Эрвин не спал ночами. Койка его стояла у самого окна душной тёмной казармы, и ночами загадочная луна игриво поблёскивала ему, а звёзды, грозди звёзд, окружали, украшали королеву. Земная спутница, единственная, говорил отец, неповторимая, какая же прекрасная.
Какая же прекрасная Мари.
Они, как и обещали, пришли к ней ещё и ещё раз, и только в один вечер смогли застать её на работе.
В первый раз они пришли прямо в ясный день, как тогда, тем летом, когда от прокрутившегося в пальцах чёрного локона Мари двое кадетов сходили с ума. Зашли они неуверенно: днём посещают бары только настоящие пьяницы. Да и официантки работали посменно.
В предпоследнюю субботу марта, в обед, в баре было много людей. Было мирно, даже несколько снуло. Они аккуратно прошли к вечно свободному крайнему столику у портрета обнажённой женщины с дудкой. Найл стучал по столу, бесстыдно разглядывая как в первый раз картину у столика, но совсем недолго: Подлинная нимфа Мари выпорхнула из тени стойки и оценивающе огляделась. Она перекинулась парой не расслышанных слов с барменом, протирающим кружки, предварительно дыхнув в донца. Оказывается, в Маяке появился бармен. Маленький, щуплый и смазливый, с тёмной щетиной и, наверное, острый на язык, а ещё, наверное, старше обоих на года три. После ответа парнишки-бармена послышался красивый смешок.
— Петух ведь. Ну посмотри, ну петух же…
Эрвин, вглядевшись во мрак неосвещённой стойки, где работал этот самый бармен, закивал.
На высоких грубых деревянных стульях за стойкой сидели две другие симпатичные собой официантки. Одна улыбчивая, другая вздорная: именно она когда-то цыкала и кричала на двух ещё тогда совсем юных кадетов, выпирая из бара, пока Мари не вступилась. Найл её запомнил.
Она медленно и пытливо отпивала что-то от стеклянного большого стакана и скучающе смотрела в одну единственную точку мутными тупыми глазами, почти не моргая. У улыбчивой подруги даже в усталости уголки рта смотрели вверх, как натянутые нитками, всему виной наверняка особенность широкого и большого рта. Рот её открылся, глаза совсем немного зажили и пробежались крайне заторможено по полу, и она что-то сказала подруге. А подруга покосилась в сторону, высунула язык и прокатилась им по всей своей нижней губе, вздохнула, а затем мигом выпила всё содержимое стакана. Потом, увидев Мари, они сказанули ей что-то явно язвительное, игнорируя бармена. Мари неподдельно заулыбалась и им, а затем вновь повернулась к залу.
Друзья видели, как её блестящие глазки прошлись по каждому столику с ласкающей усмешкой на лице. И вот подоспела очередь согреть густой синевой очаровательных глаз и самый скромный и крайний столик у портрета нимфы с дудочкой. Она явно оживилась. Затем немножко отвернулась, поправила какую-то несуществующую прядь. Повернулась, и взглянула в глаза. В голубые ясные глаза светленькому Эрвину.
Она, показав свои зубки, улыбнулась ему широко, затем улыбка её сузилась до нежной, ласковой. Эрвин улыбнулся в ответ. Не широко, не показывая зубов. Но такое выражение можно было редко увидеть на нём. Эрвин не ожидал, больше не ожидал Найл. Он оглядывал сначала девушку, затем друга, обоих таких нелепо радостных. Момент затягивался, как и тогда, превращался в забавную неловкую глупость. Мари успела почти вовремя это понять, поэтому спешно стала подходить, огибая все прочие столы и табуреты.
Момент лёгкого волнения накрыл обоих, когда нимфа стала вновь приближаться, как и летом, как и в конце февраля. Кажется, волнение щекотнуло и саму нимфу. В предвкушении было вновь услышать её крайне приятный, подобно её же глазам, ласкающий голос.
Но она не успела подойти. Немного косая дверь Маяка распахнулась. Мари невольно обернулась.
Музыкант притих, ноты гармошки расползлись как тараканы медленной фальшью. Улыбчивая официантка подняла голову, выпрямила расслабленную спинку, и резко зашептала на ухо злой официантке. Злая официантка тоже выпрямилась и покосилась туманными тупыми глазами на посетительницу. Выражение обеих стало серьёзным.
Мари переглянулась с девчонками. Лица их были вопрошающими, с нотами непонятливого девчоночьего возмущения. Как бы: «Почему эта пришла сюда?»
Один бармен во тьме стойки был спокоен и невозмутим. Он не заметил визит какой-то женщины, он продолжал протирать кружки.
— А, э, здра-а-а-авствуйте, мисс Рабэ! – приветствие Мари было приторным, боязливым.
Злая официантка торопливо слезла с высокого стула. Он зашатался. Улыбчивая официантка удержала стул. Злая официантка убежала куда-то туда в арку, во тьму бара.
Выскочили из косой арки ещё четыре девушки. Бармен не понимал такой почётной встречи. В глазах каждой девушки блестело почему-то «что делать?», «зачем она тут?»
— Здравствуйте, мисс Рабэ, а… а чё вам надо? – самая маленькая спросила бестактно.
— Вернее, вы чё пришли?
— Нет, — Мари сделала уверенный шаг вперёд, а потом назад, — вернее… вы что-то хотели? – Она стояла уже спиной к мальчишкам, но отчётливо было видно, как поднялись скулы с щёчками. Это значит, что Мари улыбнулась обычною своей вежливой терпеливой улыбкой.
— Привет вам. А чего это я вдруг Мисс? Ха-ха, а чего это я вдруг Рабэ? Ха, вы… вообще тут страх все потеряли? И я чего? В свой кабачок прийти не могу? Ха-ха, мда-а-а, дела…
Женщина, низкорослая дама лет сорока, с осунувшимся уже морщинистым лицом, родинкой у рта и вульгарно накрашенными губами, смотрела на девушек, выстроившихся около неё с пренебрежением. Её курчавые рыжевато-белые жиденькие волосики придавали ей неприятного вида.
— Вы за выручкой, да? – Мари любезно улыбнулась ещё, в голосе была слышна плоскость, — Фрау Рабэ...
— Нет, я салфетку попросить забежала. Есть?
Официантки переглянулись.
— Н-нет, — кучерявая рыжая официантка с самого краю ответила.
— Значит за выручкой! О, женщины пресвятые сёстры…
Женщина нагло начала вышагивать к стойке.
— О, у вас разливальщик пива новый. Наконец-то парень в этой бабской обители… О, Роза пресвятая…
— А, а, мы… стойте, — Мари прошла за женщиной, — а мы вам ничего не дадим.
— А, чего?
— А мы знаем, что вы с хозяином больше не живёте, и что он вас из дому выгнал.
Дамочка подняла голову. В маленьких глазёньках блестели огоньки настенных свечей и гнева.
— Ты кто такая?
Мари начала переминаться с ноги на ногу.
— Ты кто такая здесь, спрашиваю? Во-первых, я сама ушла, это раз. Во-вторых, мы этот бар вместе подняли, я тут пахала, я тут полы драила, пока вас, наглючек тут и в помине не было! Да я сама тут всем пиво разносила, я тут и официанткой была и управляющей и поломойкой, ясно вам? Где выручка? Что рты поразявили? Размножились тут как двухвостки…
Официантки осмелели.
— Хватит лазить. Нам хозяин сказал ничего вам не давать.
— Он сказал…
— … чтобы «духу её здесь не было», то есть вашего духу не было…
— Он сказал…
— …что вы никакого отношения ни к чему здесь не имеете, то есть к этому бару…
— Уходите.
— Пожалуйста.
— Мы вам ничего не дадим.
Наступила пауза. Женщина потерялась. Она захлопала глазами, открыв рот. Виднелись зуб, случайно закрашенные яркой помадой. Добрая Мари опешила.
— В-вы можете присесть, мы в-вам чего-нибудь нальём.
Женщина взглянула на неё. Она будто готова была согласиться.
— Сегодня у нас скидочный день.
Женщина скривилась. Она взяла маленькую сумочку, которую прежде вальяжно плюхнула прямо на столешницу, оглядела всех девушек и озадаченного бармена и выскочила на выход, бормоча под нос.
— Хах, вот овечка. Припёрлась же ещё, хватило совести.
— Мне кажется, она ещё придёт.
— Хозяину говорить будем?
— Может, не надо?
— А что так?
— Да он ведь таверну где-то в центре строит сейчас, и так проблем много, а тут ещё... эта....
— Порода прямо у неё ну крысячья. Рожа крысы.
— Да-а…
Мари больше не вышла в зал к столикам. Она скрылась в тёмной арке за барной стойкой и более не появлялась.
На второй раз друзьям вновь удалось попасть в смену Мари. Но встреча с ней была неожиданной. Как только Найл приоткрыл косую деревянную дверь Маяка, из неё на мартовский холод вылетела, словно канарейка из клетки, Мари. По снегу она бежала в своих башмачках, хлюпала по растаявшим лужицам. Она не возвращалась около получаса, и тогда Эрвин и Найл решают уйти.
«У Мари заболел младший брат» — сказали официантки, закатывая глаза от влюблённых кадетов. Разочарованно они присели на свой столик, но уже через пять минут вышли из бара. Друзья выждали до следующих выходных, загадывая, сколько примерно может болеть ребёнок.
На обедах Эрвин всё чаще глядел по сторонам молча. Вдохновлённые речи на время умолкли. Эрвин стал задумчив, ещё задумчивее выглядел Найл, который, к тому же на ужинах забывал есть вовсе.
Тем временем обстановка в кадетском военном корпусе заметно накалялась. Близок был заветный выпускной, посвящение в настоящие солдаты. Но куда? Вопрос развязывал все ссоры и скандалы меж сокурсниками, доходило до публичных драк в столовых, казармах. Пару раз двое, кажется, друзей завалились на землю, перед этим перекинувшись в строю оскорблениями. Поднималась пыль на тренировочных площадках, летали ложки и ножи, лавки и табуреты в столовой, перья подушек витали во время отбоев. Рукопашные бои превращались в настоящие бойни. Но Найлу Доук и Эрвину Смиту, давно выбравшим свой путь, и думающим совершенно о других вещах, было всё равно.
Кадетский шум сломавшихся голосов будущих солдат растворялся, как только Эрвин и Найл выходили в город в выходные. Городской шум был не такой взбалмошный, не пылал, скорее, был ленивый, и громкий лишь от массы голосов, давящих уставшие уши. Но только не в первое стохесское апреля.
Ноги сами привели их на праздник. На Центральной площади стоял запах карамели. Площадь была увешана флажками и шариками, торговцы раскинули свои лавки с выпечкой и безделушками, у которых детишки выстраивались в шумную горластую очередь. И вправду, сегодня в парке было много детей. Сегодня день дурака. В лицах шутов, расхаживающих и пристающих к каждым прохожим, можно было узнать бездомных пьяниц, которых выловили и нарядили для праздника специально.
Звучали песни, давили созвучия разных мелодий гитары, скрипки и гармони со всех сторон. Какая-то девушка завалилась на пол и начала бить себя в грудь, мотая ногами и кукарекая. Под её смех и гогот подруг и друзей её уже подняли полицейские и под руки утащили неизвестно куда. Начали летать платки и сапоги. Дети роняли карамельки на палочки как по расписанию.
Два кадета проходили по площади даже скучающе, говоря всё о своём, но потом они решили:
— Пошли отсюда, Эрвин. Погуляем.
Они покидали шумную площадь под пляски и смех.
— Эрвин, а ты бы хотел возглавлять полк?
Эрвин живо улыбнулся.
— Или, знаешь, командором быть, — Найл взглянул на серое небо мечтающе. Найл по-особенному мечтал, брови сведёт, насупится, надует губы и смотрит на небо, каким бы оно ни было, находит единственную точку, которая его поддержит, — Что ты лыбишься? Представь просто: вот подумал ты о чём-нибудь таком, только бровью повёл, а твои, Эрвин,
твои подчинённые уже бегут, сапоги теряют. Красота... Целый тот же самый полк уже бежит, сломя голову. Или вот взбрело голову вылизать языком пол в штабе, не успел приказать, а они уже того, рожу к полу и лизать! А потом захотел, и целый отряд без клинков к титанам в пасть побежал, просто потому что ты захотел. Представляешь, за тебя умрёт отряд.
— Вот поэтому, Найл, не быть тебе командором. – Эрвин смотрел под ноги, не теряя своей улыбчивой загадочности.
— Чего?
— Таких страшных людей, как ты, в командоры не берут, — Эрвин горько хохотнул.
— Я ведь к примеру сказал! О, да, и пошутить нельзя теперь с тобой? Ты изменился. – Найл насупился, даже надулся.
— Мы все изменились, Найл. А то, что ты сказал – страшно это, Найл. За идею, за
чужую идею, умирать обидно, если это, твою шутку, в более адекватное русло перевести. Решил один, из-за решения одного умирают сотни. Я не хочу быть таким командором. И погибать за самодура не хочу. У нас ведь и власть такая!
— Тихо! Услышат ж…
— …Ты же понимаешь, что по одному решению короля моего отца забрали, и он, возможно, уже как три года совершенно мёртв. Быть убийцей отца не хочу.
— Ты опять про своего отца…
— …И полк идиотов мне не нужен. Мне нужен полк, который в случае моего сумасшествия себя спасёт.
— Ты про дезертирство?
— Да, и про него тоже.
— Для тебя это нормально?
— Если на то есть необходимость.
Найл задумался.
— Знаешь, Эрвин, с такой снисходительностью… тебе тоже командором не быть.
Эрвин улыбнулся снова, уже будто себе самому.
— Может быть.
Всё это время они шли, куда глядели их глаза. Они зашли в трущобы, жуткие закоулки с косыми убогими многоквартирными домами. Бедные коммуналки. Это был особый район Стохесса, в котором гулять мало кто осмеливался. Веточка деревца дрогнула. Эрвин и Найл замолчали. Выбежала небольшая изящная фигурка, пристально вглядываясь и оглядываясь. Издалека на ножках фигурки были видны смешные чулочки в сине-зелёную полоску.
— Если этот кто-то услышал наш разговор, то я тебя не знаю.
Вскоре капюшон незнакомки раскрылся. Показалась пышная, густая и длинная чёрная коса, личико незнакомки показалось в профиль. Знакомый и узнаваемый очаровательный носик было видно издалека за несколько метров.
Оба часто задышали. Фигурка в плаще оглянулась и, видимо присмотрелась к паре кадетов, а потом резко двинулась с места вглубь трущоб.
— Пошли за ней.
Она стремительно убегала по закоулкам, ловко перепрыгивая на островки между чёрными лужами, она старалась не оглядывать преследователей. Силуэт и каждое движение— весь вид её указывал на то, что незнакомке не хотелось, чтобы преследователи знали, кто она и куда так направляется. Упрямые друзья не желали бросать авантюру. Они шли за ней крупными шагами туда, в зловонные нищие места.
Фигурка спешно свернула к полуразрушенному тротуару, невольно оглянувшись. Знакомый носик с горбинкой снова блеснул. Она шла быстро, почти убегала, поскальзывая по тающему снегу, который уже давно не был белым, а лишь стал бурой кашицей. Бедные домишки, иногда светившие косыми вывесками с надписью «распивочная» сменялись ещё более убогими низкими домами. Грязно-жёлтая и в каких-то местах бежевая краска сменилась на бурое гнилое дерево. Косые сгнившие дома практически клонились к земле. Два встречных дома со старым безлистным вовсе не от прошедшей зимы деревом, стоящие боком, прорисовали меж собой кривую щель, из которой выходил зловещий туманный свет. Ветки оплели узкий проём. Фигурка ускорилась, а затем скользнула проворной бродячей кошкой внутрь щели.
Скорее, фигурка надеялась, что преследующие откажутся бежать за ней дальше. Ведь дальше чужие окраины городка становились более жуткими. Эрвин и Найл лишь переглянулись перед самым проходом в кривой проём, но желание узнать в незнакомке ту самую женщину било по головам. Они неуклюже проскочили сквозь дома.
Когда Эрвин и Найл прошли сквозь щель домов, им расхотелось идти за девушкой далее. Полуразрушенные, но, тем не менее, жилые бараки в извёстке окружили двух заблудившихся пареньков. Но о том, что в халупах кто-то живёт, можно было догадаться по дыму, который вылетал из таких же полуразрушенных дымоходов и заполонявших небо над этим районом, мутной плёнкой и женские крики из выбитых окон, которые слышались отовсюду, за ними и плач детей. Бесконечные верёвки, привязанные к косым столбам, держали на себе ряды серых заштопанных тряпок, застывших на холоде. Шторки лишь некоторых окон изредка двигались, виднелись сквозь мутные потрескавшиеся стёкла, пропитые сморщенные лица. Но заметив через мутное окно двух мужчин в военных пальто, шторки резко задёргивались. Стало темно. Лишь только крики и лай голодных собак. Так пусто было здесь, на земле без асфальта и тротуаров. И даже ветер не свистел в ушах. Лишь стоящая вонь и бедность. Друзья встали посреди закоулка. Заорала кошка неподалёку. Тут всё и оборвётся. Нужно немедленно возвратиться обратно. Но меж щелями домов колыхнул плащ, засветились вычурные полосатые чулочки и большие башмаки. Это была фигурка. Она свернула через два дома налево.
Когда они завернули за угол второго барака, то увидели её стоящую на месте в очень странном положении среди трёх детей, которые ковырялись в земле, и которые, как только увидали двух парней, зашуганные, разбежались в разные стороны. Стройная изящная фигурка искривилась в жуткой позе. Худые цепкие ручонки, прикреплённые к сгорбившейся спине, держали одну ногу. Трусливая незнакомка опиралась на землю лишь одной ногой. Друзья остановились перед ней озадаченные. Они разглядели: У фигурки оторвалась подошва на её дешёвеньком, вымазанном в густой грязи и снегу крупном башмачке. Незнакомка лишь смотрела на него, не зная, что делать, и, кажется, она не сразу заметила своих преследователей. Но когда всё же заметила, она встала на вторую ногу, и принялась бежать на пятках. Зрелище не было смешным, но было до жути странным. Кадеты безжалостно пошли за бедняжкой.
Но, как оказалось, преследовать девушку оставалось недолго. Из подъезда правого старого дома выскочила пьяная женщина, а за ней вылетел такой же поддатый мужчина. Она завалилась в грязь прямо на дороге перед домом, а мужик принялся колотить несчастную под визги и брань. Выползла из-того же подъезда и вторая женщина, такая же пьяная она еле выдавливала: «Ну что ты делаешь? Оставь её, пошли…»
Но только незнакомка успела добежать до соседнего подъезда. Она скрылась в стенах барака, и, как показалось двум влюблённым авантюристам, больше она не выйдет. На этот раз они твёрдо решили покинуть район.
Они шли обратно, оборачиваясь, трусливо глядя по сторонам.
— Ты тоже думал, что это Она? – Найл сказал как можно тише, лишь бы не потревожить ничего здесь.
— Д-да, кажется…
— Брось, Эрвин. Она не может жить здесь. Слушай, давай на площадь вернёмся.
— Да.
От извёстки бедных полуразваленных домов уставали глаза. Как они могли спутать прекрасную Мари с какой-то трущобной бедняжкой? Как могли пойти за ней? После такого приключения двум ещё некогда скептически относящимся к шумным людским празднествам будущим военным захотелось вернуться на этот же самый праздник, да поскорее.
И вот стемнело.
***
На подходе в маленькому пивбару Эрвин и Найл замедлили шаг.
— Слушай, а мы точно зайдём? – Сказал Эрвин, замявшись перед самой дверью.
— А ты как думал? Под дверью постоим да уйдём?
— Да нет. Просто я подумал, что мы им уже как-то надоели…
— Эрвин, ты такой интересный... как посетители могут надоесть? Мы там не просто так отсиживаемся.
— Не думаю, что две кружки пива им погоду делают.
— Что? Да этому распивочному сараю проданный сухарь знаешь какую погоду делает!
— Ну не знаю…
И вот они стоят под дверью Маяка. Слышалась суета. За косой дверью Маяка редко когда вообще можно было услышать звуки веселья, драк, громких споров, песен. Только мокрое молчание и расстроенная гармонь.
— Что такое, Найл?
— Ничего. Деньги ищу.
— Так они у меня, мы ведь в мой карман сложили.
— А, точно. Ну ладно, давай, открывай дверь.
— А почему я?
— Мне что ли больше всех надо?
— А тебе надо?
— Ну да, надо.
— Ну открывай.
Наступило молчание. Найл насупился, брови почти сомкнулись в одну линию. Он вздохнул, плечи немного приподнялись. Он уверенно прошёл к двери и открыл её.
Глаза впервые подслепило. Найл прикрыл глаза от неожиданности, Эрвин заморгал. Когда же они зашли и замарали тряпку, лежащую в пороге, уличной грязью от сапог, то увидели, что в баре по какому-то случаю горели все свечи.
Глупо уставившись в пороге, они осмотрели прежде голые стены. Длинные ленты с треугольными разноцветными флажками колыхнулись от ветерка, который впустила приоткрытая дверь. Красные и жёлтые воздушные шарики, всего несколько штук по краям барной стойки приветливо зашевелились. Сегодня почти все столики были заняты. Из-за голов мужчин не было видно вовсе заветного крайнего. Девушки-официантки расхаживали вокруг столов. Горчичные платьица и переднички игриво двигались в такт шагам.
— Не толпимся и проходим за свой столик! – та самая злая официантка впервые улыбнулась двум друзьям, — Проходим-проходим…
Найлу хватило смелости спросить, где на этот раз Мари.
— Нет её.
Найл развернулся сразу же, Эрвин обдумал в голове ответ и повернулся к уже покидающему помещение другу.
— Куда пошёл? Она сейчас придёт.
Найл развернулся обратно и прошёл к столику у картины обнажённой женщины с дудкой. Эрвин с улыбкою последовал за другом.
— Пиво? Сливочное пиво? Лимонад?
— Это весь ассортимент?
— А ты, смотрю, умным стал, а, белобрысенький? Скажи спасибо, что пиво вам толкаем… Так бы попивали лимонную водичку и помалкивали.
— М-мы подождём Мари.
— Ну ждите…
Она подошла к другому столику.
— Спроси, когда она придёт.
— Она тебе сказала «сейчас».
— Ну знаешь… «Сейчас» такое понятие… растянутое.
— Растяжимое.
— Какая разница? И вообще, чего ты лыбишься? И вправду, ты самый умный тут?
Эрвин и не переставал улыбаться забавным вещам, которые выкидывал Найл, оказываясь в этом пивбаре, или даже около него. Хотелось отметить одну нерадостную вещь: Найл никогда не был так резок хоть где-то, кроме этого бара. Найл никогда так не был серьёзен и глуп, когда рядом находилась Мари.
За соседним столиком в центре, а их было совсем немного в зале, сидел какой-то шутливый и громкоголосый молодой человек. Он сидел, закинув ногу на ногу, подпирая одной рукой своё чересчур живое лицо. В зубах он мял сигарету, как специально. Кепи его было слегка потрёпано, но было видно, что головной убор был не из дешёвых. Бурая жилетка кожаная, красивая, но кое-где слезла, широкая рубашка цвета слоновой кости и белозубая оживлённая улыбка с тонкими бровями, которые также живо то поднимались то опускались. Ноздри аккуратного даже девчоночьего носа шевелились. Лицо они разглядели, когда тот без конца оглядывал их столик после каждой своей шутки под звонкий смех друзей и пару подружек. К этой компании без конца подсиживалась злая официантка.
Услышав резкий неформальный разговор сквозь пение гармошки этот парень что-то подумал. И тогда он спросил:
— А это кто? Важные какие-то? Почему это у них есть свой столик?
— А, ты чего… — она отмахнулась рукой, - это поклонники Мари
— Мари?
— Ага, Мари, наша официантка, а они её поклонники. Приходят тут, пол топчут чуть ли не каждые выходные. Иногда и в будни прибегают. Видать самовольничают на службе.
— Службе? А то вот смотрю у них пальто военные.
— Да-а-а…
— Ну и где служат, не знаешь?
— Шут их знает. Служат где-то.
Парень выпрямился, выплюнул сигарету изо рта.
— Эй, парни, пошли к нам!
— Ты чего…
Эрвин и Найл покосились боязливо. Парень выглядел приветливо. Даже чересчур. Он махал своей рукой, призывая сесть за несколько сдвинутых столиков по центру, где и раскинулась вся компания. Думая долго, два возмужалых кадета всё же встали. Парень оперативно взял табурет из соседнего столика, где сидели двое ещё не совсем пьяных мужичков.
— Эй, ты ничё не попутал?
— Ко мне военные идут, им негде сесть.
Он пододвинул табуреты к себе. Мужчины замолчали. Но на их лицах отчётливо было видно недоразумение. То же чувствовали два друга-кадета, когда усаживались на два отобранных табурета к сомнительной компании друзей.
— Ну что, ребята, как жизнь? Как служится?
— Ну-у-у…
— А мы знакомы? – У Найла хватило смелости спросить.
Парень улыбнулся.
— Ну давайте познакомимся! Я Руби.
— Не Руби он. Он фраер, лох, если быть честнее.
— Кто это?
Сидящие в усмешке переглянулись.
— Это честный законопослушный человек, парни. Почти как военный, – Фраер Руби ответил с той же безыскусственной улыбкой.
Все сидящие засмеялись.
— Я почти такой же, как вы. – Продолжал Руби.
— Лох он. Его даже проститутки обманывают.
Все снова загоготали.
В головах кадетов прозвучало эхом слово «проститутки».
— Что за бред ты несёшь, Руби?
— Будете что-нибудь? – Руби как будто и не слушал своих приятелей, он продолжал крайне вежливо обращаться к новым знакомым.
Эрвин и Найл отказались. Руби настоял. Официантка принесла по кружке пива. Эрвин и Найл отпили немного. Начались разговоры.
— А вы местные? – спросил Найл.
— Мы? Что это значит «местные?»
— Ну… вы где-то поблизости живёте?
— Мы-с? То есть, где наш дом?
— Да.
— Ну что за невежество? — Фраер Руби как будто возмутился, — наш дом повсюду. Этот бар, улицы, дома – это всё наш дом. Наши стены и есть пресвятые стены-великаны; ковры – поляны, тротуары; крыша – небо голубое. Это всё наше.
Сидящие уже даже не смеялись. Эрвин и Найл лишь переглядывались в непонятках.
— Налейте им ещё. – Руби вновь кинул в зубы мятую сигаретку, — только не пива.
— Нет. – Эрвин ответил наотрез непосредственно.
— Что значит «нет»? Сидеть. Какие военные не пьют? Все пьют, а военные пьют в три раза больше. Элли, доставай гитару, сейчас спою!
Найл с Эрвином плюхнулись на свои места и лишь сдержанно вздохнули.
— Что нам делать? – Найл зашептал на ухо Эрвину.
— Подожди. Сейчас они ещё по две рюмки выпьют, и мы ретируемся.
Найл ещё раз оглянул свору. Они пришли недавно, но уже устроились так как на привале, как будто они ночуют тут со вчерашнего вечера. Мало того, что молодые люди расселись за два сдвинутых друг другу столика, они занимали и соседние столы. Так как в пивбаре не было стульев со спинкой, неряшливой Элли, подавшей Руби гитару, пришлось облокачиваться на спину своего приятеля, который не так давно уснул за смехотворным рассказом парня.
Все немного потрёпанные, но одежда, в которую те были одеты, отличалась от привычной.
— Ворованные шмотки, погляди, Эрвин, — снова шепнул Найл на ухо другу, — воры они, бандюги местные.
— Мы не бандюги, уважаемый военный, — Руби обратился к Найлу мягко, подбирая аккорды, — мы – романтики с большой дороги. Голодные, уставшие и, главное, свободные.
Найл покосился удивлённо. И как услышал? Руби начал играть. Присутствующие за "большим столом" начали засыпать.
Он встряхнул головой.
— Ладно, Эрвин… — ещё более шёпотом, как можно сдавленно, чтобы Руби не услыхал, — давай потерпим. Они выпьют, а мы скажем, что выйдем.
— Зачем выйдем? – Эрвин повернулся и сказал вслух.
— Тихо! Какая разница?!
— Ну, надо продумать, зачем мы выйдем.
— Т-ты… ты… ты серьёзно? Эрвин, ну ты же… А…
раздражение и неохота Найла оставаться здесь как никогда, заставляла срываться на непосредственного Эрвина, но немного подумав, Найл решил пойти навстречу другу.
— Ладно, если тебе это так важно… мы выйдем… закурить. Закурить! Устроит?
— Нет, не устроит.
Найл сгорал от негодования.
— Почему?! Почему?! Потому что мы не курим?! Эрвин, ты в…
— Видишь на столе сигареты? Они увяжутся за нами всей компанией.
Найл находил такой анализ смешным, но смотря на край столика, он и вправду увидел пачку с сигаретами.
— Ладно, тогда что? Носик попудрить выйдем?
— Можем просто сказать, что нам нужно в штаб, на службу.
— Ага, в какой штаб? Кадетский корпус – наш штаб? Они, видно, подумали, что мы уже служим. Не-е-ет, они ведь захотят проводить нас. Посмотри, как они военных уважают.
Эрвин почесал белокурую голову. Найл обречённо вдохнул душного спёртого воздуха маленького пивбара. На время шептание прекратилось.
— А я придумал.
— Что? Что придумал? – Найл быстро поднял глаза на своего друга.
— Давай скажем, что служим в полиции?
— Та-а-ак… а они нас не побьют?
— Побьют.
Найл опять опустил голову. Эрвин вздохнул, но, немного подумав, вновь предложил:
— А давай скажем, что у нас секретное задание?
— Чего?
— Ну, скажем, что нас послали на секретное задание?
— Так поздно?
— Ну оно же… секретное.
— А если они начнут спрашивать, чё за задание?
— А это военная тайна. Они же уважают военных, — Эрвин улыбнулся по-дурацки.
— И правда что...— Найл улыбнулся криво в ответ.
Вскоре «романтики с большой дороги» всё же выпили. Настало время уходить. Найл с Эрвином переглянулись.
— Я что-то боюсь. По-моему, они не поверят.
— Не психуй, Найл. Чтобы твоим словам поверили, нужно поверить в то, что ты говоришь. У нас секретное задание.
— Какое задание? – Элли протрезвела в миг.
— А… — Эрвин неуверенно встал, — такое задание…
— Секретное, секретное задание, — Найл подхватил громко, не вставая.
Эрвин опустил голову на макушку сослуживца. Найл взглянул хмуро исподлобья, затем быстро встал, и, бегая глазами по столикам и полу, стал уходить из-за сдвинутых столов. Парень перестал играть на своей гитаре. Все оживились, не просыпался лишь тот, на кого, облокотившись, сидела девушка Элли.
— Секретное? – кто-то из ещё совсем недавно скучающей компании опрокинул.
— Это как? – послышался насмешливо женский голос.
— В чём секрет? – закончила Элли подозрительно.
— А это… — Эрвин толкнул локтем в плечо Найла, чтобы тот двигался быстрее, не глядя на сидящих.
— … это военная тайна, — Найл запутался в табуретах, устремив глаза всё также в пол.
Сидящим нечего было ответить.
— До свидания. – Эрвин был безоружен перед своими привычками.
— Дурак, иди…
Они успели только подойти к двери, как она, косая, распахнулась и впустила похолодевший поздне-вечерний воздух. Шарики и флажочки снова заколыхались. Эрвин и Найл спрятались за дверью, оставшись всё также внутри тесного и душного бара.
В чёрном плаще с опущенным капюшоном, в ботинках, подошва одного из которых была на скорую руку прошита нитками другого цвета, и в тех самых чулках в зелёно-синюю полосочку, заявилась Она. Она выкинула из плаща длинную густую чёрную косу, вытерла чумазые ботинки о тряпку в пороге, который и порогом не назовёшь, и которая тряпка уже и до того впитала в себя грязь, что вытирать о неё обувь было бессмысленно. Найл снова заморгал часто, взглядом бегая по одеянию красавицы. Эрвин лишь внутри кормил себя самодовольной правотой: это Мари бежала от них меж бараков жуткого района.
Она была вся распухшая и красная. Улыбку Эрвин и Найл просто предсказывали, даже смотря на её затылок. Она сняла какой-то платок и прошла к стойке быстрым шагом. Эрвин и Найл, кажется, решают остаться.
Они увидели, как за походкой Мари наблюдала вся шайка, от которой они только что «сбежали». Парень с гитарой в руках замер. Сигарета в зубах измялась.
Мари была особенна тем, что шагая вперёд, она своим игривым и тёплым взглядом украдкой успевала рассмотреть всё близ стоящее, сидящее, лежащее. И не холодом коварной сплетницы, какой бы обсудить любые туфли иль платочек вдовы, что приходит сюда каждый вечер с мотивом напиться от того, что ни мужа ни детей у неё нету; судьбу кухарки, какую выгнали за воровство, которое она застала собственными глазами; свободен ли парень за центральным столиком, местная ли девушка, зашедшая разменять свою мятую купюру, родила ли официантка, что ушла четыре месяца назад с «Маяка». А если и родила, то кого? Нет, рассматривала нимфа кабака Мари с теплом возлюбившей всё вокруг себя. И вымученная миролюбивая улыбка её была пронзительно искренней, улыбкой полюбившей всё вокруг.
Она дошла до стойки, и Эрвин и Найл в первый раз увидали, как красавица усаживается за высокий стул и, кажется, заказывает. Около двери у выхода друзья увидели, как заулыбался бармен после указа Мари, как зашевелились ловкие руки, наливая в кружку пиво. А затем Мари вновь что-то сказала и отодвинула кружку ближе к краю, к бармену. Бармен улыбнулся по-другому, а потом поставил на стол рюмку. Мари неторопливо взяла её в руки и также неторопливо выпила. Волосы закрывали её лицо. Не видно было, как морщится она после выпитой рюмки. Она лишь всё такая же красная поворачивается лицом к столам и смотрит на развалившуюся, на почти три стола, компанию, достаточно молчаливую и сонную в отличие от тех, которые бывают. Она и им улыбается, всё также благожелательно, а затем спрыгивает с высокого стула и уже уходит.
Эрвин и Найл не знают, что делать. Она увидит их и узнает в них тех, кто нагло преследовал её. Она обозлится на них, прогонит, накричит. А, может, молча оставит обиду, что, наверное, было бы даже хуже. Но после рюмки глаза её накрывает пеленой, и взгляд скользит только по полу. Она идёт к двери, смотря под ноги. И улыбается себе.
Взлохмаченная румяная Мари идёт по направлению к двери, сунув розоватые ручки в карманы того самого распахнутого плаща. Идёт, перебирая старыми громоздкими ботинками, прихрамывая специально, чтобы подошва вновь не оторвалась. Один полосатый чулок соскользнул с красивого голени и собрался в гармошку.
Но вот опять её локоть хватают в этом баре, и Мари всё так же неспешно поворачивает голову, как будто и это уже в порядке всяких вещей. В её профиле Найл и Эрвин не увидели ничего тревожного и возмущающего, лишь смирение и эту пелену в глазах. Она лишь наклонила голову.
— Девушка, — самый болтливый парень, тот самый Фраер, начал, — я вижу вам плохо. Вы очень красивая.
Мари улыбнулась вымученно, глядя ему в глаза.
— А как это связано? – она не пыталась выхватить локоть из его руки.
— Предлагаю выпить, — парень улыбнулся и подал Мари ещё одну рюмку.
Мари взяла, но лишь посмотрела на неё сверху. Она немножко задумалась, затем подняла голову.
— Не надо, — она протянула рюмку обратно.
— Ну как это «не надо», красотка? Как это «не надо»? Надо. Выпей, девочка, полегчает.
— Мне и так легко.
— Легко, но холодно. Согрейся.
Вмешалась злая официантка.
— Мари, к тебе тут опять…
— Опять? - Мари отвлеклась резко.
Она начала от чего-то боязливо блуждать глазами по столикам.
— Ага, опять, мальчишки твои. Вот смотри, у двери жмутся.
Мари метнула оживлённый взгляд в сторону двери. Она увидела те самые две знакомые фигуры. Улыбки её и след простыл. Она вцепилась в двоих, а на одного из них смотрела так пронзительно, что Эрвину, тому самому «одному из двоих» стало стыдно, страшно и даже жутко. Смотрели на них все сидящие, смотрела и рядом стоящая с Мари злая официантка. Но кто с виду был злее, два друга уже понять не могли. Мари отвернулась и выпила предложенную рюмку залпом. Эрвин постигла досада. Они обидели её.
Мари закрыла губы розоватой ручкой, а затем села на один из свободных табуретов рядом с тем самым болтливым парнем.
— Меня Руби зовут. Руби-фраерок.
— М, а меня Мари. Очень приятно, Руби-фраерок .
— Взаимно, красавица. Фрау Мари, позвольте вашу ручку.
Они начали разговаривать. Они разговорились. Послышался смех, свора с появлением новой весьма загадочной знакомой заметно оживилась. Каждый сидящий пытался поговорить с очаровательной Мари. А она никому и не отказывала.
— Эх, Мари, а почему я раньше тебя не видел?
Парень снова достал гитару.
— Хочешь я спою тебе? Я знаю один романс…
Он начал играть. Начал петь. Все замолчали. Мари слушала. И, видно, она улыбалась, слушая.
Эрвин не смог стерпеть и минуты. Под бренчания гитары он вышел из бара молча. Найл очухался не сразу, но тут же вышел следом.
— Так это она была? Эрвин, это была она?
Эрвин молча шёл вместе с Найлом по узенькой аллее, задумчивый, руки по карманам.
— Она, получается, живёт в этих дранных халупах? В этих грязных вонючих трущобах? Да я бы сдох, прожив там хотя-б с месяц! О, а я на казармы жаловался…
Эрвин не отвечал. Всё так и было.
Они лежали в койках и молча смотрели в потолок.
— Ну и денёк сегодня был, а, Эрвин?
— Да.
Эрвин не мог простить себе. Как они могли заставлять красивую Мари бежать от них? Как они могли так нагло вторгнуться к ней? Как могли заставить бедную девушку бояться и стыдиться их?
Как он мог её так обидеть?
Он взглянул на полную навязчивую Луну, которая своим свечением затмила все блекло поблёскивающие звёздочки.
Она сама Луна. Звёзд много, а Луна одна. И Мари одна такая на свете. Такая одна в Маяке, который тоже один такой, одинокий, глухой сумрачный бар, но для Эрвина самый светлый, самый тёплый, ясный и чистый. Одна среди звёзд, среди остальных. Мари не испортит нищета, старый башмак и смешные чулки, Мари не испортит румянец после выпитой рюмки. Мари лишь светит подобно Луне своей благостной небесной улыбкой, и Эрвин вдруг поймал себя на мысли, что очень хотел, чтоб она хотя бы раз улыбнулась ему вновь.
Красавица Мари предстала королевой
Перед глазами очарованных детей,
Но оказалась лишь трущобной девой
Средь бедных, обездоленных людей.
