***
Пылинки, кажется, становятся все гуще и медленнее, тяжелее, покрывают все вокруг, вот-вот упадут на плечи, накроют, как полог, проникнут в легкие и залепят глаза. Неосознанно прикрываешь веки. В помещении тихо, свет от полузадернутых штор еле проникает, да и дни стоят бесцветные, не дарящие ничего, кроме ровного серого света и такого же ровного безразличного сухого холода. И в этот момент остаются только пальцы. Скользящие по вискам и по затылку, сквозь волосы. Не слишком легко, но и не давя, будто они твои собственные, и уверенно и просто продолжают, без особой цели. От мочки ушей и наверх, через виски к темечку, от бровей чуть наверх, так медленно. Снова к затылку, будто гребни, выточенные из какого-нибудь диковинного дерева, еще чуть-чуть — и они засияют светом, и зазвучит мелодия, и все непременно станет другим. Руки оставляют кожу головы, пальцы забираются в волосы и начинают расчесывать их по всей длине. Да, кажется, надо подстричься, вроде бы. — Странно, но тебе так даже лучше, А-Яо, — тихий тихий голос осторожно роняет эту фразу и тут же замолкает, будто уже жалея о нарушенной тишине. Такой же тихий смешок отвечает, что это действительно странно, но голова наклоняется, зажав правую кисть собеседника между спинкой дивана и собой. Оставшаяся свободной рука понимающе оставляет волосы, обнимая за плечи. В комнате все так же тихо, скорее всего, один из собеседников уснул, второй, опустив руку с плеч до локтя, тоже устроился на спинку мебели и, кажется, погрузился в свои мысли.***
По выходным, обычно они остаются так по субботам, после утренней смены пациентов Сичэня. И позже под вечер, поздний вечер, он запирает кабинет и отвозит А-Яо домой. Хотя чаще они просто идут пешком, так как поездка в машине отбирает слишком много моральных сил, А-Яо не думает, что когда-нибудь снова сам сможет сесть за руль, а Сичэнь остался единственным, кому он со скрипом в исключительных случаях доверяет место водителя. И благослови его весь этот мир, он не против ходить с А-Яо до дома и после добираться к себе неясно каким образом, но скорее всего в душном метро. После щелчка закрывшейся двери А-Яо обычно сползает по ней тут же и сидит так подолгу, обычно ему приходится смотреть в зеркало, которое так некстати расположено прямо напротив входа, или в пол, но где-то минут через пятнадцать он волен смотреть куда пожелает, так как все равно становится ничего не видно от головокружения и проступающих слез. Через час, или два он снимает оставшуюся верхнюю одежду и идет чем-нибудь занять себя, обычно чем-то необходимым для тела, будь то ужин или душ, или даже какие-нибудь счета и прочая бухгалтерия, которой приходится заниматься живущим в одиночку. Даже в таком состоянии иногда у него в голове мелькают мысли, что, в общем-то, определенная удача сыграла свою роль, ведь он смог просто позволить себе переехать в маленькую квартирку, продав просторные апартаменты, и теперь сможет просуществовать на вырученные средства какое-то время, возможно, даже десяток лет. И смог оставить работу и все мирские заботы, коих, в общем-то, теперь и нет. Ах да, еще он смог выжить, точнее, вообще не так и сильно пострадать. Даже будучи за рулем. Или потому что был за рулем. Звон в ушах. А еще осознание, которое внезапно появилось вскоре после и преследует его вот уже полгода, осознание того, что он как человек не достоин ни первого, ни второго, ни вообще ничего. Не стоит и пылинки. Он не знает, как должен чувствовать себя, но понимает, что не так. Он должен горевать и выть от одиночества, или будь он посмелее, вскрыть себе пару запястий. И он, конечно, воет, но вместе с тем от того, что больше не чувствует утраты. Ему жаль, но больше себя, и ему невыносимо от этой мерзости. Неужели его прекрасный брак был не более чем движением по инерции, действительно ли он любил человека, собиравшегося разделить с ним жизнь? Он бы и не узнал никогда, не подумал бы задуматься, ведь все было так безмятежно в последние пару лет, наконец он чего-то добился в карьере и в семье, повидав немало лишений в юности. И наконец в жизни все было нормально, как у многих, просто и приятно. Вот-вот, и он позабудет, что когда-то было плохо и тяжело, вот-вот, и у них будет семья с детьми, и он никогда ни при каких обстоятельствах не оставит их. Они не будут страдать в брошенном доме. Будет верен, ведь это, оказывается, совсем несложно. Отец, да что с тобой было не так, ха?***
Пожалуй, хватит на этот вечер счетов, время для седативных лекарств, хотя почему бы и не заменить их чем-то более приятным и крепким? Голова и так исходит болью, так что боль на утро не слишком ухудшит обычное состояние. Конечно, бесконечно жаль работу, через пару лет он мог бы стать еще успешнее, его природная удивительная память и проницательность делала его по-настоящему стоящим психотерапевтом. Он с охотой вникал в проблемы своих пациентов, распутывал детали, ничего не упуская и действуя в интересах человека. Получал удовлетворение от пользы, которую мог принести там, где люди не могли справиться и заходили в тупики своих жизней. Но теперь от памяти не осталось почти и следа, любая продолжительная деятельность приносит лишь головную боль, а последнее, что он смог запомнить во всех деталях своим цепким сознанием, он по иронии хочет забыть больше всего. Да и с апреля не происходит ничего запоминающегося, все тянется и тянется, как сладкий противный сироп, и вот уже ноябрь, и сироп засахарился на стенках и становится похожим на лед. Наверное, так и ощущается время, когда у тебя нет цели, и ты не собираешься хоть как-то искать эту цель и вообще делать что-либо вне зоны своего существования на нескольких квадратных метрах. Кого он все это время пытался обманывать, все-равно рано или поздно ничего бы не получилось. У него всегда был гнилой корень, и это не исправляется большой зарплатой или улыбающейся женой. Теперь он тот, кто есть на самом деле, жалкое, ничего не стоящее создание, которое появилось на этом свете по какой-то ошибке, и этот свет не приготовил для него ничего, кроме роковых случайностей и страданий. Эти мысли странным образом всегда успокаивали, ведь для них не нужно было ничего придумывать, надевать какие-то маски или учитывать какие-то условности, это просто было его теперешней жизнью, куда почти не проникал воздух и свет. И ведь этого самого почти он подавно не заслужил. Это почти никак не давало сдохнуть где-нибудь в канале, не дойдя с почти помогающей физиотерапии до почти ставшего родным маленького жилья. Почти лучший и точно единственный друг, такой, каким Гуан Яо мог только мечтать родиться в какой-нибудь параллельной вселенной. Во всех отношениях хороший и при этом иногда такой наивный, что становилось неловко. Гуан Яо, очнувшись после аварии, и через несколько дней осознав всю ситуацию и прикинув примерный план отступления из своей жизни, планировал сразу же после продажи жилья разорвать все контакты с коллегами и немногочисленными знакомыми, не оставив ни адресов, ни телефонов. И сам не понял, как не смог этого сделать с Сичэнем. Тот приходил к коллеге каждый день, принося домашние, кажется, гостинцы, и немного задерживаясь, в основном не зная, что сказать. Потом забрал его из больницы, потом звонил уставший после работы, старался каждый день. Это неслабо раздражало, поэтому Гуан Яо спустя месяц предложил встретиться, дабы не продолжать эти затянувшиеся молчаливые сожаления в трубке. Сичэнь в тот день был более неловким чем обычно, а у Яо постоянно слезились глаза, так как он впервые за полтора месяца находился на ярком солнечном свете. Они, промучившись, посетили уличное кафе, немного обсудили коллег, прошлых коллег, если быть точнее, и разошлись. Мужчина повыше, коим являлся Сичэнь, напоследок проводил А-Яо, высоко держа единственный зонт. Так как начался сильный дождь, а тот наотрез отказался добираться до дома на чем-либо имеющем колеса. Так он и узнал новый адрес Гуан Яо и так и проследовал в его новый опустошенный мир.***
После оба как-то не сговариваясь сделали вывод, что встречаться на улице или в общественных местах слишком утомительно. Сичэнь в целом не очень был заинтересован в чем-то развлекательном, Гуан Яо по понятным причинам плохо переносил счастливых и беззаботных людей вокруг. Еще через пару недель Сичэню пришла идея пригласить друга к себе, они в прошлом работали в разных филиалах, так что Яо не встретил бы там своих коллег, и у Сичэня был свой кабинет, как у заведующего отделением. Это показалось довольно неплохим предложением, и они действительно встретились, кажется, в июне. Яо бывал здесь давным давно, кажется, по случаю какого-то семинара, и уже тогда заглядывал в его кабинет. Но все-равно помнил, что интерьер немного изменился, добавилось пара предметов мебели и появились картины на одной из стен. — Смею поинтересоваться, друг, это картины твоей руки? — Одна их них, А-Яо, та, на которой пейзаж, — усмехнулся Сичэнь. — Вторая, скорее, для симметрии, я даже не удосужился узнать автора, что очень невежливо, — потупил взгляд его друг. — Не знать чего-то иногда тоже неплохо, — пространно бросил Гуан Яо. — Пожалуй. Пожалуйста, проходи. В тот вечер они пробовали ароматный чай из чьих-то прошлогодних подарков, как и полагается, хранящихся в залежах стола. И, кажется, проболтали до самого вечера. Вел беседу, конечно, в основном Сичэнь. Благо у него не было проблем с общением, и он, возможно, неосознанно, старался увести разговор в максимально далекие от реальности темы. Кажется, он рассказывал про недавно прочитанную книгу и про то, как увлекся ею, не заметив прошедших выходных и даже забыв поесть хотя бы раз за два дня! Яо не раз задумывался, как такой удивительно светлый человек тоже, по сути, живет жизнью одиночки. И почему. Ведь не было никаких видимых причин того, что могло бы ему помешать встретить кого-то и окружить того счастливчика всей своей заботой и добротой. Эти абсолютно не достойные друга мысли в последнее время занимали его, так как ни на какие рассуждения о мировых или философских проблемах сил попросту не было. И тем более он уже совершенно открыто перестал считать себя достойным человеком. Поэтому тогда он просто молчал и с неприкрытым интересом разглядывал лицо Сичэня почти весь вечер. Сичэнь же едва ли мог уловить какой-то интерес, помимо посвященного предмету беседы. Гуан Яо же позже уловил, что ему стало немного, совсем немного, легче идти домой. И немного, почти незаметно, меньше стало ощущение тошноты от этого дня.***
Он понял, что ему хотелось бы прикосновений. Самых легких, или даже случайных, но как это возможно при ситуации, которая вообще не об этом. И удача, с которой у Гуан Яо были очень изощренные отношения, решила подыграть. Следующий раз они встретились все в том же кабинете, но на этот раз был весомый повод, день рождения парня, хрупкого, с отросшими волосами и совсем не молодым взглядом, хотя исполнялось ему всего тридцать два. Сичэнь долго сомневался, стоит ли вообще что-то предлагать, ведь все эти праздники всегда бередят воспоминания и зарытые где-то глубоко несбывшиеся мечты, желания, и еще неизвестно, хорошо ли их вообще отмечать, ежегодно заставляя себя прокручивать всю свою жизнь, отсчитывая себе еще небольшой отрезок. Сам мужчина после тридцати пяти как-то перестал отмечать свой день, и это было не самым плохим решением. Но вот они были здесь, Гуан Яо даже принес из кондитерской какие-то сладости, а встречающий, оказывается, приготовил закуски и вино. Не улыбался правда никто, но это ничуть не портило общую картину, она не была гнетущей, просто улыбаться как-то совсем не тянуло. После недолгой приветственной беседы, в основном о стоящей жаре и планах Сичэня на это лето, он несколько замешкался, не ответив, и достал из ящика что-то запакованное прямоугольной формы. — Дорогой друг, что же ты, не стоило вовсе, я не... спасибо. — А-Яо, это не золотые часы, открывай, — немного все же улыбнулся Сичэнь. И в руках Гуан Яо оказалась картина, не очень большого формата, такая светлая, она будто светилась в его руках и изображала несколько пионов, белоснежных, как самые чистейшие помыслы человека стоящего напротив. Гуан Яо несколько секунд молча смотрел на полотно, затем то ли усмехнулся, то ли вздохнул и искренне поблагодарил дарившего. Откуда ему было знать, что так ранее любимые им пионы превратились теперь в белоснежный гвоздь в его голове. Откуда ему было знать, что в тот злополучный день Гуан Яо с женой ехал посетить Фестиваль ранних пионов. Конечно же, Сичэнь знал только лишь его любовь к этим цветам, вот и написал их, прекрасно, надо сказать, можно было залюбоваться. Гуан Яо чувствовал, что скоро может не сдержаться, поэтому решил поскорее открыть вино, и они даже смогли посидеть полчаса в относительно-приветливой атмосфере, но на третьем бокале Сичэнь завел разговор о какой-то выставке, взгляд опять вернулся к картине, и Гуан Яо сам не заметил, что что-то не так, голову повело, и он понял, что, кажется, льются слезы. — А-Яо, А-Яо, стой-стой-стой, не вставай, подожди, что... — испуганный мужчина быстро подошел к нему, зачем-то достав платок, — подожди, не запрокидывай голову, сейчас, это, наверное, вино, я такой дурак, я почему-то решил что... Гуан Яо видел его руки так близко впервые, и даже несмотря на туман в голове, мог разглядеть, что они подрагивали. Платок нужен был не для слез, оказывается, кровь пошла носом, хорошо что двое из двоих в этой комнате были с медицинским образованием. Через несколько минут Гуан Яо, уже пересев на диван, спокойно пил воду, а рядом сидел Сичэнь, будто боявшийся отойти хотя бы на шаг дальше. — Прости, прошу, А-Яо, не нужно было все это устраивать, давай я отвезу тебя домой, или хочешь, можно устроить тебя здесь. Как ты себя чувствуешь? — Не переживай, Лань Хуань, со мной случается... иногда. Переживать совершенно не стоит. — Прости, — Лань Сичэнь стал говорить тише, — представить не могу как ты справляешься, но ты молодец, ты, — ладонь внезапно накрыла кисть Гуан Яо, — ты очень сильный, хотел бы я быть в силах хоть как-то помочь, но что мы можем против судьбы. Гуан Яо развернул ладонь и переплел их пальцы. Стало так спокойно, и дыхание немного затаилось. — Ты мне очень сильно помог, Лань Хуань, я никогда не смогу отблагодарить тебя. Ладонь Сичэня чуть сжалась и вернулась к себе, он посмотрел на сидящего с только ему присущей теплотой и отправился к столу, — Ну что ж, — немного кашлянув, — я весь вечер хочу попробовать эти занимательные сладости из новой кондитерской, — привычным голосом отозвался Лань Хуань. Ты уж извини, но похоже, все они сегодня для меня, хехе. — Я впишу в ваш счет к следующему визиту, эргэ, — немного улыбнулся Гуан Яо. Прикосновения. Руки были такими, как он и представлял. Изящными, но не хрупкими, не теплыми, но и не ледяными. Казалось, что идеальными. В этот день Гуан Яо получил самый главный подарок, о котором и не ожидал, что будет мечтать.***