Серийные самоубийцы

      В кабинете было душно. Я то и дело оттягивал ворот толстовки, будто надеясь, что это хоть немного поможет справиться с удушьем, настигшим меня весьма не вовремя. Да ещё и это блондинистое нечто гневно прожигало мне взглядом спину — это неимоверно раздражало. Я буквально кожей чувствовал всю злость, которую испытывал сейчас мой новый знакомый. — Фишер, с вами точно всё в порядке? — голос директрисы был низким, по-мужски грубым, что резко резонировало с её худым телосложением и небольшим ростом. — Может, стоит пойти в медпункт?        Взгляд женщины был сердит, но при этом выражал беспокойство. Я лишь фыркнул, вкладывая в этот многозначительный звук как можно больше заносчивости. Я не желал что-либо отвечать, но не потому, что слишком горделив — вовсе нет. Просто я чувствовал, что если сейчас произнесу хоть слово, новый приступ кашля одолеет меня. — Молодой человек, ответьте хоть что-нибудь! — на повышенных тонах произнесла директриса, нахмурив тонкие светлые брови       От злости и растерянности я заскрежетал зубами. Как бы мне этого не хотелось, пришлось собрать волю в кулак и разлепить сухие губы. Стоило только мне попытаться что-то произнести, кашель вполне ожидаемо сковал горло. Понадобилось несколько секунд, в течении которых я успел тысячу раз обматерить всех и вся. Ну почему мой соулмейт даёт о себе знать как всегда так «вовремя»?        Вскоре кашель был почти подавлен, я выпрямился, и смог наконец-то проговорить: — Это всего лишь аллергия обострилась, миссис Ридли, не стоит беспокоиться. — По-моему, этого прокаженного нужно изолировать, — прошипел за спиной белобрысый. — А то вдруг он меня дебилизмом заразит? — Да тебя и заражать не надо — ты сам переносчик.       Я обернулся, скорее на инстинктах, ожидая ответного удара в спину. Хотя, какая-то часть меня всё же стремилась насладиться его реакцией. Парень яростно сжимал кулаки и явно сдерживал желание размазать меня тонким слоем по стенке. Наверное, если бы мы находились не в кабинете директора, то он бы с радостью это сделал — его стремление отчётливо читалось на лице. — Так, вы оба — прекратили перебранку! Ещё одна подобная стычка и я внесу выговор в ваши личные дела. Вы меня поняли?       Пришлось кивнуть. Блондин яростно забурчал какие-то ругательства, но всё же взгляд отвёл и чуть заметно склонил голову. Женщина поднялась из-за своего массивного стола и сложила руки на груди. — Фишер, — она смерила меня пронизывающим взглядом, — отправляйтесь домой. Негоже тут расхаживать… с обострениями. И не забудьте принести мне вашу медицинскую карту, я не нашла её в папке с предоставленными документами.       Я замешкался, когда услышал требование директрисы о предоставлении медицинской карты. Я так надеялся, что о ней благополучно не вспомнят, и все пикантные подробности о моём физическом и ментальном здоровье останутся лишь в этой гадкой книженции, в памяти отца и в моём родном городе — Нью-Джерси. Но увы — судьба опять не на моей стороне.        Женщина, разумеется, моего смятения не заметила. Я коротко кивнул, поднял гитару, которая всё это время стояла у стола директрисы, закинул ремешок на плечо, развернулся на пятках и непривычно быстрым для себя шагом двинулся к двери. Белобрысый хотел было направиться за мной, но его остановил суровый голос миссис Ридли: — А вы, Фелпс, задержитесь.       Белобрысый зарычал, но в кабинете остался. Я не смог сдержать злорадную усмешку. Всё-таки, доля адекватности в этой женщине есть.       Улица встретила меня пронизывающим до костей ветром и сгустившимися тёмными облаками. Хотелось сделать глубокий вдох, а затем выдох, чтобы понаблюдать за выпущенным от горячего дыхания облачком пара. Но это желание лишь причислилось к списку из тысячи таких же мечтаний: глупых и неосуществимых.       В этом городе непривычно холодно и промозгло. В Нью-Джерси обычно в это время года ещё светит тёплое солнышко, и можно спокойно носить ветровку. Здесь же холод необычайно настойчив: он пытается забраться под одежду и безжалостно обжечь кожу. Я почувствовал это сразу же, в первый день: стоило мне открыть дверцу отцовского автомобиля, как пронизывающий северный ветер безжалостно обжёг мне уши. Именно холод — первое ощущение, что я испытал в этом северном лесном городке.       От досадных воспоминаний о тёплом Нью-Джерси я цокнул языком. Как выяснилось чуть позднее — зря.        Задыхаться я начал так же внезапно, как и пару минут назад. И если в кабинете директрисы кашель лишь надоедливо щекотал горло, то сейчас у меня создалось впечатление, будто мою шею перетянули кожаным ремнём, а в лёгкие налили жидкого огня. Я рефлекторно схватился за шарф и оттянул его, надеясь, что это поможет вернуть доступ кислорода. Хриплый кашель сковал горло и грудную клетку. От раздирающей боли всё поплыло перед глазами, и казалось, что даже ребра изнутри затрещали. Хотелось содрать с лица проклятый протез, но даже с затуманенным от боли сознанием я понимал, что делать этого нельзя.       Не знаю, как мне удалось доковылять до ворот. Если бы я этого не сделал, то с наибольшей вероятностью просто бы рухнул на землю: ноги отказывались слушаться. Вцепившись пальцами в кованую решетку, я стал пытаться нормализовать дыхание, вспоминая всевозможные тренинги, прочитанные мной в огромном количестве. Но в итоге, я лишь ещё раз убедился, что все эти треклятые советы — брехня.       Не знаю, сколько времени я простоял, навалившись на школьные ворота и задыхаясь. Приступ прошёл так же резко, как и наступил. Сковывающая боль стала постепенно проходить, сменяясь неприятным ноющим чувством в груди. Я медленно разогнулся, пытаясь проморгаться, чтобы избавиться от выступивших на глазах слез.       Стоило мне только убедиться, что приступ окончательно прекратился, как с языка тут же слетело злобное ругательство. Когда же он уже бросит эту блядскую привычку? Он может хоть день прожить без своих сигарет?       Горькая улыбка сама собой тронула губы. Наверное, он точно так же проклинает меня за самоистязание. Даже интересно было бы посмотреть на цветы, которые вырастают на его коже. Какого они цвета, размера? Почему-то мне всегда казалось, что это будут ромашки. Не знаю почему я ассоциировал себя с этими белыми неприметными цветочками.       У моего соулмейта же был явно скверный характер. Это я понял не только опираясь на его пристрастие к сигаретам, но и на цветы. Помню, как был ошеломлен, когда на костяшках руки распустились кроваво-красные розы. Вообще, мой соулмейт редко «радовал» меня столь симпатичными бутончиками на коже. Он предпочитал убивать себя изнутри. Я лишь около полугода назад убедился, что приступы удушья и раздирающего кашля вызывает вовсе не какой-нибудь туберкулез или бронхит: в один из наиболее сильных припадков я выкашлял… лепестки роз. Испугался я тогда знатно — кровавый цвет бутонов сбил с толку. Да и если честно, не особо радует, когда цветы лезут из горла. Весьма неприятно, знаете. К счастью, приступы редко заканчивались этим. Где-то раз в месяц, не чаще. Я, к сожалению, ещё не понял, от чего это зависит. Ну уж точно не от меня — это обнадёживало.       Шёл я минут семь, и даже несмотря на тёплую одежду, чувствовал, как постепенно коченею. Морозный воздух покалывал и кусал открытые участки кожи. Больше всего немели пальцы. Я прятал руки в карманы, но ремешок гитары, отстёгивающий моё плечо то и дело пытался соскользнуть, поэтому приходилось доставать руку из теплого укрытия и поправлять инструмент. Даже протез не спасал от ледяного ветра: щеки и нос покалывало, а замёрзшие уши жгло.       Не дойдя до заветной автобусной остановки лишь пары десятков шагов, я заметил табличку, на которой красовалась бледная, местами потёртая надпись: «Городской парк».       Глупая и совершенно мазохистская идея возникла в моей голове. Несмотря на всю её абсурдность, решение принял быстро и даже особо не думая. Отец сегодня дома, его работа начинается лишь с завтрашнего дня. Придти домой сейчас, пока уроки ещё, по идее, не кончились, чревато для меня бесчисленными вопросами из разряда: « Что, ты опять не поладил с одноклассниками?»; « Надеюсь, они не видели твоего лица, тебе ведь не нужны проблемы?»; «Меня же не вызовут в школу, парень?». А закончится всё его короночкой: «Почему ты не можешь быть нормальным?»       Вопрос, конечно, хороший, но до жути обидный.       Уж лучше я замерзну на смерть, чем вновь буду выслушивать его упрёки.       Парк встретил меня покошенными воротами и витыми решётками. Огромное количество высоких ветвистых деревьев не удивило. НокФелл в принципе был лесным городком.        Я навалился на старые узорчатые ворота, от чего они противно заскрежетали и разъехались, впуская меня в парковую обитель. Узкая песчаная дорожка, по которой я шёл, извивалась; тонкие облезлые ветви деревьев порой чуть ли не лезли в лицо и приходилось нагибаться, чтобы пройти. Мне даже в один момент показалось, что я зашел вовсе не в парк, а в какой-то лес — настолько он был не облагорожен. Ясно дело, ни о каких скамейках речи не шло, поэтому вставал вопрос, куда я могу примостить свой зад, чтобы немного отдохнуть — хождение по столь «чудесному» парку быстро вымотало.       Вскоре я заметил небольшое озерцо. Оно было достаточно незаметно, ибо скрывалось за толстыми стволами могучих ив, что окружили его по периметру. Поэтому то, что я увидел его при наличии всего одного зрячего глаза весьма позабавило. Это место показалось весьма удобным: оно плохо просматривалось с тропинки, а если сесть прямо около массивного ствола, меня заметить вообще будет почти невозможно. Конечно, вероятность того, что кто-то захочет прогуляться в такую отвратительную погоду в лесу (всё-таки, назвать это место «парком» язык не поворачивался), была минимальна, но судьба научила меня одному важному правила — лучше перебдеть, чем недобдеть.       Я сошёл с дорожки и стал медленно пробираться сквозь кусты, спускаясь к озеру. Опавшие пожухлые листья хрустели под ногами, гитара пискляво звякала, когда цеплялась струнами за ветки низких деревьев и кустов.       Я скинул инструмент с плеча и устало привалился к мощному стволу, оглядывая озеро. Место на удивление было замечательным: ветер не ощущался здесь настолько сильно, холодная гладь воды отливала свинцом низкого серого неба, водомерки пускали по воде круги, у самой кромки росли камыши и высокая трава. Казалось, здесь царила девственно-чистая атмосфера; незапятнанная следами человека, природа. Меня, прожившего все пятнадцать лет в огромном оживлённом городе, завораживала естественность и нетронутость этого места.       Подняв гитару с холодной земли, любовно провёл ладонью по корпусу с многочисленными царапинами. Моей малышке уже лет девять, но я всё никак не могу расстаться с ней. Да и таскаю часто с собой, что вызывает ещё больше насмешек со стороны. Не знаю, что вызвало у меня столь болезненную привязанность к старенькой гитаре. Привычное ощущение тяжести на плече успокаивало, дарило чувство уверенности и спокойствия. Гитара заменила мне друзей и, что уж тут лукавить, родителей. Лишь одним своим существованием она дарила мне намного больше, нежели отец.       Пальцы коснулись шершавых струн, зажали аккорды привычной, но невероятно любимой песни «Lithium». Я любил многие работы Nirvana, но почему-то от исполнения именно этой мелодии у меня замирало сердце. Вот и сейчас, играя любимую песню, я чувствовал, как напряжение в мышцах спадает, дышать становится чуточку легче, и даже ноющая боль в груди уже почти не ощущается. Слова песни сами собой слетели с губ тихим шепотом, и пусть пел я отвратно, мне было плевать — я был один. Никто не услышит, не начнет осуждать, не увидит непозволительную эмоциональность.       Я почти растворился в своих ощущениях, переступил ту тонкую желанную грань, но…. за спиной раздался хруст надломившейся ветки. Меня будто щипцами выдернули из блаженного состояния и отхлестали холодной ладонью по щекам, отрезвляя. Всё спокойствие и расслабленность растворились, привычное напряжение сковало спину. От того, как резко я вскочил, гитара жалобно звякнула. — Чего ты такой дёрганый, парень? — он стоял недалеко от моего укрытия и скалил в улыбке зубы. — Классно играешь. Нравится Nirvana?       В этот момент что-то внутри меня громыхнуло и ухнуло вниз. Я мог бы предположить, что это сердце. Одно я знал наверняка — в груди будто что-то надломилось, стоило мне рефлекторно заглянуть в хитрые, чуть прищуренные карие глаза.       В нарушителе моего хрупкого спокойствия я узнал парня, с которым утром пересёкся на остановке. Мы вроде даже учимся в одной школе. — Не учили, что подкрадываться к незнакомым людям нельзя, м? — прорычал я, игнорируя вопрос.       Сердце всё ещё бешено колотилось, и я, отвернувшись от парня, опустился обратно на промерзшую землю. Только сейчас, кстати, понял, насколько она холодная. — Не думал, что ты настолько нежный, — нотки раскаяния прозвучали в его голосе, но даже они не могли сгладить неприкрытый сарказм. — Или это замашки иногородних?       Я вновь проигнорировал его подкол. Отрешённо уставившись на пожелтевшие сухие листья под ногами, я недовольно засопел. Неловкое молчание повисло на секунд двадцать. Парнишка подошел ближе и опустился рядом со мной. Я хмыкнул. И чего ему от меня нужно? — Ладно, понял я, мистер-ледышка, заканчиваю прикалываться.       Я скосил на него глаза, руководствуясь чистым любопытством. Зря. Он тут же зацепился за мой взгляд и хитро усмехнулся, вновь заговорив: — Меня, кстати, Ларри Джонсон зовут, — я кивнул головой, показывая, что услышал его, но видимо он ждал от меня другого, поэтому осторожно продолжил: — а тебя…?       Я тихо заскрежетал зубами. Губы Ларри на секунду дрогнули, выдавая то, что он прекрасно услышал моё недовольное мычание. Но при всём при этом, взгляда он не отвёл и продолжил смиренно ждать моего ответа. Вот хрен упертый! — Я Салли-Кр… — замолчал, мысленно одёргивая себя. — Точнее, Сал Фишер. — Ну, поздравляю с переездом, — брякнул парень, — хотя, скорее сочувствую: в этой дыре сплошной мрак и скука.        «И холод» — возникла мысль в моей голове.       Ларри задумчиво оглядел меня с ног до головы, заставляя тем самым невольно съежиться. Он, видимо, отставать не собирался — это раздражало. Только я обрадовался, что нашел укромный уголок, где смогу бывать один, как этот тип всё обломал. — Мне кажется или у тебя глаза разного оттенка? — он вдруг подался чуть вперёд в попытке заглянуть в глаза, — Это линзы?       Я рефлекторно шарахнулся и прорычал: — Не твоё дело.       Ларри насупился и сложив руки на груди, пробурчал: — Какой же ты колючий! Я, может, комплимент сделать хотел... А ты сразу всё в штыки.       Я фыркнул и демонстративно отвернулся. Сдались мне его комплименты! Когда этот бесстыжий уже свалит? — Но несмотря на твою ершистость, хочу заметить — классно играешь, — вновь начал Джонсон без тени обиды в голосе, — Давно научился?       Парень либо обладает чрезмерной настойчивостью, либо просто непробиваемый идиот. Хотя, в его случае, наверное и то, и другое.       Логичнее было промолчать, а ещё лучше встать и уйти, но… какое-то внутреннее любопытство взыграло во мне, да и этот вопрос не затрагивал болезненных тем, как в случаи с цветом глаз.... поэтому я, чуть погодя, все же ответил: — С самого детства играю, лет с шести. — Воу, да ты крут, — казалось, что Ларри искренне удивлён. — Я вот только около года назад смог овладеть этим инструментом. Хотя, он и сейчас не всегда мне даётся… Позволишь?       И его руки потянулись к моей малышке. Парень чуть наклонился ко мне и я смог почувствовать запах табака, исходивший от его волос и одежды. Живот от неприятных ассоциаций скрутило, показалось, что удушливый кашель вот-вот вернётся. И видимо, моё стремление оказаться подальше от столь раздражающего запаха было сильнее, чем здравый смысл. Даже сознание, во всю орущее: « Фишер, блять, ты что — обдолбался?» не смогло остановить меня — и вот, моя родненькая гитара покоится в его руках!       Волосы на затылке встали дыбом, и под протезом вмиг стало жарко. Я не смог сдержать слабый хрип, после которого меня всё же настиг кашель. Правда, вызван он был отнюдь не моим соулмейтом: я банально подавился слюной. — Парень, ты как? Может, стоит маску снять?       Его предложение рассмешило меня, и в итоге кашель лишь усилился и стал похожим на истеричный смех. Всё, что я смог выдавить из себя — это тихое и рваное « П-пр-рот-те-е-ез» — Чего? — недоумевал Джонсон. — Протез это, а не маска, — всё же я смог немного успокоиться и сказать что-то членораздельное, — и снимать я его не собираюсь. — У тебя под ним, типа что, лица нет? — видимо, парень пытался пошутить.       Плохо получилось. — Можно и так сказать.       Джонсон на секунду опешил, но затем вновь вернул лицу невозмутимый вид. Я отметил, как внезапно расширялись его зрачки, а брови в удивлении дрогнули.       Он удобнее перехватил гитару, которая до сих пор находилась у него. Я закусил губу, сдерживая порыв вырвать свою девочку из его рук.        Тонкие длинные пальцы с выкрашенными черным лаком ногтями легли на струны, осторожно перебирали их. Ларри будто знакомился с инструментом, касался осторожно и бережно. Наверное, именно такое трепетное отношение заставило меня немного успокоиться. Когда зазвучали первые аккорды, я замер, вслушиваясь в мелодию. Песню узнал быстро — « Аll apologies» всё той же Nirvana. Аккорды не то, чтобы очень сложные, но даются не всем. Ларри же играл чисто, не сбиваясь, хотя ему и мешали длинные рукава бордовой толстовки. Почему он их просто не подкатает?       Не смотря на сосредоточенное выражение лица, в глубоких тёмных глазах плясали смешинки. И, чёрт тебя дери, они невероятно завораживали. Почему-то этот странный, надоедливый парень заинтересовал меня. Причин я особых не видел: внешность заурядная, да ещё и чересчур саркастичен и любопытен. Но, несмотря на это, до безумия хотелось коснуться его, изучить; заглянуть в тёмные глаза и узнать причину своего странного интереса. Хотелось дотронуться, отвести за ухо каштановую гладкую прядь, непременно при этом коснувшись черной серьги-гвоздика…       Тпрр, Фишер, тормози! Ты этого парня второй раз в жизни видишь, а ведёшь себя, как сопливая девчонка-сталкерша. Очнись!       Когда песня закончилась, Ларри осторожно погладил гитару по корпусу и передал её мне. Я выдохнул: сразу стало спокойнее, когда мой инструмент оказался в руках. Хотя, не могу отрицать, что хотел бы ещё услышать пару композиций в его исполнении. — По-моему, ты слукавил, когда говорил, что гитара дается тебе плохо, — присутствие этого парня рядом явно странно на меня влияет — вот я его уже и хвалить начал. — Ты отлично играешь. — Сочту это за комплимент, — усмехнулся Джонсон, откидывая длинные волосы назад.       Я облокотился спиной на шершавый ствол и задумчиво уставился на зеленоватую гладь озера. Странно, но того съедающего изнутри волнения больше не ощущалось так явно; притупилось. И чувствовал я себя не так напряженно, как обычно при общении с незнакомыми людьми. А «незнакомыми» я считал всех, кроме, наверное, отца. Даже молчание, царившее сейчас между нами не было давящим, даже наоборот каким-то правильным.       Но всё-таки, мне было не суждено оставаться тут долго: задница от сидения на жёсткой земле затекла, кожа на руках покраснела от холода, пальцы на ногах онемели. Пожалуй, следует двигаться к дому.       Я поднялся, разминая затекшие ноги и перекидывая кожаный ремешок через плечо. — Я пойду, пожалуй, — проговорил я, сверху вниз смотря на задумчивого Джонсона.        Парень вскинул голову, и уголки его губ дрогнули в улыбке. — Ага, увидимся, — он непринуждённо махнул рукой, — хотя, дам тебе напоследок совет… Будь осторожен при общении с учениками школы, а особенно с Фелпсом. Не то, что бы он отпетый подонок, но порой он чересчур вспыльчив и груб. Так что не вступай с ним в конфликты, побереги зад.       Вау, какие откровения. Мог бы я, конечно, ответить, что и не с такими мудаками в жизни сталкивался, но это прозвучало бы слишком сопливо и откровенно для первого знакомства, так что я просто кивнул в знак благодарности.        Хотя сам факт, что он вообще мне об этом сказал, был весьма странен. Зачем ему это? Из альтруистических побуждений? Сомневаюсь.       Ларри смерил меня каким-то странным взглядом. Либо он пытался понять, внял ли я его предупреждениям, либо пытался увидеть что-то другое. Мне, если честно, было глубоко плевать на его мотивы.       Я вновь бросил на прощание короткое «пока» и, кряхтя, стал взбираться обратно к дорожке.       Постепенно удаляясь от бережка лесного озера, я чувствовал пристальный взгляд, который будто прожигал спину. Я не решался обернуться или что-то сказать. В голове была полная каша из различных эмоций, которая не давала соображать здраво. Да вообще никак, если честно.       Единственное, что я ощущал отчётливо — это как где-то в районе сердца теплеет. И мороз уже не так остервенело колол кожу.       Даже странно, ведь погода сегодня такая холодная.