все уши. — Люди и территория нам нужны. Со стороны короля так же есть много беженцев, желающие вступить в наши ряды. Эх, вроде все не так плохо, но…       — Но у короля ведь так много союзников, — догадалась Очако, потупив взгляд на чужие руки, покрытые светлыми тонкими рубцами старых шрамов. Краем глаза видела долгое кивание, услышала тяжелый вздох. Паника снова закралась в душу.       — Чертовски много… — казалось, даже Киришима порой теряет веру. Это пугало еще больше, и Очако судорожно вздохнула, потирая плечо. Увидев ее такой, Эйджиро весь встрепенулся, потрепал ее по макушке, приобняв крепко. — Но ты не пугайся. Что Масару, что Катсуки — они куда умнее короля, вот увидишь! Да и некоторые из их людей теперь при нас, а?! Наверняка много секретов о враге знают, хахахах! Уж мы не пропадем! Не числом, так хитростью!       И с таким громогласным хохотом он вскочил с лавочки, похлопав по животу в смехе и снова спускаясь с горки, помахав паре соплеменников. Плюхнулся на том же скользком месте, вызвав смех деревенских и смешок от Очако, снова сгребся и побежал вниз.       Проводив эту толпу взором, Урарака вновь подняла глаза на далекие скалы вдоль фьорда. Черные пики, укутанные снегом, растворяли свои макушки в далеких слоистых облаках, размазанных в ледяном небе, мелкие барашки лесной поросли на их стенах будто дополняли тяжелый, нерушимый образ этой естественной крепостной стены. Через такие до них добираться — себе же дороже, только местные знают тут все обходные пути. Тут действительно безопасно.       Резво обернувшись, Очако смотрела на скопление домиков. Среди всей массы заснеженных крыш она выловила самый далекий: стоит на склоне самый крайний, будто скрытый в сени деревьев на окраине леса. Почему-то у девочки мурашки бегут по спине — вроде вся деревня спокойная, а именно этот дом словно… следит за ней. Окна темные, будто зияющие глазницы, выпуск фронтона кидал на крыльцо темную тень, что было едва заметно, как прикрылась тяжелая дверь в эту хату.       Сглотнув, девочка не смогла даже моргнуть, парализованная каким-то наваждением. В один момент она поймала скрип снега под чужими ногами и резво обернулась, упершись взглядом в высокую фигуру капитана, так же поднимавшегося вверх по вкопанным в промерзшую землю деревянным ступенькам.       — Мисс Урарака, — еще издалека позвал тот, увидев чужой взгляд. Хотел продолжить, только открыв рот, как вдруг нога его поехала ровно на том же месте, где и упал Киришима за пару минут до него. Резво качнувшись, Иида все-таки устоял, неловко кашлянув и поправив воротник на пальто, прикрывая красные щеки. Девушка не сдвинулась с места — скована неловкостью и страхом. В ее памяти все еще стоят эти холодные глаза под стеклами, не передавшие ни единой эмоции во время ее казни. Предпочла бы она и сейчас оставаться незамеченной… но, к сожалению, эти грозовые глаза все еще обращены прямо на нее… в этот раз неожиданно блестевшие благодарностью и уважением. Из жестокого надзирателя, без всякого раздумья отбиравшего чужие жизни во имя закона, он резко превратился в молодого человека весьма живого, озадаченного обеспечением безопасности. — Доброго дня еще раз… Я хотел все же с Вами поговорить.       — О чем же? — тут же хриплым, но уже более уверенным голосом выпалила девушка, глядя в чужое лицо и сжав губы в тонкую линию. Мазки бровей так же сошлись у переносицы, придав ей вид нахохленный: она и правда была готова биться в любую минуту, даже такая ослабленная болезнью и переохлаждением. — В последний раз, мне помнится, вы отдавали приказ о моей казни.       — Это была не моя чистая воля, — поспешил вставить мужчина, смиренно заложив руки за прямую спину и сжав губы. В другом случае Очако сама от себя ошалела бы: она попрекает управляющего городской тюрьмой, буквально затыкает ему рот. Но сейчас в ней все еще кипит непонимание, злость и обида. Слишком долго копилось все это, слишком неподъемный груз был готов сорвать стропила самообладания. Иида тем временем не поднимал взгляда — видимо, понимал ее чувства. — Я осознаю, каково было Вам в то время, прекрасно представляю, как Вы были напуганы. И все же… Я хотел бы предложить Вам мир.       К Очако протянута широкая ладонь в перчатке. Будто по линейке отмеренное, идеальное рукопожатие, как и сам капитан — всегда оплот правильности и непоколебимости. И сейчас он с глазами полными раскаяния смотрит на нее как школяр на учителя. В то же время уверенный в себе: как будто не стекла его очков, а сами глаза так живо блестят на солнце, скинута маска неприступной «справедливости».       — Я не уверена, — качает та головой, снова подняв взгляд на опешившего мужчину. Рот его раскрывается в немом возгласе, но ни звука не проносится между ними, когда Урарака продолжает. — Но я подумаю о своем решении, когда Вы докажете мне… этому народу, что станете так же милосердны. Имейте свою голову на плечах и не секите по чужим просто потому, что кто-то Вам приказал.       — Да! — почти воскликнул тот пылко, что даже синицы слетели с дерева над ними. Закрыв рот, Иида снова порозовел от смущения — в этот раз Очако поняла, что рвения ему не занимать, не смогла так же сдержать своей усмешки, глядя через стекляшки чужих очков. Страха перед этим человеком больше не осталось, лишь уверенность. Тот сглотнул почти слышно, кивнул, развернувшись было. Как вдруг остановился, снова резко обернувшись и глядя на девушку. — Пожалуйста, мисс Урарака, зовите меня Тенья.       — Очако, — не сдержалась девушка, пригладив пышную красную юбку, прищурилась на холодном зимнем солнце. — С этого дня докажите нам свою рассудительность, Тенья.       В ответ уже привычное, заученное армейское чирканье этой прямой ладонью по виску, как обещание, после которого молодой капитан так же сорвался с места, едва не поехав по той же треклятой замерзшей дорожке. Очако только посмеялась — надо посыпать тут пеплом.

      ***

      — А чей дом на краю деревни? — спрашивает Урарака, втыкая иголку в плотный воротник дубленки, стягивает края затертой дырки. Ближе к вечеру уселись с хозяйкой дома и соседками чтобы заштопать одежду, пока мужики были на зимней рыбалке или все еще на сборах в военном городке у поселка. — Ну тот, который около старого кедра.       На нее смотрят остальные девочки, помявшись и сжав губы, когда Митсуки фыркает — для них всех обитатель того самого дома явно был не в почете.       — А, ты про ведьмину хату? — тихо выдохнула она, продолжая свою сложную вышиванку на рубахе мужа. Иголка так и сверкала в ее руках, скользя от строчки к строчке. Очако невольно сглотнула, не отрывая взгляда от старшей Бакуго. — Эта колдунья… она помогает, конечно… но не поймешь иногда, что у нее на уме. Улыбается тебе сперва, а как рот откроет — все равно что змеиным ядом плюется.       — Как это? — удивилась Урарака, вытягивая плотную крученую нить и глядя во все глаза. Сидевшая рядом рыжая Ицука вся передернулась от видимо неприятных воспоминаний.       — К нам из соседней деревни приезжали купцы, травами из далёких земель торговать хотели, — другие девушки наряду с Митсуки молчали, дав соплеменнице повествовать. — Катсуки с отцом тогда не было в деревне, а лучше него в травах и каменьях всяких, наверное, только она понимает. Так вот, слушала она, значит, торговца этого, а потом рассмеялась над ним, прокляла и такой бранью обложила… ух, я не удивлена, что он хотел за нож схватиться.       — За что же она так? — нахмурилась Очако, понимая, что того дома на окраине опушки лучше избегать десятой дорогой. Кендо усмехнулась, слегка уколов палец иголкой и продолжая шить.       — У нее одна сила — видеть что у человека на душе происходит, чистая она или зло какое прячется, — в свете лучины глаза ее блестят трепетом. — Эта ведьма сразу раскусила, что тот торгаш, однако, засланный солдатик. Наделал бы он делов, но его как книгу прочитали.       — Однако порой и за колдовство свое просит немало, — дополняет рассказ Митсуки, сжав свои красивые губы. — У красавицы Тамао ребенок сильно болел год тому назад, почти помирал. Там уж даже мой дуболом развел руками… одна ведьма знала что да как, за четыре дня его выходила… Вот только требовать взамен целую руку.       Урарака вся вздрогнула, вдруг уколов палец иглой и сжав губы. Посмотрела на маленькую алую бусинку, играющую бликами огонька лучины в полумраке светлицы, после чего снова перевела взгляд на женщину, вытирая кровь о коленку.       — Тамао тогда в отчаянии была, уже почти согласилась… хотя я ее понимаю. Сынулька-то мой сразу же гаркнул на нее, — вздыхает Бакуго, продолжая узор на рукаве. — Только он над ней какую-то власть имеет, но все-таки сошлись на фаланге пальца… ох, натерпимся мы с ней еще, думаю.       Дальше Очако предпочла не знать, какими еще темными делишками занималась местная колдунья, укротить которую не мог даже Шаман деревни: теперь лишь только молча слушала заболтавших рукодельниц да посматривала на пасмурнеющее небо за окошком. Из этих же разговоров от безделья узнала, что деревушка эта — зимнее пристанище. С середины весны до самых первых снегов уходили местные по берегу реки до самого устья, смешивающего свои лазурные воды с морем. Там рыбачили, торговали, возделывали землю на плодородной равнине. И пусть в этом году были они раньше времени согнаны с места ворвавшимся к ним конным войском императора, большую часть урожая они успели переправить сюда — эту зиму деревня спокойно переживет и даже немного сможет прокормить переправленных к ним солдат дружественной теперь армии.       Урарака слушала все внимательно, пока не стемнело. Все девчушки-рукодельницы были разогнаны по своим избам хозяйкой, когда сама Очако прибрала пряжу в короб, забрала после готовки ведро с помоями, чтобы вынести его скотине.       Внимание ее привлек яркий всполох на том конце полянки: всмотревшись, девушка долго не могла понять, что же это крутится вокруг неожиданно желтого огня, кидающего блики на заснеженные крыши деревенских изб. Понимает вдруг — это танцует кто-то, широченными рукавами алого платья будто собирая языки пламени, кружится в сумасшедшей пляске.       Урарака затаила дыхание. В той стороне находится дом той самой ведьмы, вокруг которой крутится столько слухов. Как мотылек человек касается огня, но не горит, будто сам и есть пламя. Дикое, бушующее, поглощающее это тело и снова извергающее сквозь костер и ярко мерцающие головни.       Сжав в руках ведро, Очако не мигая смотрит на этот одинокий шабаш, делает маленький шаг — почти не отдает себе отчёта, словно загипнотизированная. Она сама как мотылек, привлеченная вдруг резко кровавым пламенем.       — Куда, — вдруг гремит голос за спиной, а за локоть девушку хватает крепкая ладонь, едва не заставив выронить из ослабших рук полную тару. Ее за локоть держит Катсуки — видно он только что подошел к избе, а Очако, зачарованная танцами у костра, даже не услышала его. Смотрит в ее напуганные глаза спокойно, чуть вздернув бровь скептически, после чего отпускает, забрав бадью из рук. — Я тебя, между прочим, большими силами выходил не для того, чтобы ты так спокойно разгуливала по морозу раздетая.       — Прости, — та снова обернулась в сторону огонька, но на этот раз у костра никого не было — будто сквозь землю провалился человек, плясавший в языках пламени. — Там был кто-то… вот только что.       — Где? — тот смотрит в сторону, куда был обращен взгляд девушки, после чего хмыкает, направляясь в сторону хлева. — Ну так, гадания уже кончились, вот она в норе своей и скрылась.       — Так это ведьма? — все же прилипла к нему девушка, ступая по пятам и рассматривая в темноте его светлый затылок. — Та, которая ребенка Тамао лечила и которая раскусила того…       — Слушай, — ее ворох лепета прервал плеск объедков в кадку, над которой тут же взгромоздились поросята. Бакуго поставил ведро на перекладину оградки и смотрел сверху в ее глаза. — Вот уж кто, а ты к ней подходить точно не должна. Для твоего же блага.       — Но почему? — уперлась девушка, схватив чужую руку неожиданно даже для варвара, который молча уставился на нее, слушая. С каждым днем она и правда становилась все смелее, но вместе с тем и все более пытливой. И никто не мог удовлетворить ее потребность в ответах так, как Катсуки или же Киришима, на которого колдун часто сгружал эту ношу в виде любознательных карих глаз и незакрывающегося рта. — Я уверена, что со всеми можно договориться, тем более что я теперь, вроде как, часть вашего Дома! Ведь Изуку смог уговорить капитана Ииду примкнуть к нам, пусть это и было наверняка не легко, ведь они были врагами. Но он очень умен и, я думаю, если у него получилось, то и я могу попро…       — Снова ты про этого никудышного… — рычит вдруг тот, снова набычившись, но теперь эта эмоция на угловатом лице не сильно знакома Очако. Она хлопает глазами, глядя в чужие алые глаза, когда тот выталкивает девушку обратно на улицу, подгоняя к своему дому. — Деку то, Деку сё. Деку на льду тебя вытащить зассал, пока я в прорубь нырял за тобой!       — Да что с тобой, Катсуки? — опешив, Очако уперлась пятками в снег, развернувшись рывком. Смотрит в лицо мужчины, ловя в полумраке алые пятна на щеках и сжатые будто от холода губы. — Мы ведь все вместе сюда добирались, почему ты все так в штыки принимаешь?       — Да не в них дело, — Бакуго неожиданно отвел взгляд, замолчал, закусив губу. Урарака испытывающе смотрит на него, после чего аж дыхание схватывает. Он не на солдат обозлился. Осознание, что колдун так завелся из-за нее, ударило по щекам такой же горячей волной, которая окрасила скулы мужчины багровым румянцем — девочка была готова сгореть от смущения.       — То есть ты… — она не успела договорить, когда оказалась внезапно прижата поясницей к забору. Бакуго навис над ней утесом, внимательно глядя в глаза и отгородив любой путь к побегу, поставив по обе стороны от девушки руки.       — Слушай сюда, — Катсуки все так же серьезен, вот только красные уши не дают служаночке сосредоточиться. Он вроде как сильнее ее многократно, не составит труда заломать ее и делать все, что ему захочется, но… Очако не страшно. Она просто знает, что Бакуго не сделает с ней ничего плохого. И все же рваный выдох ее молочным паром обдает чужое лицо в морозном полумраке, все тело сводит крупной дрожью. — Мне вообще до фени, с кем ты там якшаешься. Да хоть в Ведьмин Дом иди, пусть она там тебя обглодает. Но этот курчавый урод уж слишком скользко на тебя смотрит. Будь моя на то воля, он бы и за десять миль не подходил к деревне, уж я бы это устроил. Я дал обещание обеспечить твою безопасность до самого конца и я его не нарушу.       — Катсуки, — та все еще смотрит в чужое лицо, спрятав покрасневшие ладошки в складках шерстяного платья, сглатывает, когда губы складываются в кривую, немного хитрую усмешку. — Ты что, ревнуешь?       Спустя мгновения, будто тюфяк соломы, она заброшена на плечо, со вскриком повиснув вниз головой. Фыркнув, Бакуго оставил этот вопрос без ответа, с пыхтением влетая в дом и, пронесясь мимо матушки, направился наверх к женской спальне. Старшая Бакуго, проводив его взглядом, слушала брань сына, закрывшего девчонку в ее комнате и с такими же негодованием ушедшего к себе. Усмехнулась, расчесывая густые волосы.       — Пожалей бедняжку, не то сам нарушишь свое обещание, — смеется Митсуки, в ответ так же проклятая колдуном и услышавшая крикливый смех девочки с верхнего этажа. Со спокойной душой положила гребень обратно в шкатулку и потушила лучину.