Цикл "Охотники и руны": Руна Запрета

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       — Минсок, — говорит Химчан, набрав номер и оглянувшись, включив на громкую связь. — Нужна помощь.        — Говори, — Минсок явно спит, но не возмущается, лишь слышна недолгая возня. Минки украдкой смотрит на часы и качает головой: два ночи. Не лучшее время для звонков.        — Печать Хтонического Монстра и Руна Запрета, — без экивоков и предисловий говорит Химчан и смотрит Минки в глаза, отчего делается страшно.        — Думаешь о Сумерках? — в трубке слышен шорох. Минсок, судя по всему, стремительно начинает собираться. Не спросив, что к чему, и это вызывает вопросы. — Где ты?        — В запретном отделе библиотеки. Я не один.        — С Сон Минки?        — Откуда ты? — удивлённо спрашивает Химчан и прожигает Минки взглядом. Он же лишь устало трёт виски, съезжая по сиденью.        — Значит, прав, — выдыхает Минсок и говорит что-то в сторону. Минки неловко, потому что они не просто разбудили старшего коллегу, но и вытащили из постели другого старшего коллеги. А это может быть весьма чревато. Минсок тем временем продолжает: — Разрешение в запрещённый отдел брал на днях. Вот и подумалось. Ждите, я постараюсь побыстрее.        Ждать нелегко, муторно, противно. Минки не может собрать себя в кучу, когда погиб отец было легче. Сейчас же он просто в ужасе. Будто расколот. И не напополам. А на сотни тысяч мельчайших осколков. Не собрать, не склеить, не порезав пальцы и не вскрыв случайно вены.        Химчан сидит ровный, как палка, лишь за горло до сих пор держится, словно дыхание застряло и не желает наполнять лёгкие. Минки смотрит на него с растущей тревогой и болью, трёт воспалённые глаза и судорожно вцепляется в ребро ладони зубами, когда находит среди книг печатей ту самую.        Минсок приходит вовремя, как раз тогда, когда Минки порывается свалить отсюда домой, к Сану, чтобы попытаться стереть, смыть, распечатать, а Химчан удерживает его за плечи, пытаясь вдолбить очевидное — не выйдет так просто. Надо знать, понимать, быть уверенным.        — Сядь, — приказывает Минсок, и Минки подчиняется, опуская голову. Он будто сломался с новым знанием. — Теперь слушай. Шансы невелики, ты это и без меня понимаешь, как я вижу. Но мы сделаем всё возможное, слышишь? Рассказывай, что видел, какие изменения в напарнике?        Минки закрывает глаза, собираясь с духом, и рассказывает обо всём. Утаивая лишь одно — их общую тайну. Минсок слушает, не перебивая, Химчан немного меняется в лице, но тоже молчит. У Минки внутри чёрная дыра с рваными краями, и её ничем не заполнить, но он собирает волю в кулак и старается не сойти с ума до того, как поймёт, что уже ничем не помочь.        — Не нравится мне это чёрное солнце, но ума не приложу, что за ерунда… Ты что-то знаешь? — Химчан на вопрос Минсока лишь качает головой. Минки тоже не знает, сколько ни листал книги, такого символа так и не встретил. Минсок задумчиво кусает губу и говорит: — Есть идея, куда можно съездить. Но я не в лучших отношениях с хозяином бара.        — Поехали, — говорит Минки, собирая немногочисленные вещи и выставляя последние книги на полки.        — Сначала кофе, — качает головой Минсок, — да и до шести утра есть ещё время. Раньше в бар соваться нет смысла. Нам нужен хозяин, а не беснующаяся толпа.        Минки недовольно морщится, но следует за охотником и лекарем, которые обменялись многозначительными взглядами, но промолчали. Кофе на удивление хорошо идёт, даже сэндвич не вызывает отторжения, хотя глотается с трудом, щекоча свежим салатом глотку. Они сидят молча, и Минки наблюдает за старшими.        Ответов меньше, чем вопросов, но он понимает то, что Химчан с Минсоком знакомы давно, и что-то их связывает так же крепко, как совершенно чужих людей может связать судьба. Минсок выглядит уставшим, как и Химчан, и Минки неловко. В особенности за тот поступок Сана, от которого до сих пор горит огнём в груди.        К бару они добираются тоже в молчании, хотя Минки завалил бы вопросами, будь ситуация иной. Пока он думает только о Сане и о том, как он был слеп и глуп, чтобы сложить дважды два так поздно. Но он предпочитал спать на диване, страдая от невозможности нормально умостить свои длинные ноги и кутаясь в два пледа, вместо того, чтобы прокрасться хоть раз в спальню.        Минки понимает, что дурак, что ничего мог не выяснить и не увидеть, но его жрёт изнутри, переваривая и оставляя лишь пепел. Он идёт за старшими, глядя под ноги, но сознание всё равно фиксирует название бара «Кровавая Мэри», Минки принюхивается, но не чувствует запаха крови, который ожидал учуять.        — Бар закрыт, — говорят от стойки.        — Я вижу, Сонхва, и знаю, — едко отвечает Минсок, и Минки удивлённо смотрит на охотника, зная, что о нём слава идёт как о крайне сдержанном человеке, но за последнее время он удивляет всё сильнее. Минсок ухмыляется: — У нас есть дело, вампир.        — Ааа, это ты, — недовольно кривит губы беловолосый парень, стоящий за стойкой, — Будьте добры, уберите полынь от меня подальше.        Минсок демонстративно подходит ближе и с улыбкой достаёт мешочек, остро пахнущий горькой полынью, и машет им перед носом скорчившегося Сонхва, который тут же зажимает нос, но всё равно громко чихает и со злостью смотрит на Минсока, который степенно отходит подальше и опирается плечом о стену, наблюдая за происходящим.        — Чего вы хотите? — спрашивает Сонхва и отставляет протёртый до скрипа стакан под стойку.        — Подсказки, — Химчан смотрит на Сонхва, а тот сканирует взглядом охотников, то ли ожидая подвоха, то ли пытаясь раскусить. — Кто мог бы поставить Печать Хтонического Монстра на Руну Запрета?        — Что? — Сонхва делает шаг назад и сжимает пальцы так сильно, что тряпка начинает трещать.        — Покажи рисунки, — говорит Химчан, оглядываясь на замершего Минки. Минсок стоит молча, привалившись плечом к стене и разглядывает бар без интереса. — Особенно интересует чёрное солнце на солнечном сплетении.        Минки открывает блокнот и кладёт на стойку, глядя на замершего соляным изваянием Сонхва. Он и так особой красочностью лица не отличается, бледный, как и положено вампирам, но кровь отливает от его лица совершенно, делая кожу и вовсе сахарно-белой, без намёка на малейший румянец.        — Жизнеед.        Сонхва выплёвывает слово, будто ядовитого гада, свившего гнездо на языке. Он морщится и облизывает губы, стараясь сдержать дрожь. Но тело дрожит вопреки его желанию, словно та мерзость, о которой он говорит, воняет разлагающимся трупом в помойке и выглядит как самое гадкое, что можно только придумать.        — Что это? — заинтересованно уточняет Минсок, отлипает от стены и садится на высокий стул ровно напротив скривившегося Сонхва.        — Не что, а кто. Это существо, которое через астрал цепляется пиявкой и пьёт чужие жизни.        — То есть вампир? — спрашивает Минки.        — В какой-то мере да. Но у нас есть кодекс, и убивают из наших только конченные придурки. А этот, — Сонхва с трудом сдерживает рвотный позыв, прижав ко рту ладонь, с красивыми пальцами, унизанными перстнями,  — он пьёт жизнь, оставляя пустую оболочку, в которую потом вселяется и носит её как одежду, пока его гнилостные флюиды не начнут разлагать изнутри его новое пристанище.        — Ты хочешь сказать, что процесс необратим? — хрипит Минки, не без труда справляясь с вставшим в горле комом.        — Если чёрное солнце завершено, спасти не выйдет, — Сонхва начинает протирать тряпкой стойку, словно это спасение ото всех бед, но это, как ни странно, действительно его успокаивает. — Если ещё не все лучи на месте, можно попробовать. Но… но я не знаю всего, — поджимает губы Сонхва и поднимает глаза, оглядывая охотников. — Я лишь знаю, что их связь нужно обрубить, мы с этой мерзостью дел не имеем, так что тут я не советник… Но…        — Но? — спрашивает Химчан, задумчиво кусая щёку изнутри и глядя на Минсока с вопросом, хотя Минки и не понимает, почему Химчан смотрит именно на охотника, а не на вампира, которому задал вопрос.        — Это риск. Придётся уйти в Сумерки, а там море всякой дряни, — качает головой Сонхва и смотрит на Минки в упор, меняющими цвет радужки глазами. На дне плещется багрянец, и Минки делается не по себе. — Это хуже болота, где можно пиявок нацеплять.        — Против пиявок хороша соль.        — А в астрале есть только ты и сила духа. Больше ничего. Спроси вон у охотника, каково там, — Сонхва кивает на Минсока, и Минки поворачивается к нему, совершенно иначе глядя на старшего коллегу.        Минсок кусает губы и смотрит куда-то сквозь зеркальную стойку бара. Мышцы напряжены до предела, и кожа обтягивает острые скулы так, что вот-вот лопнет. Минки глушит неродившийся вопрос и просто ждёт ответа, который не заставляет себя ждать. Минсок дёргает уголком рта, и Минки впервые замечает тонкий шрам на виске, тянущийся через всё лицо и уходящий к ключицам. Бледный, тонкий, кривой.        — Это филиал ада, — говорит Минсок. — Но если ты готов идти за частью души, ты должен быть готов ко всему. Даже к аду. Я научу тебя всему, что может пригодиться.        Минки кивает. Ради Сана он готов и на филиал ада, и на сам ад, лишь бы помогло, лишь бы успеть. Химчан прокусывает губы до крови и комкает в пальцах рубашку, невидящими глазами буравя стеллаж с бутылками, и Минки сглатывает. Химчан потерял своего любимого, и Минки не может и не хочет представлять, каково это.        — Сумасшедшие, — качает головой Сонхва и криво улыбается охотникам. — Но если вернётесь после схватки с этой мерзопакостью, заходите в бар. Вся выпивка за мой счёт. Даже тебе, Минсок.        — Премного благодарен, — кривит губы Минсок, но смотрит чуть менее агрессивно.        Они оставляют Сонхва наедине и выходят на свет, чуть щурясь и морщась, словно и сами являются вампирами с чувствительными зрачками. Не сговариваясь, они отправляются в запрещённый отдел и осаждают стеллажи в поисках ответов, до смены ещё есть время. Минки лихорадочно листает страницы, и замирает, когда Минсок подзывает их с Химчаном ближе, тыкая пальцем в разворот книги.        — Больше ничего не нашёл.        Минки набирает текст в гугл-переводчике и с сомнением смотрит на результат, ероша волосы на затылке. Химчан с Минсоком читают перевод молча, но кривятся, когда понимают, что о жизнееде почти ничего не известно. Химчан отворачивается и сканирует взглядом книги, пытаясь предположить, где ещё можно найти хоть какую подсказку. Но Минки и без того понимает, что информации не будет, кроме сухой заметки.        — Пора работать, — говорит Минсок. — Я попробую ещё пробить по своим каналам, но сомневаюсь, что мы узнаем об этой твари больше. Но я немного знаком с Сумерками, потому набросаю список идей.        Список оказывается не таким и большим, но Минки озадаченно смотрит на пункты. Травника найти не составит труда, и Феликс, вероятнее всего, согласится. Питает он слабость к тому, чтобы помогать нуждающимся. А вот группа сдерживания в минимальном количестве три человека немного смущает. Потому что Минсок и Химчан — это никак не трое.        — Будем просить помощи, — безапелляционно заявляет Минсок и кивает следовать за ним.        Куратор Минки и Сана изменяется в лице при словах о Сумерках: Хёнвона отчётливо потряхивает, он застывает, но обещает сохранить намерения охотников в секрете, хотя и крайне не одобряет. Минсок качает головой и смотрит на Химчана, облизывая губы. Они не говорят, но Минки почти уверен, что Минсок на что-то намекает, а Химчан лишь болезненно морщится в ответ.        — Мне не нравится ваша затея, — качает головой Хёнвон. И вовсе белым становится, словно смуглая кожа враз лишилась всех красок и пигментов.        Через час к ним присоединяется Феликс, по-кошачьи щуря глаза и морща нос при виде Минсока. Он едва слышно фыркает, но согласно кивает, когда Минки просит о помощи. Потому что без травника им не справиться, а поступки оборотня для Минки до сих пор остаются загадкой. Проходящий мимо стола Минки Хёнвон качает головой, оглядывает собравшихся с неподдельным интересом, но отвлекается, ероша волосы Феликса. Феликс на мгновение прикрывает глаза и поджимает губы, но так ничего и не говорит.        Хёнвон останавливается и смотрит на собравшихся с недовольством и какой-то болью, а потом предлагает обратиться к Хосоку и Чжухону. Вариант помощи Чжухона Минки не рассматривал, боится, что оборотень учует ослабленного печатью кицунэ. Хотя теперь он думает о том, что главное — спасти, но страх внутри вьёт кольца, мешая трезво мыслить.        Ведь и тот же Феликс может учуять неладное, а учитывая чувствительность Минсока, всё может выйти из-под контроля совсем. Хёнвон уступает свой кабинет и уходит, приводя Чжухона и Хосока. Чжухон соглашается сразу, лишь только видит стоящего с ними Химчана, а Хосок смотрит с подозрением и недоверием, пока Минсок рассказывает. Хосок кусает губы и оглядывается на стоящего за дверью Хёнвона. Минки ждёт, что оборотень покачает головой, но Хёнвон пожимает плечами, мол, тебе решать, и Хосок всё-таки кивает.        Ёнгук встречает их в кабинете с немым вопросом на лице. Он окидывает взглядом Минки и едва уловимо морщится, но быстро берёт себя в руки и предлагает присесть на немногочисленные поверхности, что есть в кабинете. Минсок падает в своё кресло и смотрит на Ёнгука, пока Химчан излагает суть вопроса.        Химчан остаётся стоять, Минки присаживается на край стола, а оборотни, не сговариваясь, разбредаются по кабинету. Минки предельно устал и вымотался, у него выходной. Но сначала они должны заручиться поддержкой и найти все ответы на вопросы. Минсок чётко сказал, что за один день они не расправятся, и Минки, как бы ни хотелось возмутиться, прекрасно понимает, что охотник прав.        — Химчан, ты же знаешь, что игры с астралом до добра не доведут, — Ёнгук меняется в лице абсолютно полностью, становясь похожим на оскаленного демона. Прекрасно понятно, почему его так боятся.        — Ничего не могу поделать, слово было сказано, — пожимает плечами Химчан и качает головой. — Он хочет вернуть Сана, — Химчан кивает на замершего у окна Минки, — я хочу найти ответ, а Минсок хочет отыскать ту тварь, которая сотворила всё это. Твоя помощь не помешает.        — Минсок, я прошу тебя, не надо, — игнорируя сказанное Химчаном, поворачивается к Минсоку Ёнгук. Минки готов поклясться, что в голосе больше страха, чем Ёнгук хочет показать. — Есть вещи, которые должны быть неизменны и нетронуты. Сумерки опасны.        — Ёнгук, если ты помнишь, я спас тебя тогда.        — Помню, — глухо отзывается Ёнгук. — Прекрасно помню. Но я и не забыл, как ты едва не погиб после той дурацкой затеи. Я не могу тебя простить за тот поступок, как и себя. Потому что успел попрощаться с тобой.        — Простого «спасибо» было бы достаточно, — резко отвечает Минсок и поджимает губы, а Минки растерянно смотрит на спорящих охотников, перебегая взглядом от одного к другому.        — Я не хочу рассориться с вами всеми, особенно с тобой, — глядя на Минсока, вздыхает Ёнгук и устало трёт глаза. Он подходит к Минсоку и протягивает руку, чтобы коснуться, но Минсок уклоняется от прикосновения и смотрит напряжённо. Минки буквально ломает пополам от этого, и он надеется, что не сломал жизни других своей невысказанной просьбой о помощи. Ёнгук сжимает пальцы и опускает руку, прикрывая глаза. — Помогать вам в этом безумии я не намерен, мешать тоже, но и смотреть на то, что вы собираетесь сделать, я не могу. Удачи вам.        Ёнгук уходит в повисшей тишине, и стук закрывшейся двери напоминает Минки звук захлопнувшейся крышки гроба. Он с трудом сглатывает ком в горле и смотрит сквозь окно вслед удаляющемуся Ёнгуку, словно уменьшившемуся, как воздушный шар, из которого выпустили весь воздух разом.        Минсок стоит некоторое время, глядя в пустоту, напоминая Ёнгука сейчас намного больше, чем обычно. Минки знает, что работа в паре многие годы, делает людей похожими. Годы совместной жизни делают то же самое, а эти двое прошли через столь многое, что о них в отделе ходят легенды. И он стал причиной раскола между ними.        Но мысль о равнодушном ко всему Сане, который медленно, но верно тает, держит его на плаву. Только вера в возможность спасти не даёт сойти с ума окончательно. И он искренне надеется, что Ёнгук неправ, что они успеют, и ничего не изменится в их с Саном отношениях. Хотя чёрную дыру, рождённую самопоеданием и самокопанием, будет и не так просто залатать, как хотелось бы.        — Что я должен сделать?        Минки встряхивается и внимательно выслушивает всё, запоминая порядок действий. Если он не справится с задачей, уже ничего не поможет, и Сан угаснет от неведомой твари, посягнувшей на его жизненные силы. Минки никогда не видел и даже не догадывался о подобных существах, не читал о нём книг или рукописей, но ненавидит всей душой. Минсок отдаёт распоряжение остальным, и те согласно кивают.        — Сделаешь зелье, — говорит Минсок, глядя на застывшего в углу Феликса, о существовании которого Минки успешно позабыл. — И захватишь запас необходимого.        — Ещё чего.        — Ёнбок…        — Я — Феликс! — шипит оборотень, сужая глаза и скалясь, вот-вот глаза полыхнут неестественно ярким цветом радужки, и подёрнется реальность, являя их взглядам кота. — Ещё раз назовёшь меня так, и я выцарапаю тебе глаза.        — Ну, рискни, котёнок Ёнбок, — усмехается Минсок, склоняя голову к плечу. От охотника плещет угрозой и опасностью, даже волоски дыбом становятся.        — А то что? Опять за хвост тягать будешь?! — Феликс подбирается, но между ними вклинивается Химчан.        — Прекратили немедленно! Что с вами такое?!        — Я вообще не рвался в спасители, — огрызается Феликс и гасит опустившимися веками вспыхнувшие искры в глазах. — Ещё и с этим…        — Без тебя нам не справиться, травник, — тихо говорит Химчан, но в комнате всё затихает будто по мановению волшебной палочки.        — Зашибись.        Феликс фыркает и складывает руки на груди, но до сих пор остаётся здесь, и это даёт надежду. Минсок лишь скалится похлеще разъярённого оборотня и провожает взглядом каждое движение травника. Будто это его вина, что Ёнгук ушёл. Минки облизывает пересохшие губы и мысленно молится, чтобы всё вышло. Даже если ценой его никчёмной жизни.        — Зелье будет готово через два с половиной дня. Ты знаешь, где моя лавка, — говорит Феликс и первым уходит, за ним следует Минсок, вызывая новую порцию недовольного фырканья оборотня.        — Ждём звонка от тебя, — бросает перед уходом Химчан, пока оборотни разбредаются по рабочим местам, и Минки просто кивает, не находя слов. — Отоспись.        Минки кивает и бредёт в казарму, не имея сил идти домой и видеть Сана, не пытаясь при этом сделать хоть что-то. Это выше его сил и умений. Он падает на пахнущую лесной свежестью постель, и клянёт ополаскиватель. Потому что перед глазами встают картинки их с Саном выходных в лесу. Нет ничего, что не было бы связано с Саном. И от этого хорошо и плохо одновременно.        Он отсыпается почти восемнадцать часов, с трудом продирает глаза, моется в душе, стараясь ни о чём не думать, и бредёт в столовую, чтобы немного перекусить перед работой. Рабочие часы тянутся вязкой карамелью, Минки не уверен, что понимает всё, что делает. Тело действует на автомате, словно зачарованное, он лишь отстранённо может наблюдать за его действиями, думая о том, что собирается сделать и чем всё это может закончиться.        Хёнвон и Ёнгук категорически отказались помогать и участвовать в этом безрассудстве, чётко высказались о своей позиции, потому у них были только те, кто согласился помочь, чтобы не дать никакой твари просочиться из Сумерек. Почему согласился Феликс, Минки может только гадать, но у него нет сил на это. И времени.        Он тренируется, повторяет все указания Минсока под его присмотром и выматывается до дрожащих коленей. Минсок качает головой, требует повторить, показывает и смотрит на то, как справляется Минки. А Минки кажется, что он ни черта не справляется. Когда же отправляется в столовую, приняв до этого душ в подвале отдела, натыкается на Ёнгука, будто поджидающего его всё это время.        — Нам нужно поговорить, — коротко бросает Ёнгук на следующий день в отделе. — Встретимся в обеденный перерыв в парке у стелы.        Минки приходит в назначенное время и видит Ёнгука, сидящего на ступенях у стелы, угрюмо глядящего на сомкнутые в замок пальцы. У Минки ёкает сердце, но он давит в себе растущую панику и присаживается рядом. В такой час тут немноголюдно и как-то пусто. Лишь голуби вальяжно расхаживают, раскрывая хвосты, чтобы привлечь самок.        — Ты понимаешь, что вы собираетесь сделать?        — Да, понимаю, — кивает Минки и отворачивается лицом к фонтану, глядя на пляшущие струи, вокруг которых носятся стрекозы с разноцветными крыльями.        — Не уверен, — глухо отзывается Ёнгук, и в голосе слышна боль.        — Решили меня отговорить?        — Нет, это бессмысленно, — Ёнгук говорит словно через силу, и Минки украдкой бросает на него взгляд. Вены на шее вздуты, губы сжаты в тонкую полоску, словно каждое слово — боль. — Я хочу тебя предупредить, чтобы там ты был осторожен, а по возвращению не тянул с ритуалом очищения. И будь готов, что Сан, если очнётся, вряд ли будет что-то помнить.        Минки муторно от фразы «если очнётся», тошно и противно. Хотя он понимает, что всё, что они задумали пятьдесят на пятьдесят может быть как успешным, так и нет. Но не попробовать Минки не может. Просто не имеет права. Это хуже, чем предательство, это обречь на смерть.        — Как вы?        — Как я, — кивает Ёнгук. — Единственное, что я запомнил, это тьма, пустота и боль. А когда пришёл в себя, боль усилилась стократ. Я знаю, что боль Минсока была ещё сильнее, и я не могу с этим жить. Но и понимаю, что иначе он не мог, как и ты. И я бы пошёл за ним хоть на край света, но… Но эта боль опустошает и преследует меня даже во сне, — Ёнгук замолкает, и Минки чувствует, как глухо колотится его сердце, будто он оглох, ощущая лишь пульсацию в груди. Ёнгук поднимается и криво усмехается, глядя ему в глаза. — Мы оба изменились после того случая. Дурацкий разговор вышел… Надеюсь, у вас выйдет, — Ёнгук берёт Минки за руку и вкладывает в ладонь четырёхлистник, запаянный в прозрачную смолу. — Удачи.        — Спасибо.        Жизнеед. Нечто из разряда фантастики, нечто необъяснимое и запретное. Информации о нём раз-два и обчёлся. Лишь сбивчивые слова работающего с охотниками вампира, лишь достаточно кривой перевод с латыни гугл-переводчика, лишь пара изображений с чёрным солнцем.        Как справляться там, на той стороне, Минки не знает. Но и отказаться не может и не смеет, как бы страшно ни было. Для себя он бы такого не сделал, для Сана — не вопрос. Лишь бы перестал его редкий лис метаться и хрипеть по ночам, истекая жизнью, словно раненый кровью. Почему люди такие беспомощные, когда дело касается важных вещей в их жизни.        Сумерки пугают, и пугают сильно. Но куда меньше, чем возможная потеря. И Минки готов быть смелым, храбро ступить в запретное для смертных место, откуда можно вернуться не собой. Он сжимает в руке кулон с клевером и надеется, что все тренировки не прошли зря, что силы духа будет достаточно.        Два дня тянутся невыносимо долго, будто кто растянул время в немыслимые века. Благо, в основном отчёты, и разделавшись с ними, Минки практикуется в формировании энергии внутри себя, как этому учил Минсок. Это непросто и раздражающе тяжело, выматывает сильнее тренировок, но без этого соваться в Сумерки бессмысленно.        Вернувшись домой, Минки с глухой тревогой наблюдает за Саном, который каждый день приходит домой откуда-то, где пропадает последние дни, и падает на кровать, не раздеваясь. Минки смотрит на ещё больше похудевшего Сана, но просто молчит, сдерживает каждое рвущееся наружу слово и ждёт.        Хотя куда легче было бы уничтожать врагов направо и налево, ощущая зловонное дыхание канализаций и подземелий, а не сидеть и ждать, глядя, как чахнет жизнерадостный ранее Сан. Он забирает у Феликса зелье и разбавляет его водой, протягивая вернувшемуся из душа Сану. Домашняя одежда висит на нём мешком, а с волос ещё капает.        Сан подозрительно смотрит на Минки и кривит губы, глядя на стакан в своих руках. Он внезапно ухмыляется и плещет содержимым стакана Минки в лицо, после швыряя стакан в стену. Во все стороны брызжет стеклянной крошкой, а Сан смеётся. Пугающе и леденяще.        — Отравить меня вздумал, пугливый малыш?       Минки передёргивает и несколько секунд смотрит на расползающееся по стене влажное пятно. Он и сам не знает, когда из пугливого мальчишки превратился в охотника, что стало последней каплей, когда страх есть, но он глубоко и гораздо страшнее за других, чем за себя? Где тот ключ? Он старается как можно незаметнее глотнуть из пузырька и поворачивается к Сану.        Тот стоит в расслабленной позе, глядя в сторону, будто и вовсе не здесь. Снова. Минки подходит впритык, и лишь тогда Сан вскидывается, бьёт наотмашь скрюченными пальцами, полосует Минки по шее и ключице, раздирая к чертям ткань и кожу. Обжигает ударом, рубашка стремительно пропитывается кровью, но Минки плевать.        Он стремительным движением опрокидывает Сана на пол, подминает под себя и прижимает его своим весом к ковру с длинным ворсом, заводит руки над головой и, удерживая, припадает губами к приоткрывшемуся рту. Сан зло целует, и лишь спустя мгновение начинает биться пойманной птицей в его руках, понимая, что зелье перетекает ему в рот помимо его воли.        Сан вцепляется зубами в нижнюю губу Минки и стискивает челюсти, прокусывая губу до крови, но Минки держит брыкающегося Сана и целует остервенело и дико, как никогда себе не позволял. Боль в прокушенной губе и рассечённой ударом коже саднит, жжётся, но куда сильнее болит в груди.        — Предатель! — хрипит Сан. — Ненавижу! Что ты наделал…        Слова режут без ножа, и раны от них кровоточат куда сильнее, чем боевые ранения. Минки скатывается с Сана и лежит на спине, глядя в потолок и ожидая, когда подействует зелье. У самого во рту онемело, даже вкуса крови не ощущается, рядом хрипит Сан, пытаясь подняться. Ему это удаётся, но его ведёт, и он приземляется в руки Минки, успевая мазнуть гневным взглядом.        — Мы готовы, — говорит в трубку Минки и прижимается щекой ко лбу Сана, баюкая его в руках и будто прощаясь навсегда.        Как ни гонит он эти мысли, они всё равно лезут в голову, пока квартира не наполняется шумом голосов, вынуждая его оторваться от созерцания лица Сана, на лбу которого ещё ярче, чем обычно горит руна запрета. Из-за неё Сан почти ледяной, не такой, как обычно, с повышенной температурой и термоядерным процессом в венах.        Минки задирает слегка влажную футболку Сана и смотрит на солнце, чернеющее на солнечном сплетении. Не хватает ровно одного луча, чтобы чёрное светило стало симметричным и принесло смерть. Нелепость, глупость, рисунок на коже, мало чем отличимый от тату, но смертоноснее оружия охотников. Незаметное, обычное чёрное солнце.        — Нам нужно тихое место, где точно не появится никто лишний, — войдя, замечает Химчан, оглядываясь на друзей. — Лавка Феликса как раз закрыта на ремонт.        — Да вы издеваетесь, — стонет оборотень.        — Leopardus pardalis всегда отличались повышенной тягой к справедливости, — говорит Химчан, и Феликс просто закатывает глаза, беззвучно шевеля губами.        — Поехали.        Минки поудобнее перехватывает Сана и первым выходит из квартиры, не обращая внимания на попытку Химчана рассмотреть его рану на шее и ключице. Они рассаживаются по машинам на стоянке, и Феликс облегчённо выдыхает, когда Минсок проходит мимо их машины, садясь за руль другой.        — Это на крайний случай, — шепчет Феликс, вкладывая Минки в ладонь пилюлю. — Когда ты поймёшь, что больше нет сил и нужна помощь.        — Что это?        — То, за что Минсок меня точно удушит, — хмыкает Феликс.        По дороге Минки постоянно думает о проклюнувшемся последнем луче на коже Сана и пытается отогреть его ладонью. Словно чёрное солнце согреется и замедлит своё смертоносное развитие. Он слизывает выступающую на губе кровь и смотрит куда-то в пустоту, замечая лишь обострившиеся черты Сана и тупую боль в межреберье.        Они паркуются у лавки, и Минки смотрит на напряжённых Химчана и Феликса, которые о чём-то переговариваются, пока он выносит из машины Сана, не доверяя никому. Минсок с Чжухоном и Хосоком просто молчат и ведут себя так, словно они — сторонние наблюдатели за конфликтом на нейтральной территории. За что Минки благодарен, у него нет сил говорить и объясняться.        У него и так внутри всё натянуто струной, потому что страшно. Страшно, что не получится, страшно, что опоздали, страшно…        Уложив Сана в глубокое кресло, Минки падает в соседнее и лишь потом оглядывается. Всё затянуто строительной плёнкой, остро пахнет морилкой, лаком и древесной стружкой. Феликс стоит чуть поодаль, сверкая глазами и нахохлившись, у двери каменными изваяниями застыли Минсок и Хосок с Чжухоном. Химчан, припав на одно колено, старательно вырисовывает руну на правой ладони Минки, а потом берётся за левую.        — Эта руна отменит Запрет и снимет Печать, — указывая на правую ладонь, говорит Химчан и поднимается, отряхнув колено. — Просто сотри ею нарисованное.        — Ты когда эту дрянь отыщешь, в лоб ему печатью приложи, той, что на левой руке, — подаёт голос Минсок, избегая смотреть Минки в глаза. Голос его становится глуше, даже Феликс приподнимает бровь, глядя на Минсока. — Я тебе говорил, что это больно…но это чертовски больно, невыносимо, кажется, что больнее уже и быть не может, но будет, и ты об этом не раз пожалеешь. Там ты окажешься наедине с необъяснимым и смертоносным. Но только так есть возможность спасти. Уверен ли ты, что готов ли ты заплатить такую цену?        Минки кивает, глядя, как после его ответа Химчан вливает в приоткрытый рот Сана несколько капель и протягивает ему флакончик с зельем. Минки сглатывает, ощущая горечь на языке, даже не коснувшись зелья, смотрит на Сана и одним махом опустошает флакончик, морщась от пронзившей тело боли. Сознание уплывает стремительно, и последнее, что он видит, вспыхнувшие неестественно ярко-голубым глаза оборотней.        Зима отражается в окнах многоэтажек, покинутых, а, возможно, никогда и не жилых. Минки стоит в центре столпившихся монолитов из стекла и бетона, но будто находится на отшибе, а сонный снег падает мягкими, лёгкими хлопьями и не обжигает холодом, походя на пепел. Минки стряхивает его с плеча и видит измазанные пальцы, расчерченные безжизненно серым и чем-то багряным, почти чёрным в слабом освещении.        Минки не в силах стоять на месте оглядывается, ищет глазами Сана, а потом и зовёт. Голос глухой, словно он кричит в подушку во сне, но он кричит, окликает, и медленно поворачивается, когда слышит отклик. Он делает несколько шагов, многоэтажки обступают его, мешают пройти, но в какой-то момент медленно начинают осыпаться всё тем же пеплом, разлетаясь в стороны, застилая обзор, забивая лёгкие.        Дышать тяжело, больно и почти невыносимо, но Минки идёт на звук, пока не выходит из пепельной стены дрожащего тумана. Он видит перед собой зияющую пасть бездны, на другом которой, свесив ноги вниз, сидит Сан, глядя вниз. Словно не пустота там, а мягкие, ласкающие волны океана, в котором так понравилось купаться Сану.        В том, что это Сан, Минки не сомневается — осанка его, да и разворот плеч с таким станом может быть только у него. Вот-вот из-за спины мелькнёт несколько хвостов, стирая грань между реальностью и воспоминаниями. Минки знобит от осознания, какая пропасть их разделяет, но он делает шаг вперёд, когда Сан поднимает на него глаза. В предрассветных сумерках Минки отчётливо видит его лицо, и делает следующий шаг.        По пустоте.