Шло время и старели клёны, И девушки вмиг стали жёны. Красавица Мари из Шины Примеру следовать решила: Ушла к тому, кому была Важнее грёз и верной службы, Важнее правды, братской дружбы, Важнее трупов и могил, Важней победы человека, Важнее всех загадок века…
Письмо с ошибками написано на порванном пожелтевшем листе бумаги. «Дорогая Мари, Я знаю о том, как ты не любишь все эти сантименты, но прошу, пожалуйста, прочти это письмо до конца. Наверное, ты догадываешься или догадалась уже давно о том,Эрвин»
Всматриваясь в лист бумаги, Эрвин Смит улыбнулся горько и грустно. А потом и вовсе смущённо и стыдливо. Он нашёл его, перебирая ненужные документы, которые пойдут на розжиг. В дверь кабинета командора с гамом заходит майор Ханджи Зое. Она сначала отшутилась, отряхнулась, поправила хвостик, сняла очки, протёрла их краем куртки, а затем снова надела. Эрвин указал пальцем на стопку выбранных бумаг. Поверх него и лежало смехотворное лестное письмо. — И выбросишь? Эрвин что-то читал. — Оно мне больше не нужно. Это с кадетского корпуса. — Ого. У меня вообще ничего не осталось. Понимаешь ли, писать-то некому, хах. На память оставить не хочешь? — Леви тут на днях сказал, – Эрвин говорил безразлично, стоял спиной к Ханджи и шуршал бумагами, – что если всё на память оставлять, можно и за месяц потом не выгрести всякого хлама. Да и оно больше не имеет никакого значения. Очки майора блеснули на переломленном стеклом окошка кабинета солнечном луче. Это символизировало заинтересованность. — А почитать хоть можно? — Я не против. Только давай без смеха? – Эрвин повернулся и всё также как и вначале улыбнулся с некой печалью, – Мне тогда лет пятнадцать было, между прочим. Ханджи сунула письмо во внутренний карман, взяла стопку бумаг. По дороге до двери она выронила несколько листов, а наклоняясь за ними, выронила всю стопку. Управившись, она незамедлительно скрылась. А на Эрвина напала лёгкая ностальгия.***
Вереница тусклых фонарей вдоль узенькой аллеи освещала двум мальчишкам путь до маленького стохесского пивбара «Маяк». Все названия приличных ресторанов и двориков связывали с названием Стены: «Розалина», «Алые розы», «Розовая долина» и другие розовые названия. Бары и трактиры, в которые пропускали всех подряд, даже детей, обычно были какими-нибудь «Хмельными долинами», «У Арнольда» или «Дрожжи до дрожи». «Маяк» - самое безобидное название бару. Два друга сели поодаль центра всех барных событий в уголок. Какая бы официантка не подошла, всех отгоняли словами: «Мы ещё не надумали». Какие-то с возмущением, какие-то с улыбкой, но в ответ молча уходили. Все официантки этого бара уже прекрасно знали, к кому приходят эти смешные мальчишки. Два друга ждали Её, официантку пивбара «Маяк» – Мари. И вот она подошла по просьбе «коллег», всё такая-же: в горчичном платьице с передником, окантованным кружавчиками, с длинной косой, живым радушием на лице и обезоруживающей малолетних юнцов улыбкой. Её руки, кокетливо теребящие разнос были чуть розоватыми, как и её красивое чуть вытянутое личико: раскосые синие глаза были статичными, размеренными, вселяющими спокойствие (недостающее военным), тёмно-розовые губки слегка подёргивались, когда она спрашивала, а когда улыбалась, то они послушно натягивались в очаровательную дугу, которая собирала краешки кожи по бокам рта в ямочки. В баре как по канону царил полумрак, свет ломился под дымом сигарет, поэтому её скулки очерчивались чётким контуром. Дополнял неповторимый лик красавицы Мари очаровательный орлиный носик, только добавляющий неповторимости и шарма её образу. — Как обычно, мальчишки? – её голос был плавным, но игривым, низким, но не бархатным (она была девушкой). Он был нежным, как и упоминалось в письме. Они кивали и как-то по-глупому лыбились, и она, улыбаясь в ответ, уходила. Для Найла и Эрвина Мари была королевой. Она была старше их на два года и по этому случаю, в серьёз шестнадцатилетняя девушка четырнадцатилетних кадетов, которые были ниже её на пол головы, не воспринимала. Но и шутить над ними не смела. Она всегда здоровалась с ними, всегда разговаривала, но с легкомыслием, не раздумывая над остротой и глубиной своих ветреных ответов, отшучивалась, махала руками. А влюблённые юноши запоминали каждое её случайное слово. Понятие «как обычно» как составляющие списка меню пивбара «Маяк» в отношении этих двух мальчишек, были две кружки сливочного пива. Они брали его всегда для приличия. В силу юности Найла даже в первые разы покачивало с целой выпитой кружки, что не могло не рассмешить Мари и других девчонок. Они могли просидеть до одиннадцати вечера, а потом… а потом у Мари заканчивалась смена, и она уходила домой. Они уговаривали проводить её, а она с улыбкой, но уже натянутой отказывала и убегала прочь от юных поклонников. Найл Доук и Эрвин Смит ушли в кадеты с конкретной целью: поступить в разведотряд и посвятить пылкие сердца человечеству. Но по мере взросления мальчиков, пылким сердце осталось только у одного из друзей. Отношение к службе Найла с возрастом окутывалось тонкой пеленой безразличия, как будто он попросту жалел о своём выборе, как будто его приоритет вовсе не служба. Но его верный друг искренне верил, что это вовсе не так. Выбором маленького Эрвина двигали предположения отца о запретном внешнем мире. И двигали до безрассудства. Мальчик случайно сдал собственного отца комитету государственной безопасности, за что тот был арестован за инакомыслие. Он пересказывал отцовские теории на обедах и ужинах, в казармах и даже в том же баре «Маяк». С упоением слушали только те, кто тоже хотел в разведку. Остальные задавали сомнительные вопросы, с желанием найти подвох и загнать в тупик мальчишку, и хихикали за глаза. Когда Мари подошла к столику Найла и Эрвина в первый раз, второй опять сидел со своей исписанной тетрадью и рассказывал своему другу диссидентские доводы. — Что это ты такое интересное в захлёб так рассказываешь? И тогда Эрвин не сразу понял. Не сразу осознал, что влюбился. Он быстро и, кажется, лихорадочно закрыл тетрадь и отодвинул локтем в сторону. А в это время Найл уже был обольщён очарованием местной красавицы. Уголки узких губ разомкнулись, открыв рот, глаза захлопали, глядя на девушку. — Ну, так что будем заказывать?