Hot in here

— Скажи, что любишь меня. Он смеется? Вергилий оборачивается к Данте, и вид полностью обнаженного брата, все еще стоящего на коленях, бьет напрямую по нервам — опять. Эта реакция заставляет Вергилия почти нервничать. В такие моменты он чувствует себя иначе, чем обычно, чем обычно в процессе их… взаимоотношений, потому что просто отношениями то, что происходит между ними, невозможно назвать. Что он чувствует? — как со стороны, пытается понять себя Вергилий. Безусловно, удовлетворение. Безусловно, удовольствие, но. Но. Данте не должен быть на коленях ни перед кем другим. Ни перед одним живым или не живым существом. Никогда. Мысль о Данте в таком положении перед кем-либо другим вызывает необъяснимое раздражение, даже вспышку гнева, и Вергилий отворачивается к окну, чтобы скрыть некстати проснувшиеся эмоции. Он знает, что Данте сейчас следит за ним, следит из-за упавших на лицо волос даже слишком внимательно для своей обычной легкомысленной беспечности, и Вергилий, не глядя, закрывает его глаза своей ладонью, большим пальцем поглаживая переносицу в подобии ласки. — Не смотри, — говорит он негромко. — Особенно так. Провокатор, — добавляет он одними губами. Данте тихо посмеивается, но не пытается отодвинуться, и сидит смирно, сложив руки на коленях. Это показное смирение; оно только для Вергилия. Конечно, он никогда не бывает спокоен или сдержан по-настоящему, но для братика он старается. У Данте всегда хорошо получается чувствовать, когда Вергилию нужен безоговорочный контроль — контроль над ним, и пусть ненадолго и исключительно в постели — и так же хорошо, когда Вергилию необходимо подчинение. Они до сих пор связаны незримыми нитями; связь эта крепнет, когда они рядом. — Если можно назвать мои чувства любовью, то только ты являешься их объектом. Вергилий роняет эти слова в воздух, как бы между прочим; таким же тоном он мог бы поддерживать разговор о погоде, и Данте хмыкает и опускается еще ниже. Он ложится грудью на пол — так, что босые ступни Вергилия оказываются прямо перед его лицом, и он знает, что Вергилий теперь следит за ним неотрывно, слышит его скованное, едва заметное дыхание. Данте пользуется его неподвижностью, почти невесомо касается губами выступающей косточки над ступней и смотрит вверх, считывая малейшие проявления жизни на бледном лице. Вергилий отводит взгляд, смотрит чуть в сторону — как и всегда, надменный и упрямый, но его желания не скрыть от Данте, потому что Данте знает. Он сжимает ступню Вергилия в ладонях, приподнимает ее над полом, целует мягко в самый центр, а затем ведет губами к пальцам, не усиливая нажим. По коже Вергилия снизу вверх разбегаются мурашки; сам Вергилий остается отстраненным и неподвижным. Данте улыбается, принимая правила игры, и продолжает. Обводит языком кость у основания большого пальца, не слишком задерживаясь, скользит самым кончиком дальше, вверх, и накрывает палец губами. Вергилий чуть вздрагивает; Данте сжимает щиколотку ладонью, второй поглаживает основание стопы, чуть задевая ногтями, и Вергилий, наконец, смотрит на брата — непроницаемым, потемневшим взглядом — и неотрывно наблюдает за тем, как Данте втягивает щеки, как он прикрывает глаза, отдаваясь делу полностью, как его ладони ласкают светлую кожу. А Данте, кажется, плевать сейчас на то, что его разглядывают самым бесстыдным образом — обнаженного и возбужденного — ему нечего скрывать, он сам не хочет что-либо скрывать от брата. Вергилий стонет сквозь зубы, а затем толкает Данте другой ступней в плечо, вынуждая отстраниться: Данте ловит вторую щиколотку ладонью, трется щекой об икру и мягко целует кожу. Вергилий медленно выдыхает, облизывает пересохшие губы и тянется, чтобы потрепать Данте по волосам. Тот подается к ладони, трется макушкой — а Вергилий продолжает гладить его, пусть это всё нездорово похоже на похвалу псу. Данте тихо фыркает. Вергилий отстраняется — и легко хлопает по своему колену, словно подзывая. — Джил, ты больной, — с усмешкой говорит Данте, но садится верхом, устраиваясь удобнее. — Я клянусь, с каждым разом открываешься с новых сторон. Вергилий ничего не отвечает. Он прижимается губами к бьющейся на шее синей жилке и так замирает на несколько секунд, слушая ровный ритм сердца, перекачивающего кровь. Кожа — такая ненадежная, хрупкая преграда — легко поддается клыкам; Данте тихо шипит, вцепившись в волосы брата, но не оттягивает, а наоборот, прижимает сильнее. Вергилий слизывает тонкие ручейки крови, пока регенерация делает свое дело. — Ты слишком пристрастился к крови, Джил. Вергилий поводит плечом, а затем кусает снова, только чуть ниже: не до крови, но ощутимо сильно, оставляя синяк, и Данте запрокидывает голову — Вергилий видит, как его кадык движется под кожей, видит тонкие хрящи, что так легко сломать, и прижимается лицом чуть ниже, глубоко вдыхая запах брата. Данте проводит ладонями по его затылку, зарывается пальцами в волосы, гладит невесомо, наслаждаясь тишиной между ними — он сам нередко портит такую умиротворяющую тишину, сам не зная зачем. Возможно, он просто не готов к тому, что за ней может скрываться. Возможно, боится, что скажет что-то лишнее под её влиянием. Вергилий наконец отрывается от его шеи, неторопливо и чуть сонно и облизывается, заглядывая Данте. Скользит взглядом по высокому лбу, носу, переводит взгляд на губы. Не целует, даже не пытается, просто рассматривает с интересом, словно не видел никогда, и Данте улыбается: — Трахнемся? — предлагает он. Вергилий устало вздыхает, и снова смотрит брату в глаза. Данте выгибает бровь, а затем забрасывает руки Вергилию на плечи, обнимая за шею, всем видом изображая легкомысленную девицу. — Или придется дрочить, Джил. Я не могу столько терпеть, ты знаешь. Вергилий морщится, а затем отталкивает Данте от себя в грудь, впрочем, не слишком сильно. — Ты отвратителен, Данте, — говорит он. — И да, ты можешь терпеть сколько понадобится. Но Данте уже опускает руку вниз и обхватывает свой крепко стоящий член ладонью. Он проводит неторопливо от основания до головки — Вергилий хмурится, но не говорит ни слова, только опускает взгляд вниз, неотрывно наблюдая, и Данте не может удержаться от подначки. — Извращенец. Вергилий легко кивает, не отрываясь от открывающегося зрелища. — Называй как хочешь, — негромко произносит он. Теперь тишина в комнате нарушается лишь едва слышным дыханием и звуком скольжения кожи по коже. Данте иногда поднимает руку, чтобы смочить ладонь слюной, возвращается к действию, постепенно ускоряясь, но Вергилий не пытается ни помочь ему, ни потрогать себя, хотя Данте прекрасно ощущает задницей его стояк. Всё равно просить трахнуть себя бесполезно: если Вергилий не предложил сам, значит, настроение не то. А всё всегда зависит от его настроения. Данте становится жарко, и он стонет едва слышно, усиливая нажим до той самой грани, за которой становится неприятно. Оргазм маячит на краю сознания, никак не желая приближаться; возбуждение жарко пульсирует внизу живота, почти болезненно, но… Но… Мать его. Данте умоляюще смотрит Вергилию в глаза, провоцируя его своей мнимой капитуляцией, а затем чуть опускает ресницы. И Вергилий ведется, подчиняется его просьбе, накрывает ладонь Данте своей, навязывает темп и силу, второй неторопливо проводя по спине брата, и чуть нажимает на поясницу, заставляя податься вперед, скользнуть по его паху своим. Данте чувствует его жар — сквозь свою наготу и одежду Вергилия. Упрямый мудак. Тупой, возбужденный, упрямый, извращенный… Вергилий отрывает его от ненужных сравнений повторным движением своих бедер. Данте тихо охает: — Я сейчас… — Давай, — командует брат. Данте кажется, что он ослеп — возможно, так оно и было на эти несколько секунд, пока он судорожно хватал воздух, подбрасываемый вверх оргазмом. Он сглатывает слюну, силясь выровнять дыхание, и таким же шокирующим по своему контрасту рывком приходит в себя. Вергилий сбрасывает его с колен самым бесцеремонным образом, но вытирать руки не спешит: рассматривает белесые потеки на ладони, а затем слизывает их, втягивая пальцы в рот один за другим, смакуя. Данте следит за происходящим с восхищением и отвращением одновременно. — Дьявол. Ты точно больной! Вергилий приподнимает бровь и невозмутимо обтирает руку о покрывало. — Ты глотаешь каждый раз, когда ублажаешь меня или Неро ртом, — хмыкает он, следя за братом. — А нездоров я. — Это вообще другое! — возмущенно говорит Данте, поднимаясь с пола. — Это не… вот такое облизывание с намеком! Вергилий улыбается едва-едва, приподнимая уголки губ. — Намек это только в твоих мечтах, Данте.