После дождичка в день Скал

В высокой Гербовой башне Надорского замка герцог Эгмонт Окделл мерил просторный кабинет широкими шагами, ожидая появления на свет своего первенца. Этим прекрасным солнечным днем месяца Весенних Скал у его супруги герцогини Мирабеллы, начались схватки, и сейчас она рожала их общее дитя. Лекарь, осматривающий герцогиню, доложил, что обязательно родится мальчик, Эгмонт, находясь в напряженном ожидании, даже придумал имя для него. Ричард. Так звали его дальнего предка, и прадеда тоже, значит, имя может послужить сыну отличной гарантией замечательной судьбы. Ну, а пока Эгмонт, имевший обыкновение помногу мечтать, распорядился о том, чтобы в детской поставили три колыбели, ведь в прошлом, давным-давно, известны были случаи, когда в роду Окделлов рождались близнецы. И пусть даже два раза за всю историю рода, но ему хотелось избежать непредвиденных неприятностей. Была еще одна тревожная мысль, снедавшая его сердце: воспоминание о неосмотрительности, которая теперь могла дорого обойтись герцогу. — О, Создатель, помоги! — прошептал Эгмонт, поднимая глаза к окну, за которым сияло чистое, вымытое дождиком небо. — Сохрани моего сына, дай сил моей жене, пошли мне знак, что все будет хорошо. О последнем можно было и не просить: вся прислуга твердила, что добрые знамения случались чуть не по шестнадцать раз в день. И петух днем запел, и дождик слепой прошел, и служанкам во сне птичьи гнезда снились. И при всем при том — дурных знаков ни одного. Может быть, не взыщет с него Создатель тот грех и не покарают его Четверо. Герцог тяжко вздохнул — и устыдился своей слабости. Ему трудно — но Мирабелле сейчас каково? За спиной тихо заскрипела дверь. Эгмонт с трудом заставил себя обернуться. — Господин герцог, — в отличие от Эгмонта старый слуга Льюис говорил бодро и смотрел весело, — меня повитуха послала доложить, что у вас родился сын. Крепкий и здоровенький… — Спасибо, Льюис, — хриплым от волнения голосом произнес герцог Окделл, и тут же торопливо вышел из кабинета, чтобы спуститься по крутой лестнице Гербовой башни, пройти по широкому переходу в сторону крыла, где располагались покои его супруги. — Господин герцог, подождите! — окликнул его слуга. — Я совсем забыл, повитуха-то сказала, что ребенка отнесла в детскую. Мол, герцогине отдохнуть следует. Ругать забывчивого старика Эгмонт не стал, просто пошел в комнату, обставленную под детскую комнату, и там наконец-то увидел своего сына в белых пеленках и сером одеяле, уложенного в одну из трех кроваток. Сморщенное красное личико, серые глаза и светлые, едва различимые, полоски бровей. В груди у герцога шевельнулось отцовское умиление, он улыбнулся, и готов был поклясться, что ребенок улыбнулся беззубым ротиком в ответ. — Будет Ричардом, — решил он вслух. — Льюис! — Да, господин герцог? — Извести меня, когда герцогиня очнется. — Слушаюсь! В комнату вошла заранее приглашенная в замок кормилица, готовая приступить к выполнению своей обязанности немедленно, как только ребенок захнычет от голода. И Эгмонт, еще раз посмотрев на сына, решил, что пора оставить детскую и заняться своими делами, но только он собрался выйти за дверь, как услышал там детский плач. Ричард, тем не менее, оставался спокойным, так в чем же дело? — Льюис, ты мне и о близнецах забыл рассказать? Льюис! Старика рядом не оказалось, успел уйти, пока герцог любовался сыном, но Эгмонт быстро встретил его в коридоре, впрочем, сразу сообразив о причине отлучки. На руках у молодой девушки, семенящей следом за Льюисом, лежал еще один сверток, ребенок в котором оглушительно плакал. И Эгмонту подумалось невольно, что малыш определенно вырастет с тяжелым характером. — Близнецы? — спросил он еще раз, теперь уже сурово сдвинув брови и собираясь отчитать слугу за дурную память. — Нет, господин герцог, это сын лесничихи Дженни. — Дженни? — переспросил Эгмонт, чувствуя, как его щеки заливает краска стыда. — Я рад за нее, но что здесь делает ее ребенок? Он ведь только что родился, разве не так? — Только что, господин герцог, только что. Она пришла нынче, с утра пораньше, а потом ей худо стало, родить время пришло. Мы ее уложили, разместили, она и опросталась. В один день с госпожой герцогиней, в один час. Повитухи с ног сбились, между ними бегая, — обстоятельно пояснял слуга. — Она все еще в замке? Как она себя чувствует? — решительно спросил Эгмонт. — Я хочу поговорить с ней. Он Повелитель Скал и Человек Чести, на его гербе вепрь, а не трусливый заяц, поэтому если говорить, если узнавать правду, то сейчас, как можно скорее. — Дженни покуда лежит, еще бы часок или два передохнуть ей, — охотно объяснила подошедшая служанка. — Вы же, господин герцог, ее домой не прогоните? Нельзя ей вот так сразу вставать. — Конечно, конечно, в замке хватит места. Сейчас проведите меня к Дженни, если она хорошо себя чувствует. Эгмонт сразу пожалел об этих словах и поймал себя на недобром желании: чтобы Дженни было дурно, чтобы ему запретили с ней говорить, как отсоветовали идти к жене. Но, как видно, лесничиху считали более крепкой и терпеливой, чем герцогиню, урожденную баронессу, оттого и сообщили ему, что она вместе с сыном находится в соседней комнате и очень просила, чтобы господин герцог оказал ей честь и посетил ненадолго. Эгмонт кивнул и решительно сказал: — Если Дженни хочет меня видеть, я зайду к ней сейчас же. — Не было смысла откладывать разговор, который мог, наверное, даже должен был обернуться… Эгмонт не стал додумывать. Он вошел в комнату, где полулежала на постели крупная, румяная — а может, раскрасневшаяся — женщина с усталыми глазами и растрепанными, сосулисто мокрыми волосами. На ее губах, потрескавшихся и, кажется, искусанных от боли, светилась легкая улыбка. — Ты хотела меня видеть? — спросил Эгмонт. — Хотела. И ты хотел ли повидать своего сына? — спросила Дженни, слабо усмехаясь. — Моего? — повторил Эгмонт. — Но как же так получилось? Ведь единственный раз… — И единственного раза хватило, господин герцог. Этих слов хватило, чтобы надолго задуматься и сделать нужные выводы, а также принять решения. Скверно будет, если об этом узнает герцогиня, однако нет лучшего способа скрыть что-либо, положив его на видное место. Будет ли иметь смысл то, что этот мальчик станет расти в замке, другом его сына Ричарда, чтобы потом войти в его свиту? Почему бы и нет, времена грядут не самые приятные, а к моменту взросления сына на исходе будет Круг Скал, так что мальчику понадобятся верные люди. Некоторое время герцог молча смотрел на Дженни, а потом продолжил беседу: — Я напишу твоему мужу о рождении ребенка. — Спасибо, — отозвалась она с усталой улыбкой, больше похожей на болезненную гримасу. — Твой сын может расти вместе с моим — и тогда ни лесничий, ни герцогиня не догадаются о его происхождении. — Госпожа герцогиня настолько слепа?.. — Она предпочитает молитвы вниманию. — Тогда я согласна, — вымолвила Дженни без единого сомнения. — Но сперва я хотела бы выкормить его своим молоком. — Разумеется, — не стал возражать Эгмонт, все еще пребывая в неясном смятении. — Живи это время в замке. — Спасибо, господин герцог, — хрипло поблагодарила лесничиха, и, кажется, даже улыбнулась. После этого короткого разговора пришлось уйти — находиться в комнате бывшей любовницы казалось неловким занятием, да и она не слишком-то просила его остаться. Хотелось взглянуть на законного наследника и бастарда еще раз, так что герцог снова вошел в детскую. Сын Дженни уже не плакал, но лежал и молча смотрел перед собой мутным серым взглядом, и, глядя на него, Эгмонт подумал, что надо бы позвать еще одну кормилицу. От размышлений он отвлекся окончательно ближе к середине дня, когда наконец нашел в себе силы войти в комнаты супруги и выразить ей свою признательность за рождение наследника. Та поблагодарила его суховато и скупо, впрочем, особой искренности Мирабелла и не показывала супругу, к такому явлению Эгмонт давно успел привыкнуть. И только он, убедившись, что кормилица и няня не оставляют детей ни на минуту, собрался возвращаться в Гербовую башню, как послышался новый детский плач — и снова из коридора. Подошедшая к нему быстрым шагом молодая служанка прижимала к груди сверток из старых одеял, в котором требовательно кричал новый ребенок. Не близнец сына Дженни, иначе бы сразу сказали. Но кто же?.. — Господин герцог, извините, — бойко зачастила девица, — подкидыша принесли. Прямо у ворот и оставили, хорошо еще привратник услышал! — О, Создатель… — только и смог выдохнуть Эгмонт, взяв ребенка на руки. Этот не был новорожденным, скорее всего месяц или два успел прожить, прежде чем подкинули. Неся притихшего ребенка к кормилице, герцог успел отметить, что черты его лица, как и цвет глаз, типично надорские, однако на Окделлов подкидыш ничем не походил — хотя, возможно, этого не разглядеть в таком возрасте. С другой стороны, в герцогской семье у всех глаза серые, но не ярко-голубые, это и успокаивало. — Как прикажете поступить? — спросила чем-то встревоженная девушка. — Отнести его в детскую, там пустует третья колыбель, — вздохнул Эгмонт, — и пусть подкидыша тоже назовут Ричардом. Наверное, так и следовало поступить, а беспокоиться из-за мнения герцогини Эгмонт должен был, но не хотел. Будущее трех младенцев было определено, и станет оно замечательным, если не произойдет чего-нибудь внезапного и страшного, только что может случиться в защищенном замке надорского герцога? В сказки он верить перестал еще много лет назад, значит, все должно пойти прекрасно. О том, как ошибся на этот счет, Эгмонт Окделл узнал через три недели, когда все шло гладко и спокойно, когда встали с постелей герцогиня Мирабелла и лесничиха Дженни! Разве мог он предугадать страшную трагедию, обрушившуюся на надорский замок буквально в одночасье? Той ночью все заснули, оставив нянь и кормилиц наедине с младенцами — однако, нельзя было предполагать столь ужасных последствий. И поэтому Эгмонт, разбуженный надорскими солдатами среди ночи, растерялся, впрочем, мчаться со всех ног в детскую, не обращая внимания на неудобные крутые ступеньки, ему это не мешало. Мирабелла уже успела прийти, тяжело дыша. В детской успели опрокинуть пустую люльку, уронить медный подсвечник и растоптать некоторые из рассыпавшихся белых свечей. В груди стало страшно и пусто. Герцог подбежал к уцелевшей колыбели, и к своему огромному облегчению увидел мирно спящего Ричарда. — Что здесь произошло? — только и смог спросить он срывающимся голосом. Герцогиня молчала, ни в силах произнести ни единого слова, лишь сплела пальцы рук в замок и медленно опустилась на заботливо придвинутый подоспевшим Льюисом стул, что же до Дженни, то та, кутаясь в старую шаль поверх неказистого платья, горько плакала, не желая отнять ладоней от лица. Вторую кормилицу оглушили и связали, предстояло приводить ее в чувство, ничего рассказать та не могла. Разбираться и ждать чьих-то ответов времени не было: едва узнав, что в замок каким-то образом пробрались неизвестные и украли двух младенцев, герцог послал погоню вслед за ними. А сам принялся расспрашивать безутешную лесничиху, чей сын оказался в руках похитителей, но та дрожала и заливалась слезами, так что не могла вымолвить чего-нибудь понятного. И, чувствуя себя бессильным, герцог тяжело вздохнул, велел слугам убраться и докладывать ему о новостях, какими бы они не были. К детской же велено было поставить охрану. Ричард внезапно проснулся и расплакался, но, оказавшись на руках Мирабеллы, почему-то не успокоился — зато, когда Дженни принялась укачивать младенца, сразу же успокоился и крепко заснул. — Льюис, проводите герцогиню в ее покои, — распорядился Эгмонт. — Пусть сделают успокоительную настойку из трав… Дженни, — после того, как за ушедшими захлопнулась тяжело дверь, он внимательно взглянул на всхлипывающую женщину и на миг ему почудился запах лука. Но глупости, сейчас он запутался в тревогах и подозрениях, нужно брать себя в руки. — Ты спасла моего сына. Проси, чего захочешь. — Что уж мне тут хотеть, — горестно охнув, безутешная мать закрыла лицо руками. — Если так угодно Создателю, то я бы в няни к твоему сыну пошла. И в кормилицы… Ох, что же тут еще делать-то… И герцог Окделл нашел ее слова достаточно разумными, чтобы согласиться с ними.