Серийные самоубийцы

      По спине пробежала холодная дрожь, но ввиду привычки я даже не вздрогнул. Приподнялся, воспринимая ноющая боль как что-то привычное и крайне мерзкое, сродни утренний гололедице или моросящему дождю, что будто на зло застает тебя тогда, когда не успеваешь на последний пригородный автобус.       Бросив мимолетный взгляд на предплечье, отметил, что сегодня все было еще паршивее ( хотя, казалось бы, куда хуже? ) -- цветов было больше. Они медленно прорывались сквозь кожу, оставляя уродливые рваные раны, и обвивались тугими стеблями вокруг израненного запястья.       Я усмехнулся, встряхнул рукой - кривые алые кляксы брызнули на белую ткань одеяла. Если бы мне " посчастливилось " встретить своего соулмейта, я бы в первую очередь вкатил ему огромную сумму за химчистку. Кровь отвратительно отстирывается.        Интересно, насколько же отвратительна жизнь у этого человека, что он с таким остервенением режет себя, будто кожа - это газетная страница с несчастливым астрологическим прогнозом? Может мой соулмейт увлекается садомазохизмом? Или вовсе больной шизик... Остается только гадать.       И вновь губы сами собой искривились в горькой усмешке. Одни и те же вопросы возникают в моей голове каждое утро и, порой кажется, словно я застрял в петле времени. Одно и тоже ежедневно. Время ползет, словно старая черепаха, еле-еле переставляя свои дряхлые лапы; и даже чай на столе, все еще, как мне кажется, горячий. Время застыло и для него.        Я жутко устал и жить через силу уже не кажется таким уж забавным хобби.       Последние несколько месяцев цветы не покидают моих рук ни на день. Старые завядшие лепестки ещё не успевают осыпаться, как на их месте уже стремится пробиться новый бутон. Этот кроваво-лазурный кошмар будто бы стал частью моей сущности, слился с телом. И порой даже сложно представить, что из моей жизни когда-нибудь пропадут эти следы моей незавидной судьбы.       Вставать не хотелось. Воздух в подвале был сырой и холодный, а теплое пуховое одеяло никак не хотело меня отпускать на растерзание суровым будням. Я был ему всецело благодарен, но, увы, его стремления были напрасны - вставать всё равно было нужно. Я и так благополучно прогулял несколько дней, и если мать вновь увидит меня сегодня дома, то будет расстроена.       Руки мелко подрагивали то ли от недосыпа, то ли от злости. Мне с трудом удалось оторвать от подушки голову, которая словно налилась свинцом после очередного беспокойного сна. Я потянулся к прикроватной тумбочке, открыл ящик, заставляя старую мебель заскрипеть хлипкими креплениями. Достав полупустую пачку салфеток, я оттер запекшуюся кровь. Спустя минуту упаковка была опустошена окончательно, а салфетки, превратившиеся в мятые кровавые бумажки, отправились под подушку.       Подняться с кровати окончательно казалось просто непосильной задачей. Стоило только высунуть оголенные ноги из-под одеяла, как их касался холодный подвальный воздух, пуская по телу неприятную зябкую дрожь.       Справившись с этим поистине наисложнейшим испытанием, я тут же закутался в колючий плед и просеменил до кучи сваленной на столе одежды, по пути несколько раз споткнувшись о пустые банки из под пива и различную рухлядь, которая появлялась в моей комнате регулярно по непонятным мне самому причинам.       Разрыв кучу относительно чистой одежды, я нашёл-таки свою старенькую, но уж очень удобную и тёплую бордовую толстовку. Натянул кое-как, вновь зарычав про себя, когда рукава из грубой ткани задели цветы.        Бесило. Как же меня все бесило.       Сегодня было пасмурно. Дождь только-только начинал накрапывать на свинцовом небе и мелкими холодными каплями застывал на неприкрытых участках кожи. Ветер, будто обезумевший, швыряет по тротуарам пожухлые листья, смешивая их с грязью и людским разочарованием. Холод упорно пытается забраться за шиворот, но капюшон, вовремя накинутый на голову, мешает его коварным планам.       Неспешно шагая к автобусной остановке, я ёжился, сводя плечи и пытаясь спрятать оголенную шею в растянутом вороте толстовки, будто это бы помогло мне сохранить жалкие крохи тепла. Желая поддержать стремительно увядающее тепло, я протянул руку к заднему карману и вытащил помятую пачку.       С губ тут же слетело грязное ругательство. Паршиво. Осталась последняя сигарета, а протянуть нужно как минимум ещё часов восемь. От осознания поганости ситуации к горлу подкатил нервный ком — моя зависимость от этих никотиновых палочек давала о себе знать.       К счастью ( или к сожалению), решение принял как всегда быстро и не особо обдуманно. Достаю заветную сигарету, выкидывая пустую пачку в урну, и закуриваю. С наслаждением ощущаю, как табачный дым медленно, но верно заполняет лёгкие. Напряжение, всё это время сковывающее спину, спадает, приятная дрожь пробегает по затылку, а краски вокруг уже не кажутся столь серыми и отвратительными. Существовать и вправду становится чуть легче.       Чей-то сдавленный, глухой кашель заставил меня вынырнуть из своих бессмысленных мыслей. Я уже почти подошёл к остановке, от которой шёл автобус в школу, когда заметил стоящую под мутным, ржавым козырьком фигуру. С неким запозданием и легким недоумением, я смог понять, что передо мной парень. Роста он был невысокого, да и будто нарочно горбился, сводил плечи и подгибал колени. Сложилось впечатление, будто он специально пытался как можно сильнее скукожиться; сделаться меньше и незаметнее.       Телосложение у незнакомца было пусть и мальчишеское, но чересчур хрупкое — этого не могла скрыть даже мешковатая одежда. К тому же, с толку сбивали бледно-голубые, будто выцветшие, волосы, которые были заплетены в лохматый хвост. На хлипком, растянутом ремешке, переброшенным через плечо, болталась гитара. Но больше всего меня впечатлила странная маска, полностью скрывающая лицо неизвестного. «Парнишка что, до сих пор не переоделся с хэллоуинской вечеринки?» - пронеслась в голове забавная мысль.       Короче говоря, впечатление о парне сложилось пренебрежительно-забавное – он явно фрик, не исключаю даже, что какой-нибудь закоренелый нарик.       Только я хотел перевести своё внимание на что-то более интересное, как парнишка вдруг вздрогнул всем телом и зашелся хриплым кашлем. Он стал хвататься тощими пальцами за грудь и горло и хрипеть, будто пытаясь выкашлять собственные легкие; в общем, он подавал все признаки приближающейся кончины.       Здравый смысл твердил (буквально-таки вопил): не подходи к нему. Вон уже показались желтые фары. Просто молча жди своего автобуса, Джонсон…       Но, я всегда знал, что прислушиваться к здравому смыслу — явно не моё. Да и внутри что-то раздражающе скреблось и ныло, заставляя меня ускорить шаг и направиться прямиком к чудаковатому парню.       — Чувак, ты в норме? — спросил его я, стараясь сохранить подчеркнуто спокойное выражение лица. Я небрежно бросил уже почти выкуренную сигарету на сырой асфальт, замечая, как незнакомец задумчиво проследил за её падением. Я примял упавший окурок подошвой кед, и парень тут же перевёл на меня встревоженный взгляд. Неестественно голубые глаза пугающе блеснули в тени маски.       — А…? — парень не сразу понял, что я обращаюсь именно к нему. Он стал нервно оглядываться и мельтешить взглядом вокруг, но убедившись, что на остановке кроме нас двоих никого нет, взглянул на меня. Он старался не встречаться со мной взглядом, и лишь приглушённым из-за маски голосом, буркнул: — Да, всё просто прекрасно.       Его хриплый голос, будто тупой тесак по куску железа, оцарапал слух, заставляя желудок скрутится от неприятного ощущения.       Автобус с тихим шелестом шин подъехал к остановке, и двери в салон открылись. Парень, напоследок издав еще один хриплый вздох, бесцеремонно юркнул в автобус. Я, чуть помедлив, неспешно зашёл за ним, примечая, что тот уже успел забиться в дальний конец салона на одиночное место. Я лишь хмыкнул, приложив проездную карточку к валидатору, и плюхнулся на ближайшее сиденье.       Да уж, ну и кадр — точно какой-нибудь чокнутый социопат. И зачем я только к нему подошёл?       Все тридцать минут, занимающее дорогу до школы, я не мог удержаться, то и дело поглядывал на парня. Тот так не разу и не пошевелился, отрешённо уставившись в окно пустым, стеклянным взглядом, лишь иногда перебивая шум тарахтящего автобуса хрипящим кашлем. Мальчишка не вышел ни на одной из многочисленных остановок, и это заставило меня задуматься о том, что, возможно, он учится в той же школе, что и я. Ибо в моём городе было всего два места, где обычно находились дети и подростки – местная школа и компьютерный класс с подпольным баром, но тот находился в совершенно другой стороне, так что мой вывод был вполне закономерен. Он, к тому же, явно был новеньким, ибо я бы точно запомнил его необычную внешность, если бы видел его в школе раньше.       И вправду, когда автобус остановился на нужной мне остановке, парень молниеносно выскочил из салона, уверенными шагами направляясь к воротам школы Нокфелла.       Почему-то мне до безумия захотелось помчаться вслед за ним. Но я, памятуя, чем закончилась моя несдержанность ранее, держал себя в руках.

***

      Нудный медленный голос миссис Пакертон наводил сонливость и просто-таки убивающую скуку. Голова была тяжёлая, а в висках стучало, будто мне целенаправленно и методично стучали чем-то по голове. Глаза предательски закрывались, я то и дело пытался подавлять зевоту. Сгустившиеся за окном тучи и ветер, безжалостно гнущий голые ветки, нагоняли тоску. Мысль, что придётся выйти из тёплого помещения, заставляла пробегать по спине колкие мурашки и уже заранее недовольно морщить нос.       Прозвеневший звонок вынудил меня лениво подняться. Класс тут же наполнился раздражающем гамом. Я же, подавив очередной зевок, неспешно поплёлся к выходу.       Сводило желудок. Возможно, из-за того, что я завтрак сегодня пропустил, а может, больной мозг требовал очередную дозу никотина — я сам ещё не осознал до конца истинную причину своих неприятных ощущений.       Решил сначала утолить голод. Но придя в столовую, желание есть само собой отпало: на тарелках учеников красовался помятый сэндвич с тошнотворно-вонючей колбасой. Уж лучше потравить себя очередной сигаретой, чем сожрать это дерьмо. Как некстати возникла мысль о той последней выкуренной сигарете. От досады я тихо чертыхнулся и закусил и без того обветренные губы.       Уже совсем упав духом и отчаявшись, я заметил Эшли, стоящую недалеко от шкафчиков. Это породило в душе слабый, но все-таки огонёк надежды. Кэмпбелл склонившись (и будто нарочно отклячив чуть прикрытую юбкой задницу), заискивающе глядела куда-то за угол, в другой коридор, который был скрыт от моих глаз. В моей голове даже не возникло предположения, что же смогло заинтересовать эту двуличную кокетку.       — Привет, Эш, — проговорил я, привлекая внимание девушки. — Ну и что же там такого впечатляющего?       Девушка тут же вздрогнула, выпрямилась и злобно зашипев, толкнула меня в плечо.       — Эй, тише ты! – пробурчала Эш, одергивая короткую юбчонку. – Ты зачем внимание привлекаешь, а, патлатый?       Я закатил глаза и промолчал, Эшли же продолжила:       — Чего тебе? Не ожидала тебя увидеть тут… ну, ближайший месяц точно, — усмехнулась Эш.       — Не ёрничай, — меня раздражали её насмешки, но я всё равно продолжил разговор, желая добиться желаемого, — Ты так и не ответила: что там?       Я выглянул в коридор, куда секунду назад с интересом смотрела Эшли. Но сейчас он был почти пуст, за исключением нескольких учеников из параллели. Я сомневаюсь, что именно они привлекли её внимание.       — Да ничего особенного. Всего лишь новенький. Ты, кстати, его уже видел? — я не сразу понял, о ком говорит девушка. — Ну, чудаковатого такого, с маской на лице и девичьим хвостиком.       Образ сутулого парнишки с остановки тут же всплыл перед глазами.       — Больше тебе скажу: мы, видимо, живём рядом, ибо я ехал сегодня с ним с одной остановки.       — Воу… ну, этот малый только что чуть не сцепился с Фэлпсом. Сейчас оба у директора сидят.       — Да, не повезло мальцу в первый же день столкнуться с Трэвисом. Хотя, не удивительно, что он прицепился к нему.       — Это да. Выглядит он и вправду… — Эшли замялась, видимо пытаясь подобрать более верные слова… — нетипично.       Я лишь хмыкнул. И чего она так жеманничает? Можно ведь просто называть вещи своими именами: выглядит он как фрик, ещё и с пидорскими наклонностями, видимо. Нет, ну серьезно, чего только прическа стоит! Именно это в Эш бесило: она строила из себя пиздецки правильную, прямо до тошноты. Из неё было почти нереально вытащить что-то по-настоящему искренне — все её слова, предложения, были тщательно отобраны и профильтрованы, а затем заучены. Словно пьесу в театре отыгрывала. Иногда, конечно, можно было заметить, как её кукольные губы поджимаются, а в голосе проскальзывают еле заметные и дрожащие нотки злости. Стоит только вспомнить её подкол по поводу моей посещаемости. Но это было настолько редко, что скорее стало исключением, нежели правилом.       — Короче, ладно… я с просьбой. Стрельни сигарету до завтра, я забыл переложить всё своё добро в другие джинсы, и вот, хожу, мучаюсь теперь, — нагло и бессовестно соврал я.        Да-да, при всей этой показушной маске «пай-девочки», Кэмпбелл курила чуть ли не с десяти лет, причём на постоянной основе. Я знал о её пагубном пристрастии, но не распространял об этом: не было никакого резона, да и не особо хотелось, чтобы потом девушка устроила мне тёмную ( а она могла). Хочет строить из себя куклу на публике — пусть строит, мне глубоко и основательно похер. Эшли же, в качестве благодарности за мое молчание, позволяла иногда стрельнуть у неё сигаретку.       — Тебе повезло, Джонсон, — Эшли стала оглядываться по сторонам и, когда убедилась, что поблизости никогда нет, выудила из кожаной брендовой сумочки пачку не самых дешёвых сигарет и протянула мне. — У меня как раз две последних осталось.       Я вытащил одну и, отправив её в карман, буркнул пресловутое и формальное «спасибо» и, не прощаясь, поплёлся к выходу. Даже несмотря на отвратительную погоду, сидеть ещё два урока не было никакого желания.       Резкий порыв ветра швырнул в лицо волосы, как только я вышел на улицу. Кое-как отплевавшись от попавших в рот прядей, накинул на голову капюшон и быстрым шагом двинулся к воротам школы. Главное, чтобы директриса, занятая разбирательствами с новеньким, случайно не выглянула в окно, а то точно в очередной раз получу по шапке.       Отойдя от школы на достаточное расстояние, я сбавил шаг. Ледяной ветер жёг щеки, а ноги в помятых кедах из тонкой ткани уже начали неметь.       Спасибо, что хоть снега нет — лишь лужи покрыты тонким слоем льда, да иней поблёскивает на пожелтевшей траве.       Видимо, во мне проявились какие-то смутные мазохистские наклонности, ибо вместо того, чтобы направиться на ближайшую остановку, я решил прогуляться.       Домой идти не хотелось. Я уже несколько недель ловил себя на мысли, что сидя в своём подвале, я в буквальном смысле схожу с ума. Собственная комната стала словно тюрьмой. Почему-то именно дома, чужие эмоции ощущались особенно остро и ярко, поглощая и затапливая сознание. Каждый раз хочется свернуться клубочком и не дышать, не шевелиться, будто каждое движение бередит кровоточащие раны.       Раньше казалось, что проще всего — не сопротивляться. Подчиниться, отдаться и не рыпаться — просто плыть по течению. Ибо я понимал — пока мой соулмейт не начнёт хоть как-то пытаться справиться со своими демонами, я ничего поделать не могу. Это в нашей природе: любоё чувство, а особенно яркое переживание твоей половины ощущается тобой, будто собственное. От этого нельзя избавиться или каким-либо образом закрыться. Так какой тогда смысл сопротивляться?       Но сейчас во мне взыграли бунтарские чувства. Хотелось если и не избавиться от этих ощущений, то хотя бы на какое-то время их приглушить и отсрочить. А ледяной ветер и морозный воздух отлично отрезвляли. И плевать, что ноги окончательно онемели и пальцев совсем не чувствую — не хочу поддаваться хотя бы сегодня.       Достал сигарету, так любезно одолженную Эшли. Наконец-то рассмотрев её, я поморщился — вишнёвая. От одного представления приторного ягодного вкуса на языке захотелось блевать. И как вообще можно курить вишнёвые сигареты? Какое-то извращение. Хуже них, наверное, только ментоловые.       Но делать нечего — дареному коню, как говорится, в жопу не смотрят*. Да и организм настойчиво требовал, чтобы его поскорее вновь потравили. Абсурдно, не правда ли?       На удивление, первая затяжка оказалась весьма терпима. Вкус не был настолько отвратителен, как я себе представлял. А после второй и третьей сладковато-горьковатое ощущение на языке даже стало чём-то привлекать.       Вот как оно. Не всегда, что кажется абсолютно отвратительным, таким и является. Это мысль вызвала горькую улыбку на лице. Смешно — я сам даже не понял, почему.       Навязчивая мысль родилась в голове. Я чуть отогнул край рукава толстовки, бросая взгляд на показавшийся бутон голубой маргаритки.       Стало интересно: что будет, если сейчас прижечь его ещё не истлевшей сигаретой? Что почувствую я? Что почувствует мой соулмейт, когда я так легко начну уничтожать его творения?       Поймёт ли он, насколько я ненавижу эти блядские голубые маргаритки?