aMNESIA

Он не любит чужих прикосновений, он ненавидит, когда к нему прикасаются, ведь от этого чешуя становится грязной, липкой, на ней оседает и кожный жир, и частицы омертвевшей кожи, и главное — запахи! Запахи, которые въедаются под чешую так, что сам себе становишься противен, и избавиться от них очень трудно. Настолько трудно, что только водой можно смыть, погрузившись в неё полностью. Но ещё попробуй найди здесь чистую воду! Только одним рукам он позволял к себе прикасаться изо всех рук тех существ, которых заносит сюда, в Межмирье, туда где время есть и нет одновременно. Только к ним одним он льнул сам, оплетая их непокорного владельца своими руками и ногами, словно сетями опутывал, в наивной надежде задержать его рядом, здесь, на Обороте, где пересекаются пути во все миры, словно рельсы на узловой станции. Он упросил Бабулю, чтобы она заморочила человеку дорогу отсюда, только потому что ощутил как сам застрял в янтарно-чайных глазах Новоприбывшего, запутался в его кудрях, словно в неводе, абсолютно без надежды отсюда выбраться. Он абсолютно чётко почуял в этой душе продолжение самого себя. Таких во Вселенной называли Связанными, Предначертанными, сужеными, и неважно какого пола и расы были эти души. Главное было то, что они были продолжением и завершением друг друга, и если им везло повстречать друг друга, то даже за гранью темноты могли почувствовать взаимное влечение. Змей послал мысленную просьбу Деду, чтобы тот не отдавал этого человека Великой Прабабке, а уступил бы его ему, и никому больше. Дед никогда не любил, когда на него пытались давить, но этот внук никогда ничего ещё не просил так сильно и напористо, и переборов внутреннюю досаду, дед сдался, спустив его вниз, где Змей прикоснулся к своему человеку, получил ответное, пускай и пренебрежительное, грубое прикосновение, давшее энергию преобразования, и смог принять вид, подобный тому, какой имело существо, в котором обитала связанная с ним душа. Обернувшись в человеческой личине, он всё же не был полностью человеком, и Новоприбывший не удивился этому. Для него это само собой разумелось, ведь он видел, как на глазах у него рептилия обернулась человекоподобным существом. Но была ещё главная тема, которую Змей с человеческим именем считал нужным оговорить. Они и говорили, когда Змей возвращался из Леса. И каждый раз он надеялся, что эти разговоры дадут свои плоды. Что в глазах и голосе человека наконец-то появится долгожданное тепло и тот самый, греющий душу свет, который могут давать только человеческие существа, и что этот тёплый свет заставит бежать быстрее кровь в его вечно ледяных пальцах, но... Нет. Эти разговоры были сродни общению с улиткой, занявшей в своей раковине глухую оборону. Даже видя Дазая умиротворённым и расслабленным, Фёдор не обманывался надолго его душевным состоянием. Тот то и дело показывал, насколько тяготится тем, что находится не в своём мире, и больше для этой души было не важно ничего. Даже секс, навсегда скрепивший их Связь, не помог заставить этого моллюска высунуться из панциря, оставшись всего лишь голым потрахом, без той самой искры, обычно вспыхивавшей между Связанными во время закрепления Связи. Эта душа, несмотря на понимание того, что её необъяснимо тянет к Змею, наотрез отказывалась тепло относиться к нему, даже в ответ на постоянную заботу и ласку, ежедневно, ежесекундно отталкивая его. Словно подозревая, что именно этот внук Полумрака виновен в том, что она стала пленницей этого места, и не может отсюда вырваться. Уж большей насмешки Хозяйка-Судьба не могла придумать — свести вместе Связанных, одному из которых наплевать и на эту связь, да и на то, какой дальше будет его собственная судьба, фактически сделав второго из Предначертанной пары тюремщиком первого. Каждый раз Дед, встречая Змея в Лесу, расспрашивал, изменилось ли что-то между ним и этим человеком, не уставая напоминать, что ждёт внука, если этот человек так и не даст ему ответного тепла здесь, на Обороте, изнанке всего сущего, который находится везде и нигде. И чем придётся заплатить, если... Если ответное чувство всё же появится, то Змей всё равно не сможет задержать эту душу здесь. И сам последует за ней, переродившись в том времени и мире, где будет обитать его Связанный. Но не в тот момент, где эта душа соединится с телом, а много раньше, родившись как обычный человек, не Дитя Сумрака. Может быть, даже и на другом краю земного человеческого мира. Закрепив свою Связь с существом из иного мира, влюблённый межмирец становится потерян для своего измерения, если соединяется с душой из чужого мира. Но души в Межмирье не задерживаются навсегда, и когда межмирец решает последовать за своей любимой душой, он становится жителем другого мира. И если это мир людей, то он рождается в нём, как и любой смертный, отнимая жизнь у тех, кому обязан жизнью. Вселенная решает — отец это будет, или мать, или оба родителя. Либо сам иномирец погибнет не родившись, если уж слишком будет несовместим с миром, где живёт его любимая душа. Змей, переродившийся на Земле, с самого рождения должен был нести на себе клеймо сироты, чья мать умерла при его рождении. И абсолютно, напрочь забыть и о том, ради кого он сюда попал, и о том, как они встретились, что между ними было, и о том, кем он сам был в прошлом рождении, и зачем он здесь. Человек по имени Фёдор Достоевский, который даже не знал, что увидел свет внутри затерянного в горах домике, единственном строении, оставшемся от старинного замка, уже несколько столетий принадлежащего роду Мори, и всю сознательную жизнь проживший в Москве, до этого года даже не подозревал, что у него в этом мире существует два родных человека на далёких Японских островах. Из них — одна родная душа по имени Дазай Осаму, которая тоже всё-всё забыла при возвращении из Межмирья, притащив Фёдора за собой, но которая видит эти воспоминания в своих снах, и даже не понимает, что именно она видит. Никто, даже его Бабка, Полутьма, не ожидала, что в этом мире её внуку придётся кроме матери, родившей его, потерять ещё и ту, которая его вырастила. И что на всё на это будет только одна злая воля богатого избалованного чудовища, не ведавшего по жизни другого принципа, кроме слова: «Хочу!», которое теперь должно быть наказано за то, что посмело захотеть чужое. И уж тут Полутьма получила полную власть над тем, кто посмел попробовать вмешать в плетение Судьбы для двух сердец диссонанс из своих аляповато-дерзких нитей. *** Когда теряешь близких, весь мир переворачивается с ног на голову. Всё начинает напоминать иллюзию, всё непостоянно, и прямо выпячивает своё непостоянство. И ты боишься жить, потому что понимаешь, что часть этого непостоянства ты сам. И следующий в очереди, возможно, ты. И с этим страшно жить. Страшно засыпать, страшно просыпаться. Это действительно так и есть. И Дазай, нет, Осаму, единственный, кого хотелось видеть рядом. Фёдор не знал, и не понимал, отчего так случилось. Отчего ему снились те сны, почему они так быстро сблизились, не успев даже толком узнать друг друга? И почему то, что ощутил к этому парню Фёдор, имело вполне конкретное название, а другого и на ум не приходило? И почему именно это чувство, если до сих пор Фёдор жил, как примороженный, не давая никому к себе толком прикасаться? Может, потому, что это чувство было взаимным, а по-другому Фёдор себе это даже не представлял? Вопросов было немеряно, но где найти ответы, он не знал, и не хотел искать. Он просто знал, что именно так и было правильным, и плевать, откуда шла такая уверенность.