Цикл "Охотники и руны": Руна Запрета

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минки делает шаг за шагом, глядя только на Сана, не отвлекаясь ни на что, ни на нарастающий грохот за спиной, ни на бездну под ногами. В Сумерках возможно многое, и ради Сана он готов совершить невозможное, хотя лёгкие безбожно горят, а в животе будто что-то шевелится, причиняя боль. Но он идёт, приближаясь к заветной цели.        — Остановись, — шепчет тишина.        Каждый шаг отдаётся вспышкой боли по позвоночнику, словно его прошивает разрядом тока, но Минки шагает вперёд, пусть с усилием, но идёт. Тишина сменяется очередным приступом звука. словно каждый шаг сопровождается тяжёлыми гитарными рифами, подправленными звуками взрывов и криков. Под ногами Минки дрожит, но он не смотрит вниз.        — Обернись, — стонет звук.        Минки сжимает кулаки и стискивает челюсти до скрипа зубов, делая шаг за шагом. Всё вокруг неживое, подёрнувшееся зыбким маревом, растрескавшееся разбитым зеркалом. Мёртвое. Вздохни, рассыплется со звоном, опадёт с грохотом, как до сих пор рушащиеся небоскрёбы, превращающиеся в пепел и восстающие из него, чтобы рассыпаться. Цвета странные, смытые, будто художник переборщил с водой, разводя краски.        — Отрекись, — молит эмоция.        Новый скачок, всплеск в груди саднит всеми злыми словами, сказанными Саном, доходит до эмоционального пика, и Минки на миг замирает, прикрывая глаза, чтобы справиться с накатившей эмоциональной болью, не позволяя себе рассыпаться пузырьками. Он делает шаг, ощущая, как всё естество будто бы идёт зыбкими кругами от брошенного в воду камня.        — Уйди! Не трогай! Прошу тебя! Уходи! Слышишь меня?!        Минки вздрагивает и оглядывает находящиеся впереди скалы, к которым приблизился вплотную. Ещё несколько шагов — и твёрдая поверхность. Сан по-прежнему сидит, свесив ноги в пропасть, но смотрит только на него. На подходе к земле, начинается мелкий дождь, сменяющийся ливнем. Вода смывает безмолвный крик, повторяющий то же, что и секунды назад, давится всхлипом.        Краски стекают с реальности, словно кровь, медленно становясь прозрачно-серой, с лёгкой дымкой палевого. Одежда тяжелеет, но когда Минки ступает на каменистую почву, дождь прекращается. Вокруг сухо, дышать немного легче, и мир вновь обретает краски. Минки подходит к Сану, и тот оборачивается на него, глядя в глаза, словно впервые, видя отражение самого себя.        Мерный стрёкот часового механизма навязчивой мелодией вплетается в уши.        Слова застревают в горле, и Минки садится рядом, скрещивая ноги на земле, но пока не пробует даже протянуть руки вперёд, чтобы коснуться. Словно у него получится разрушить шаткость окружающего одним прикосновением. Мир вокруг хрупок и будто шепчет о неисправности, намекая на отсутствие слаженности и чёткости движений. Всё будто нарисовано потёкшей акварелью, обманчиво, зыбко.        Нить, натянутая между ними, которую всегда ощущал Минки, сейчас словно провисает, растягивается. И холодок бежит между лопаток от осознания невидимого, но ощутимого напряжения. Шея затекает, и Минки осторожно делает наклоны головой, неотрывно следя за Саном, болтающим ногами над пропастью.        Расширенными зрачками наблюдая за каждым движением, улавливая и впитывая, Минки скользит взглядом по округе и хмурится, пытаясь понять зародившуюся непонятную тревогу. Но Сан не рассыпается, не исчезает тонким наброском под движениями бесстыдного ластика реальности. Он здесь.        — Красиво, правда? — Сан рукой указывает на клубящийся туман в разноцветных переливах и улыбается. Минки не смотрит вокруг, только на Сана, не имея сил оторвать взгляд. — Давай посидим здесь, пока не взойдёт солнце.        Минки не понимает, почему ему так тревожно при простых словах «пока не взойдёт солнце», словно не утро должно наступить, а конец света. В голове плещется такой же разноцветный туман, как и вокруг, и Минки с усилием прогоняет его, но ответа не находит. Он напрягается, вкладывая кучу энергии и сил в то, чтобы понять.        Туман расползается, и он видит сидящего у огромного осколка скалы парня. В один момент он спокоен, словно познал тайны вселенной и смысл жизни. В другой — бьётся пойманной птицей, взмахивая руками, как крыльями. Потом вновь спокоен. Потом пытается разорвать себе шею, выцарапывая ногтями что-то из-под кожи. Мерцание происходящего пугает, неясно, кто сидит у скалы, что реально, а что мерещится. Минки начинает подташнивать. И чем больше он смотрит в ту сторону, тем сильнее.        Словно бьющаяся в ритме фигура не что иное, как барахлящая голограмма в серой палитре цветов и оттенков. Словно глюк в матрице, напоминающий о том, что всё нереально. Минки накрывает спектром противоречивых эмоций, но оторвать взгляда от мерцания не может, оно завораживает, словно только это живое во всём плывущем мареве Сумерек.        Сан трогает его пальцами за подбородок и поворачивает к себе, смотрит проникновенно, и в груди у Минки что-то ломается. Ему так не хватало этого взгляда, ему так не хватало Сана, что ему физически больно, когда Сан утыкается лбом в его лоб и улыбается впервые за последнее время.        Ему так не хватало простой улыбки, простого прикосновения и тех наполненных кипящей лавой глаз, устремлённых на него. Будто не месяц прошёл, а десяток лет. Он тянется за поцелуем, но замирает. Дёргает губами и поворачивает лицо Сана чуть в сторону от себя, чтобы коснуться губами любимых родинок, и замирает.        — Минки? Что с тобой?        — Я сделаю всё, чтобы солнце не взошло никогда, — шепчет Минки, глядя Сану в глаза, и видя своё перекошенное усталостью лицо. — Я так соскучился, так изголодался, но…        — Но?        — Но не по тебе, тварь.        Минки откидывается на спину и ударяет лже-Сана в грудь ногой, отбрасывая от себя прочь. Как он не заметил раньше чёрные, бездонные глаза без зрачков, пронзающие и выпивающие душу? Как умудрился поверить в то, что клыкастое, искажённое нечто может быть Саном? Монстр с криком обрушивается в туман бездны, а Минки спешит к осколку скалы, чтобы почувствовать под пальцами живое и родное тепло.        — Сан, посмотри на меня…        Сан поднимает расфокусированный взгляд и хмурится. Минки смотрит на потоки крови из разодранной шеи и с трудом сглатывает, но вцепляется мёртвой хваткой в мелькнувшее чёрное тонкое щупальце и тянет на себя. Сан глухо стонет, но лишь наклоняется сильнее, позволяя Минки покрепче перехватить нечто, уходящее тонкими щупальцами под кожу на шее.        Тьма сопротивляется, и Минки готов поклясться, что тонко визжит, когда он выдирает её из шеи Сана. По щупальцам скапывает багрянец, тьма машет хаотично чёрными отростками, а Сан зажимает руками шею, не в силах остановить кровь, но больше не мерцает вероятностями. Сидит, привалившись к скале, и слабо усмехается. Минки стирает печать и руну со лба Сана одним широким мазком большого пальца, и на лице Сана прорисовывается измождение и крайняя усталость.        — Сзади….        Минки кидает за себя клубок умирающей темноты и выбрасывает руку, концентрируя всю энергию в центр ладони. Жизнеед визжит, но замирает, сдерживаемый потоком силы. Второй рукой Минки шарит за пазухой, срывая кулон с четырёхлистным клевером, и помогает Сану сжать его в пальцах.        Всё идёт через силу, каждое движение даётся с трудом, словно он попал в густое желе, и чтобы преодолеть сопротивление, нужно приложить немало сил. Воздух густеет, проникает сыростью за шиворот, ползёт под одеждой, размывает силы. Тело наливается свинцовой тяжестью, но Минки шепчет:        — Выныривай.        Сан поднимает на него удивлённые глаза, словно только сейчас узнаёт. Кажется, что его чёрная толстовка растекается чернильным пятном по белому кафелю пространства, но Сан крепче сжимает окровавленные кровоточащие пальцы на кулоне. Плесенью покрывается камень за ним, рассыпается трухой, переваренной жуком-точильщиком, когда Сан, пошатываясь, поднимается на ноги.        Насыщенный цветовой спектр вырывается из-под пальцев Сана, ширится, крошит вновь обрёвшую серость реальностью, рассыпает осколками, за которыми обнаруживается истлевшая пустыня с почерневшими кривыми деревьями. Даже прозрачность воздуха окрашена едва различимыми оттенками плавающих в нём эмоций, скапывающих на лица.        Минки шипит, когда одно из щупалец оплетает его горло и тянет назад, свет из-под пальцев, сжатых на кулоне, слепит, и Сан медленно растворяется, ломая нерушимые Сумеречные законы, заражая неподдельной живой яркостью оберега каждый истлевший уголок небольшой поляны, на которой они были. Минки перекатывается и выбрасывает перед собой обе руки, сдерживая монстра, давая Сану время окончательно покинуть Сумерки.        Разрыв сходится, срастается крупными вязаными петлями, словно полотно, выходящее из-под гигантских спиц в чьих-то надломленных усталостью пальцах. Сумерки схлопывают разорванную рану с неприятным чавком, зашив разрыв кривым швом изогнутой иглы вероятностей.        Минки стонет от разрастающейся подкожной боли, но рук не опускает, тщится дотянуться до лба похожего на всё и сразу существа. Дыхание разбивается о тишину, застывает в горле, когда жизнеед стискивает одно из своих щупалец на горле, а другие ползут ожившими плетями винограда, опоясывая тело, сминая мышцы, и Минки кричит, захлёбываясь от удара о зарубцевавшийся разрыв Сумерек.        Сознание вышибает оглушительной болью, выворачивает наизнанку и прокручивает, и терпеть нет больше сил, и дышать тоже, дыхание рвётся, забивает глотку неродившимся криком, полосует тысячью клинков, и Минки сворачивается в клубок, пытаясь закрыться остатками сил и энергии, словно щитом, но медленно теряет себя, истекая болью.        Он словно чувствует каждой клеточкой тело мягкость и зыбкость пепла, в котором корчится, пытаясь понять, сколько ещё ему уготовано минут или секунд, когда силы на исходе и надежды нет. Он слепо шарит в кармане брюк и вкладывает в рот пилюлю, данную Феликсом, успевая раскусить её, прежде чем жизнеед задушит его, выпивая до дна.        Во рту горько и мерзко, но Минки с нескрываемым упорством делает глотательные движения, ощущая, как по телу растекается цвет без примесей и оттенков. Запрещённый и нежеланный цвет среди Сумерек, отличающий его среди всех. Цвет жизни, Минки жмурится от непрочувствованного ощущения прикосновения, и перед глазами всё плывёт, и Минки будто двоится.        Двоится, ощущая себя и лежащим в пепле, опутанным высасывающим силы жизнеедом, и раскинувшимся в кресле в окружении охотников, сдерживающих прущую снаружи нечисть. Бледный Сан сидит ещё в кресле, но держит Минки за руку, сжимая его пальцы вокруг прозрачного кулона с четырёхлистным клевером, и что-то шепчет.        Но Минки не ощущает того света, что был на этой стороне, лишь слабое покалывание пальцев. Сан настороженно вглядывается в его лицо и поспешно стирает ползущую по щеке багряную каплю, озираясь вокруг, никто ли не заметил кровавую слезу Минки. Сан вновь застывает восковой фигурой, стискивая его пальцы, и Минки кажется, что он разбирает слова, срывающиеся с его губ.        — Возвращайся, прошу.        Минки видит застывшего Феликса, который всё это время смотрит на Сана и беззвучно шевелит губами, изредка поглядывая на Минки. Минсок бок о бок с Химчаном, Хосоком и Чжухоном гонят прочь рвущуюся нечисть, что почувствовала канал с Сумерками и теперь жаждет его расширить, впуская как можно больше нежеланного и неправильного, рушащего привычные законы и устои.        Картинки больше похожие на чёрно-белые картины синематографа изредка выцветают, становясь едва заметными, но потом вновь обретают краски. Движения рваные, будто часть плёнки изъедена острыми зубами нестареющего времени. Словно какая-то почти немая фантасмагория, лишь обрывки слов Сана долетают до него, задерживаясь в сознании.        Жизнеед оплетает, давит и душит. Минки ещё хватается онемевшими пальцами за щупальца, норовящие зажать рот, но чувствует, силы на исходе. Остаётся лишь боль. Бесконечная и отупляющая. Прав был Минсок, если это не ад, то точно его филиал. Но Сан жив, и это самое главное.        Чем больше Минки всматривается в происходящее, тем больше ощущает себя рядом с Саном, словно его раздвоение поможет вырваться из Сумерек. Сейчас бы сжать тонкую ножку бокала да припасть губами к чуть горьковатой сладости, чтобы потом целовать Сана до жжения под кожей, но сознание плывёт, и он бьётся пойманной в сети рыбой, не имея сил окончательно покинуть Сумерки.        Чжухон, обернувшись в человека, удивлённо шипит, хватаясь за бок, и с недоумением смотрит на окровавленные пальцы, но всё равно кидается в самую гущу, не преображаясь больше, но сверкая неоново-голубыми глазами. Каждый удар точно в цель, и Минки понимает, почему тот так стремительно из патрульного превратился в охотника, оканчивая Академию и получая специальность, не будучи подростком.        Феликс рисует на полу какие-то символы, и Минки ощущает, как напрягается Сан, его словно током прошивает, намертво въедается под кожу, и Минки ощущает Сана почти как себя, улыбаясь в десяток глаз жизнееда вымученной улыбкой. Он больше там, рядом со своим собственным кицунэ, чем здесь, потому не страшно.        Каждое движение как вывих времени и пространства. Сквозь алчущие глаза тянущего силы жизнееда, Минки видит бой не на жизнь, а на смерть. Химчан опирается на стену, но всё же падает, и рядом с ним молчаливой тенью вырастают Хосок и Чжухон, не позволяя нечисти коснуться раненого. Серые волосы Хосока свалялись от крови, но он бьёт без устали, словно не чувствует ран. Преобразившись, он вновь кидается серебристой молнией в самую гущу боя.        Минсок с двумя саями в умелых руках напоминает яростный ураган, не знающий усталости. Он будто одержимый сечёт, рубит, вонзает острые зубы клинков в подступающих врагов и сдерживает волну, становясь эдакой пробкой в узком горлышке входной двери. Пошатываясь, поднимается Сан, но падает в кресло и что-то недовольно ворчит в ответ на слова Феликса.        Холод пробирается под одежду, трогает покрытую мурашками кожу и пытается проникнуть глубже, но словно приземлившаяся на желе ложка, отскакивает, пружинит, не взломав защитный слой. Снежинки или пепел кружат и кружат перед глазами, смазывая двойственную реальность.        Минки видит себя со стороны, но в то же время ощущает тепло пальцев Сана и покалывание от четырёхлистника на пальцах. Феликс бросает Сану длинный стеклянный флакон с металлической крышкой и кивает на Минки. Ощущением сладкой свежести немеет язык и губы, хочется стереть их, и Минки делает попытку. Жизнеед растворяется, но в груди жжётся всё сильнее, будто внутри рождается чёрная дыра.        Она грозит поглотить всё, и Минки тщетно пытается закрыть её руками, будто стягивает края разорвавшейся ткани, но тщетно. Чёрная дыра пульсирует, бьётся неистовым гигантским сердцем, словно существует только она и ничего больше, заглушает биением часового механизма все звуки.        Хосок превращается и оттаскивает слабо сопротивляющегося Химчана к стене, и тот откидывает голову на мгновение, чтобы собраться с силами и помочь исцелением. Минки ещё где-то между мирами и телами, видит кровавый след, когда Хосок тащит Чжухона и следом падает на колени, утыкаясь лбом в пол, чтобы всё же подняться, шатаясь, будто под напором дикого таёжного ветра, способного согнуть гигантов.        Рядом с Минки вырастает невысокий целитель и придирчиво осматривает Сана, щуря и без того узкие глаза, но первым делом бросается к противоположной стене, чтобы оказать посильную помощь раненым. Химчан качает головой и отталкивает целителя, показывая на оборотней, и тот, поджав губы, приступает к работе.        Будто из ниоткуда появляется две высоких фигуры, заставляя щёлкающую пастями и стучащую когтями свору чуть отступить. Аристократически гордая осанка у обоих, и смертоносность на двоих. Их появление успокаивает, и Минки понимает, кто явился на помощь. Пятнистая молния с кошачьей грацией лавирует между врагов, сея смерть, пока Ёнгук мачете расчищает себе путь, отгоняя нечисть, почти пробравшуюся в комнату, где статуей застыл Феликс с закрытыми глазами и вповалку на полу лежат раненые. Ёнгук и Хёнвон слаженными движениями вытесняют прорвавшуюся свору за пределы лавки пряностей и запечатывают дверь.        Кажется, что Минки физически ощущает эту печать. Её несокрушимую мощь и пугающую силу, что тонкой паутиной оплетают лавку, укутывая в плотный кокон защиты. Такие печати дано ставить не всем, не каждый обладает такой властью, чтобы оглушить и отсечь врагов, но нежданная, но необходимая подмога подоспела вовремя.        Хёнвон держится за шею, и на дне глаз медленно тают всполохи, когда его ведёт, и он с трудом находит опору в виде раненого Ёнгука, который помогает дойти до комнаты. Минсок приваливается к дверному проёму плечом и опускает голову. Минки будто в замедленной съёмке видит капли цветной крови, срывающейся с клинков.        Кап-кап. Минки скручивает судорогой, и он с силой стискивает челюсти, прогибаясь в позвоночнике.        Кап-кап. Скользкой змеёй боли по тонким бледным запястьям невысокого целителя Чимина.        Кап-кап. Приглушёнными стонами по оголённым нервам.        Кап-кап. Умершими вопросами и неродившимися ответами в повисшей тишине.        Кап-кап. Сначала недовольный, а после и испуганный ропот отступающей нечисти.        Оглушительно громким кажется каждый звук, заставляя ресницы подрагивать. Минки дотягивается до лба монстра и удерживает печать из последних сил. Он окончательно приходит в себя и распахивает глаза, когда Ёнгук сползает по стене, а к нему подбегает Чимин с Минсоком. Сан прижимается щекой к ладони Минки и улыбается глазами. На большее он не способен. Минки на пробу делает движение рукой и подтягивается в кресле, усаживаясь удобнее.        Усталость обрушивается на него лавиной, не вытесняя боль, но скрадывая её. Даже движение глазами даётся с трудом, но Минки ещё бы раз бросился в самую круговерть, лишь бы Сан устало улыбался, гладя его ладонь. Запах крови острый, металлический, словно лизнул медную ручку в старом доме, но Минки не видит на себе и Сане повреждений. Кровь чужая.        — Ты какими судьбами тут? — хрипит Минсок и садится рядом с Ёнгуком, зажимая рану и качая головой. — Ты же не собирался…        — Почувствовал, что вам нужна помощь, что ты нуждаешься во мне, — криво усмехается Ёнгук, показывая на сердце, и кладёт свою ладонь поверх руки Минсока. — Мне уйти?        — Я тебе уйду, — облегчённо смеётся Минсок, утыкаясь лбом Ёнгуку в плечо. — Уйдёт он.        Сан пытается подняться, но у него ничего не выходит, как и у Минки, всё тело налито железобетонной тяжестью, каждое движение стоит огромных усилий, а после Сумерек все силы будто испарились. Словно выжатый апельсин, из которого сделали фреш и выкинули ненужную оболочку. Даже дышать трудно, кажется, расслабься, и организм забудет, как это делается.        Феликс придирчиво осматривает Минки, заглядывает в глаза и трогает запястья, словно может прочитать нечто непонятное для других. Сан не шипит, но взглядом полосует, словно говоря всем своим видом «Не трожь! Моё!». Феликс удовлетворённо щёлкает языком и едва дёргает уголком губ — намёком на улыбку.        — Вернулся.        — А что, не похоже? — спрашивает Химчан, собираясь с силами. Минки благодарен ему за помощь, ведь всего бы этого могло и не быть, не окажись Химчан среди ночи в запретном отделе и не заинтересуйся молодым охотником. — Разве можно спутать?        — Ты всегда уверен, что этот мир реален? — вопросом на вопрос отвечает Феликс, и Минки считает пальцы и пытается прочитать просвечивающие сквозь строительную плёнку названия на сотнях баночек.        — Что ты мне дал? — сипло спрашивает Минки, глядя на застывшего у окна будто бы ко всему безучастного Феликса. И ощущает, как Сан сильнее стискивает его пальцы. Единственное, на что у него хватает сил, даже голос будто предал, и он молчит, кусая губы.        — То, без чего здесь полегли бы все, а Сумерки просочились бы в наш мир. Ты чувствуешь, что что-то потерял?        — Нет…        Минки ощущает лишь пустоту в районе сердца, но оно ритмично стучит в груди, он помнит каждого в комнате, все конечности на месте, и понять, что не так, оказывается весьма непросто. Он напрягается, но от этого лишь сильнее болит голова, особенно ломит разбитый висок.        — Он взял воспоминания.        — Жизнеед? — сомнением спрашивает Минки. Он помнит даты, имена, звания, печати и способы поимки нечисти. — Но я помню вас всех.        — А семью? — Феликс обходит его, заглядывая в глаза и цокая языком, словно покупатель на рынке, собирающийся сбить цену. — Мать, брата, погибшего отца?        — Отец погиб?        Минки сводит брови, пытаясь вспомнить, но натыкается на абсолютную пустоту. Он даже не помнит, что отец был. Ни его лица, ни имени, ни одного воспоминания, словно стёрли начисто. Сан сжимает его ладонь так сильно, что немеют пальцы. Но Минки не может поднять глаз, глядя на усеянный пятнами крови пол, закрытый строительной плёнкой.        Мир плывёт, подёргивается серой дымкой, будто вот-вот вновь станет чёрно-белым рваным фильмом начала двадцатого века. Голоса затихают, и Минки слышит дикий вой запертых в Сумерках сущностей, которые так стремятся прорваться в мир и получить желаемое — обрести тело и форму, чтобы быть.        — Чёрт возьми, что ты сделал? — шипит Минсок, в мгновение ока оказываясь рядом с оборотнем, вопреки сочащимся кровью ранам, и хватая Феликса за грудки и встряхивая, как котёнка. — Я спрашиваю, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?!        — Дал всем нам шанс выжить, — просто отвечает Феликс, глядя Минсоку в глаза с вызовом и усмешкой. — Без обмена жизнеед никогда бы не отпустил то сокровище, что попало к нему в лапы. Он мог бы пить его целую вечность, пока не опустошил.        — Что ты такое говоришь? Цикл солнца был почти окончен, — подаёт голос Химчан, не имея сил подняться с пола, и лишь удобнее укладывает голову раненого Чжухона на своих коленях.        — Не совсем. Пусти, — Феликс смеривает Минсока взглядом, и Минсок медленно разжимает пальцы, с хищным прищуром наблюдая, как оборотень идёт к завешанным плёнкой стеллажам.        Ёнгук коротко стонет, и Минсок спешит к нему, падая на колени и склоняясь почти к полу, чтобы расслышать сказанное Ёнгуком. Химчан воспалившимися глазами смотрит на напарников и сглатывает, но Минсок слабо улыбается другу и помогает Ёнгуку сесть, пока тот зажимает бок, морщась от боли.        Хосок всё ещё зажимает рану на шее привалившегося к стене Хёнвона, ожидая, пока Чимин даст знак, что можно отпустить. Хёнвон что-то говорит Хосоку, но получает лишь закрытый ладонью рот и злое шиканье. Хосок смотрит без привычной насмешки в глазах, впервые за долгое время слишком серьёзно, и от этого взгляда Минки полосует наотмашь.        Сан стискивает пальцы Минки до онемения и отдалённой, далёкой и пульсирующей боли, чуть выступает вперёд, словно прикрывая Минки собой. Напряжённый до предела, готовый кинуться вперёд, приобретая смертоносный облик и истребляя всех, кто может показаться угрозой. Смертельно опасный хищник, пока ещё тихо порыкивающий, ожидающий выпадов.        — Смотри, — Феликс тычет пальцем в книгу прямо перед лицом Минсока, который изменяется в лице, но Ёнгук кладёт ладонь на предплечье Минсока и стискивает, Минсок медленно прикрывает глаза и словно встряхивается, продолжая читать.        — Это совсем не то, что было у вас. О да, я знаю, — говорит Феликс, глядя на Ёнгука, по-прежнему удерживающего Минсока за руку, — моя семья — стражи врат. Нельзя попасть в Сумерки, и чтобы мы не были в курсе. Вы столкнулись с более слабым противником, чем нарвались они, — Феликс показывает на Минки с Саном, а потом переводит взгляд на Ёнгука, — донеси своему благоверному, что все живы только благодаря воле случая и моей помощи.        — Ты должен поделиться знаниями! — хрипит Химчан и прокашливается, держась за ноющую грудь.        — Чтобы каждый, кому вздумается, совался, куда не следует? Увольте.        — Он прав, — хриплым голосом отзывается Ёнгук. — Нравится нам это или нет, но он прав. Информацию можно использовать по-всякому, и никто из нас не сможет дать ответ, не будет ли использовано то или иное знание во зло.        — Согласен, — поддерживает его Хосок и слабо кивнувший Хёнвон, шею которого Хосок взялся бинтовать, дождавшись кивка целителя. — Если есть стражи, пусть они этим и занимаются. Слишком много жадных может позариться на Сумерки, из которых можно вынести нечто необычное и ценное.        Чимин просто кивает, в очередной раз подходя к Ёнгуку. Пот течёт по лицу, походка нетвёрдая, будто он перебрал, и руки отчётливо дрожат, но целитель не сдаётся, хоть немного залечивая раны каждому. Чжухон молча поднимает руку, выказывая согласие, Химчан неохотно кивает, продолжая удерживать большую рану руками. Минки с Саном соглашаются.        — Мне всё это не нравится, — говорит Минсок. — Что ещё ты скрыл от нас, котёнок Ёнбок?        Феликс шипит в ответ, но не двигается, лишь переводит взгляд на замершего соляным изваянием Сана и кусающего губы Минки. Если правда откроется, кто знает, смогут ли они быть охотниками и жить, как прежде. Особенно Сан, который тут же превратится в диковинку и подопытного оборотня, которого примутся изучать с особым тщанием.        В чём-чём, а в этом Минки не сомневается. Кому-то потребуются ответы, а кому-то новое оружие. И начнётся череда экспериментов и испытаний, которым Академия позавидует. Спазм скручивает всё внутри, словно наматывая внутренности на невидимый кулак, и Минки ощущает короткий прилив сил, которого хватает, чтобы встать и ощутить боль каждой клеточкой тела, но желая защитить или хотя бы намёком попросить Феликса молчать. Но Феликс опережает его:        — Ничего.        Минки падает в кресло и откидывается на спинку. Он бы уснул прямо сейчас, потому что вымотался так, как никогда прежде, но что-то ещё держит его в сознании, и он просто оглядывает всех и каждого, находящегося в комнате. Всех, кроме Сана. На него он не смеет поднять глаза. Всё ещё ярок образ падающего вниз лже-Сана и слова о предательстве, от которых глухо ноет прокушенная губа.        Он хочет посмотреть на Сана и, преодолевая себя, поднимает на него глаза, смотрит, будто впервые. Долго, пристально и изучающее, вникает в каждую чёрточку лица, каждый изгиб привычных линий, в каждую эмоцию уставшего кицунэ. Ему и раньше Сан казался привлекательным, но сейчас — особенно. И Сан улыбается ему мягко, по-родному, отчего в груди расползается тепло.        — Согласен, — спустя минуты молчания кивает Минсок, — но мне всё равно это не нравится. Тут есть ещё что-то, но я докопаюсь до сути. И если ты встанешь на моём пути…        — Я встану, если это будет грозить прорывом Сумерек, — без страха говорит Феликс и смотрит на Минсока с вызовом. — И мне плевать, что…        — Заткнись.        — Тебя это так сильно задевает? Ну что ж, у всех свои секреты в шкафу, неправда ли, Минсок? — Феликс усмехается и склоняет голову к плечу, быстрым движением облизывая губы. Вопрос просто звенит в воздухе, но никто не озвучивает его, и Феликс привычной крадущейся походкой идёт к двери.        — Ты куда?        — Мы в лавке зелий, если ты забыл. А твои друзья ранены или ты хочешь попрощаться с целителем?        Минсок ничего не отвечает, видит, что Чимин на пределе, но следит за Феликсом до тех пор, пока оборотень не возвращается с корзиной разнообразных зелий, вручая флаконы охотникам, оборотням и измождённым целителям. Феликс долго копается среди баночек и поджимает губы, качая головой каждый раз, когда не уверен в зелье, которое собирается дать Сану. Но в конце концов вручает маленький пузырёк и что-то показывает пальцами. Минки не способен понять, что именно, потому что засыпает до того, как Феликс поворачивается к нему.        И мерный стрёкот часового механизма на грани сознания, словно верный страж, хранящий покой, проникает в сон.        Минки открывает глаза неохотно, тело затекло и кажется неподъёмным, он трёт веки одной рукой и наконец-то открывает глаза. В большом кресле, в котором он погружался в Сумерки, а потом и сон, отклонена спинка и выдвинута подставка для ног, чтобы удобно было спать. Вот только в груди тяжесть, и Минки с испугом смотрит вниз, чтобы улыбнуться в следующий момент.        Рядом, волшебным образом уместившись на свободном пространстве, спит Сан, обнимая его руками и ногами. Он снова тёплый, почти горячий, и ритм его сердца ощущается второй ладонью, что покоится у Сана на груди. От сердца отлегает, и Минки какое-то время смотрит в потолок, ощущая на языке смесь запахов.        Дерева, морилки, крови, трав. И кофе.        Минки принюхивается и ощущает на себе чей-то взгляд. Но быстро понимает, что это проснувшийся Сан, смотрящий на него с отражением вины на лице. Минки досадливо щёлкает языком и шарит по карманам, чтобы положить себе и Сану на язык мятную пастилку. Сан цепляет его зубами за палец и смотрит, вынуждая смотреть в ответ.        — Что?        — Я хочу попросить прощения за свои слова, — отзывается Сан, выпуская-таки его палец из тисков зубов, но коротко лизнув напоследок. Он подтягивается в кресле, оказавшись лицом к лицу с Минки, и избежать тяжёлого виноватого взгляда не выходит.        — Сан…        — Нет, подожди. Всё сказанное было словно сказано не мной, я не мог сопротивляться, но… я чувствую свою вину, что сказал все обидные слова и вообще допустил, чтобы та тварь…        — Сан…        — Я тебя сейчас укушу, если ты не дашь мне извиниться! — вспыхивает Сан и щёлкает острыми зубами в непосредственной близости от носа Минки, заставляя его замолчать. — Так-то лучше, совсем распустился без меня! Прости меня за всё, что произошло в последнее время. Я не могу обещать, что больше не вляпаюсь в какую-то дурацкую ситуацию, но я хочу сказать, что ты мне нравишься, — Сан кладёт палец на губы Минки, призывая молчать, и Минки остаётся лишь поцеловать его палец, глядя, как румянец ползёт по скулам. Сан прочищает горло и продолжает: — Нравишься весь и полностью, со своей неидеальной кожей и дурацкой привычкой кричать в неподходящие моменты, с саднящей нежностью и одержимостью, со своей преданностью и несносным поведением. Каким бы ты ни был, я люблю тебя.        — Ой, вы ещё поцелуйтесь тут, — фыркает Феликс, протягивая на подносе чашки с кофе и рогаликами. Сан смеривает Феликса уничтожающим взглядом, но с улыбкой благодарно принимает завтрак и вгрызается в хрустящий круассан.        Сан сидит на широком подлокотнике кресла — и когда только успел туда забраться — сложив ноги по-турецки и уложив на колени поднос. Минки садится и качает головой в стороны, разминая затёкшую шею. То, что на полу вповалку ещё спят охотники и целители становится открытием. Феликс приносит поднос каждому, хотя проснувшийся Минсок, кажется, готов натянуть заварник Феликсу на его золотые волосы. Ёнгук кладёт ладонь Минсоку на бедро и коротко сжимает, Минсок качает головой и благодарит травника за завтрак.        Пока все завтракают, всё больше оживляясь, Феликс стоит у входной двери с узкой стеклянной чашкой на высокой ножке и смотрит куда-то вдаль, изредка трогая печать и словно прислушиваясь. Минки хорошо видит его напряжённые плечи и каждое мелкое движение головой. Словно оборотень сомневается, чутко прислушивается к чему-то, что слышит только он.        Лицо сосредоточенно-напряжённое, словно это непростая работа стоять с чашкой красного чая, но Феликс не так прост, как кажется на первый взгляд. И куда добрее и отзывчивее, чем хочет всем казаться. В какой-то момент Феликс расслабляется и снимает печать, которая рассыпается пеплом в его руках, и лишь потом оборачивается и замечает взгляд Минки.        — Моё гостеприимство на ближайшие месяцы исчерпано, — гудит Феликс, напуская на себя важный и недовольный вид, полностью противоположный тому, что был, когда Феликс разносил подносы и получал скупые благодарности от участников вчерашних событий. — Лекарства и мази в подписанных корзинах. А теперь избавьте меня от вашего присутствия, у меня мигрень начинается.        Разобрав корзинки, все ещё раз благодарят Феликса и друг друга, кивками заменяя поклоны, которые мешают сделать раны. Хёнвон поддерживает хромающего Хосока, и они уходят первыми, следом за ними исчезает из лавки бледный до прозрачности Чимин. Ёнгук подгоняет Минсока, который явно хочет ещё что-то сказать, но согласно уходит, оставив рвущиеся слова при себе, когда видит, как Химчан с Чжухоном уходят в одном направлении. Он недоумённо оборачивается на Ёнгука и позволяет себя увести.        — Ещё раз спасибо за помощь, — благодарит Минки и кланяется травнику на девяносто градусов, хотя и выходит со скрипом.        — Ой, прекрати, — отмахивается Феликс, но лицо остаётся серьёзным. — Береги его, — он кивает на Сана, застывшего у незакрытого плёнкой стеллажа и с интересом смотрящего на пузырьки. — Знайте, мои двери всегда открыты для вас.        — Спасибо!        — Идите уже.        Воскресное утро манит желанием проваляться в постели, чем Минки с Саном и занимаются, отмывшись в общественной бане до скрипа. Даже есть не хочется, их клонит в сон, и они не отказывают себе в простом человеческом счастье, которое иногда заключается в закинутых на тебя руках и ногах, собственнически прижимающего к себе лиса.        — Люблю тебя, — шепчет Сан сонному Минки и кусает его за ухо, сжимая челюсти всё сильнее, пока Минки не просыпается окончательно. — Пора на работу.        Понедельник встречает их привычной работой, в которую они окунаются с головой. У остальных на полное восстановление уходит несколько недель, и их движения замедленны в первые дни, хотя все, без исключения, являются на работу. Минки спокойно выдыхает, когда видит, как Минсок улыбается Ёнгуку, но тут перед глазами вырастает решительный Сан, что-то говорящий старшим.        Лица охотников меняются, на несколько секунд Минки видит болезненную судорогу на лице Ёнгука, но он берёт себя в руки, а Сан раскланивается и явно просит прощения до тех пор, пока Минсок не останавливает его, похлопав по плечу. И этот инцидент можно считать исчерпанным. Минки прокручивается в кресле и замечает, как на столе в дальнем углу отдела сидит Химчан и о чём-то мило беседует с Чжухоном. Просто идиллия.        — Почему рану не залечишь? — спрашивает Хёнвон, поправляя скрывающий рану платок, что лишь подчёркивает длину и точёность шеи.        — Мужчин красят шрамы, — Хосок сквозь зубы матерится, трогая разорванную мочку уха. — В последний раз надел дурацкие тоннели.        — Ты и так слишком привлекателен, — смеётся Хёнвон, склоняя голову к плечу. — Ни на минуту оставить нельзя, всегда приключений найдёшь или повод украсить себя ещё больше.        Спустя полчаса Минки случайно застаёт оборотней за поцелуями в зале для тренировок и медленно закрывает дверь, чтобы не побеспокоить, но натыкается на хитрого Сана, который утягивает его в тир и прижимает к стене. Сан словно дорвавшийся до ласк бродячий кот, жмётся, касается постоянно, словно пытается насытиться, забивая тактильный голод. Прежде чем оторваться от неугомонного кицунэ, Минки целует маленький шрам от ожога на его руке и смотрит в глаза, находя там все ответы.        В отделе никто ни о чём не догадывается, хотя регистрацию странных всплесков всё же фиксируют. Но охотники не стремятся кого-либо посвящать в свои дела, зато общаются они гораздо больше и ближе, чем прежде. Сан расцветает с каждым днём, а Минки наконец облегчённо выдыхает окончательно, потому что жизнь налаживается.        Всё становится на свои места, и Минки понимает, как мало нужно для счастья. Оно рядом каждый день, а человек привыкает и не замечает очевидного, и лишь потеряв, понимает, как была важна простая улыбка любимого человека или удар подушкой по сонной голове. К концу рабочей недели они все выбираются в бар, распугивая часть посетителей своим появлением и вызывая болезненную улыбку на лице опешившего Сонхва.        — Ты обещал нам выпивку, вампир. Наливай.