Две половины

И Джексон расстраивается. Джебом вместе с Джинёном всё утро проводят на пятом этаже здания их агентства. Это ожидание совсем не похоже на то, какое он испытывал в одиночестве: нет нервного напряжения или возбуждения, а ладони и пятки — сухие и прохладные. Последние две недели они оба — и Джинён и Джебом — спят часа по три в сутки. Их график ломится от мероприятий и бесконечных репетиций. Так что, на самом деле, у них нет сил на переживания. Им абсолютно всё равно, кто и что решит. Уже в обед они должны вылететь в Японию, где начнется череда концертов, поэтому всё время перед закрытыми дверями в конференц зал они просто спят, свалившись в куртках друг на друга. Раскрасневшийся и лохматый Сынхун-хён тормошит их в начале двенадцатого. Джебом, в отличие от легкого на подъем Джинёна, не стесняясь матерится на весь коридор, и тут же получает чувствительный тычок в бок. Джинён округляет многозначительно глаза и скашивает их в сторону, наконец, широко открытых дверей. Будь Джебом хоть немного более живым, чем есть на самом деле, то, возможно, испытал бы стыд. Но он всю энергию тратит на то, чтобы продрать слипшиеся опухшие веки и принять устойчивое вертикальное положение. Сынхун-хён приглаживает им по очереди волосы, отбирает куртки и почти что пинком загоняет в непонятно когда опустевший зал. Только переступив порог, Джебома накрывает мысль, что вот сейчас-то всё и решится. В горле пересыхает, и с каждым шагом внутри нарастает запоздавшая паника. Тысячи “а что, если” в голове заглушают звуки вокруг, и он не с первого раза слышит, что их просят сесть. Джинён тянет его за рукав к ближайшим стульям, а после, когда они устраиваются, крепко сжимает своей ладонью ладонь Джебома под столом. Она жизнеутверждающе теплая и такая привычная, такая знакомая. Наверное, он сможет узнать её даже с закрытыми глазами. Пак Джинён, тот, который сидит напротив, а не тот, что ободряюще раз за разом проводит большим пальцем по тыльной стороне кисти, торжественно о чем-то вещает. Джебому хотелось бы его услышать, но в ушах всё еще шумит, а глаза слипаются. Он понимает, что сейчас к чертям собачьим прослушает всё самое важное и заставляет себя собраться. И вовремя: директор как раз заканчивает с неформальной частью. — Мы тут едва не переругались в пух и прах из-за вас, молодые люди, — говорит он и, сцепляя пальцы в замок, кладет руки перед собой на стол. Они уже больше не стажеры, но от одного его взгляда у Джебома трусливо трясутся поджилки. — Предложения поступили самые разные. Кое-кто хотел собрать пресс-конференцию и заявить о вас двоих. Ведь такая редкость! Да еще и одногодки. Если подумать, то наше агентство озолотится. Джебом чувствует, как Джинён судорожно сжимает его под столом. Директор по-лисьи улыбается им с противоположного конца длинного стола и смотрит то на одного, то на другого. — Бледные вы какие-то. Может, водички вам налить? Джебом заторможено мотает головой из стороны в сторону. Он бы не отказался от стакана чего покрепче. Он весь натянут словно струна, и Джинён, судя по всё еще стиснутой будто тисками руке, тоже. Они смиренно ждут приговора, а их директор, кажется, специально тянет резину. Возможно, ему приносит удовольствие наблюдать чужие мучения. — Нет? Ну, ладно. А я, с вашего позволения… А то с этой руганью бестолковой совсем в горле пересохло. Он отворачивается к окну и шумно пьет из гранёного стакана. В такие стаканы, отмечает машинально Джебом и облизывает сухие обветренные губы, обычно наливают виски. Вся эта сцена выглядит постановочной. За окном, будто специально, чтобы добавить драматичности моменту, начинает лить как из ведра. Джебом злится, нервничает и бесконечно ёрзает на дико неудобном стуле. Ему до трясучки хочется перестать скрывать правду и врать всем, хочется знать, кем он будет завтра, хочется, в конце концов, снять уже опостылевший пластырь. Джебом почти открывает рот, чтобы невежливо поторопить Пак Джинёна-старшего, но тот, энергично развернувшись, торжественно произносит: — Надеюсь, вы будете мне благодарны. Звучит это неоднозначно. В голове сами собой возникают различные варианты их будущего — один хуже другого. Пока Джебом представляет, как их с Джинёном демонстрируют, словно собак редкой породы, то даже не дышит. Джинён, судя по дрожи и судорожному вздоху, представляет что-то похожее. Джебом остро чувствует обиду и разочарование. В глубине души он надеялся, что верхушка их агентства проявит к ним хоть каплю уважения. Он потратил пять лет своей жизни на бесконечные проверки, тренировки и уроки, чтобы в конце быть вот так растоптанным?! Внутри всё клокочет от негодования, а его самого начинает потряхивать. — Ты слишком громко думаешь, — слышит Джебом со стороны окна. Директор всё еще остается против света, и из-за этого не совсем понятно выражение его лица. Но по тому, как он стоит, как перебирает пальцами по стакану, Джебом делает вывод, что тот порядком раздражен. Только чем, интересно? Это не из него хотят сделать эксклюзивный выставочный образец, и срубить кучу денег. — Это не очень хорошая черта для артиста — не уметь скрывать свои эмоции и мысли, Джебома. А еще не очень разумно делать поспешные выводы и паниковать раньше времени. Джебому стремно. Он чувствует, как неотвратимо краснеет, и хочет провалиться сквозь все пять этажей под ними. Джинён рядом с ним тоже греет комнату своими огненно-красными от смущения ушами. И, словно по команде, они оба пристыженно склоняют головы. — Я убедил совет директоров, что выгоднее будет не обнародовать информацию о, назовём это “инцидентом”, — Пак Джинён выходит из тени, — более того, каждый из нас подписал документы о неразглашении. Метки я бы вам рекомендовал свести в самое ближайшее время: не думаю, что постоянно носить маскирующий пластырь большое удовольствие. Попросите менеджера, чтобы он втиснул эту процедуру вам в график. Марка с Джексоном тоже это касается. Давно надо было... Они оба — Джебом и Джинён — неверяще смотрят на директора, и тот фырчит. — Я не для того потратил на вас семерых столько сил, времени и денег, чтобы всем этим рискнуть. К тому же, вы еще такие дети, — он тяжело вздыхает, — вы бы точно сделали какую-нибудь глупость, и все мы пожалели бы о принятом решении. Лучше не отклоняться от первоначального плана. Как говорится — поспешай медленно. Пак Джинён бросает взгляд на настенные часы и внезапно хлопает ладонью о ладонь, заставляя Джебома вздрогнуть. — Не смею вас задерживать. Насколько я помню, у вас через три часа вылет в Японию. Все инструкции я передал Сынхун-хёну, так что он уже в курсе. Он, кстати, очень правдоподобно изобразил своё удивление. Я даже поверил, что тот впервые слышит о том, что вы родственные души. Джебом хочет возразить, что, вообще-то, так оно и есть, но Джинён его перебивает: — А мы можем сказать о том, что случилось, ребятам или...? — А вы разве этого еще не сделали? — Нет, — вместо Джинёна отвечает Джебом, поднимаясь с места, — по контракту же не положено. Так что… — Это плохо, — прерывает его директор, с щелком закрывая крышку рабочего лэптопа. — Э? — Им Джебом, — говорит ему директор с невыносимо серьезным и холодным взглядом, пробирающим до костей, — в твоей группе огромные проблемы с доверием. *** “В твоей группе огромные проблемы с доверием”. Джебом раз за разом прокручивает разговор в голове, пока они вдвоем едут в аэропорт. Он, конечно, знает фразу “Если очень хочется, то можно”, но, запуганный контрактами и договорами, неустойками и штрафами, даже и не думал о том, чтобы всем всё растрепать. А тут, оказалось, что не только можно, но и нужно. Бред полнейший. Джинён с книгой на коленях сидит рядом. Он совсем притихший и, кажется, не перевернул за полчаса их пути еще ни одной страницы. Наверное, тоже обдумывает произошедшее. Джебом понимает, что должен что-то сказать ему ободряющее и как лидер, и как друг, и как, подумать только, родственная душа. Но нужные слова в голову не идут. — Ты… ты расстроен? Джинён выходит из оцепенения, непроизвольно дёрнувшись на месте. Он смотрит на него расфокусировано, и становится сразу понятно, что он ни слова не услышал. — Ты расстроен, что так всё вышло? — повторяет Джебом, — Ты, я, родственные души… Джинён откладывает книгу и трёт устало глаза. — Не знаю. Это просто… есть? И всё. — Между нами же, — начинает Джебом несмело, — между нами ничего не изменится? Ну, то есть… — А ты хотел бы, чтобы что-то изменилось, хён? — Джинён смотрит на него так, словно разбирает все его мысли по кусочкам, а потом собирает снова, в каком-то одному лишь ему понятном порядке. Джебом тушуется под этим пристальным взглядом. Он, на самом деле, сам не знает, какой ответ хотел получить. Что может измениться? Они и так вместе сутки напролёт последние пять лет. Джебому кажется, что он уже и не помнит себя одного, без Джинёна рядом. Они будто сиамские близнецы, сросшиеся кожей, впаявшиеся друг в друга еще до рождения. Вместе росли, вместе учились, вместе тренировались, плакали, дрались и мирились, проигрывали по одиночке, а вместе… вместе всегда побеждали. И камни их могильные стоять будут рядом. Никто не знает о нём так много, как Джинён. Никто не знает о Джинёне столько, сколько знает Джебом. — Ничего не изменится, Джебом-хён. Наверное, — произносит Джинён, отворачиваясь к окну, — но, в любом случае, только мы можем задать направление нашим дальнейшим отношениям. Джебому не нравится это словосочетание. “Наши отношения”. Оно тяжелым грузом валится ему на плечи. Эти два слова какие-то слишком… взрослые? И обещают они взрослые проблемы, к которым он, Джебом, сейчас совсем не готов. Он морщится от досады и невозможности хоть что-то контролировать в своей жизни, а Джинён, заметив это, тычет пальцем ему в щеку: — Вдвоём мы справимся со всем, хён. Всегда справлялись. Джинён привычно берёт его за руку, и они сплетают пальцы в крепкий надежный замок. Будничный, по сути, жест, приводит Джебома теперь в смятение. Он остро чувствует касание, движение чужих пальцев, старающихся успокоить и приободрить его. Он раньше никогда не задумывался, как это выглядит. Смущающе? Интимно? Компрометирующе? Стоит ли им прекратить так делать на виду у всех? Возможно, кому-то неприятно на это смотреть... — Земля вызывает Джебом-хёна! — Джинён тихонько смеётся, — кажется, еще немного, и у тебя дым из ушей повалит. Не переживай о том, что еще не произошло. Давай просто будем решать проблемы по мере их поступления. И, — он щипает его, — обещай мне, что не будешь нести ответственность за всё один. Нас двое. Сынхун-хён, до этого молчаливо следивший за ними в зеркало, решает подать голос: — Будете парням говорить или оставите всё как есть? — Аррргх, — Джебом в отчаянии откидывается на спинку сидения, — даже думать не хочу об этом. Не представляю, как сказать… — Вы же не обязаны... — Не пойдёт, — отрицательно качает головой Джебом, — директор прав. Сказать нужно было сразу. Между нами не должно быть тайн и недомолвок, только так мы сможем работать максимально продуктивно, а жить — мирно. — Не сказать, — поддерживает его Джинён, — значит соврать. И это даже не ложь во спасение. — Тайное, так или иначе, всё равно станет явным, — Джебом садится нормально, спихнув случайно книгу Джинёна куда-то под передние сидения, — и лучше мы сами всё расскажем, чем они узнают это как-нибудь случайно. Даже вообразить не могу, как они это воспримут. В аэропорт они попадают сильно с опозданием, едва-едва успевая пройти регистрацию на рейс. Они втроём почти бегут по зданию, стараясь ни на что не натыкаться из-за ослепляющих вспышек фотокамер. Джебом тащит Джинёна за собой, вцепившись в рукав, боясь, что их растащит толпа таких же катастрофически опаздывающих. На контроле безопасности они, запыхавшиеся и замученные, технично раздевают друг друга в четыре руки. Ремни-очки-цепочки-браслеты-часы — всё одной кучей валится в корзинку, а потом, после досмотра, также споро натягивается и навешивается обратно. Глядя на их манёвры, Сынхун-хён хмыкает откуда-то сзади, звеня своим ремнём: — И как вы только в руках и ногах не запутались. — Нам не впервые, привыкли, — бубнит Джинён. Он забыл книгу в салоне машины, и теперь злится, сердито и грубо поправляя на Джебоме дурацкую шапку, пока тот обматывает его шарфом по самые глаза. Они хватают сумки и, собрав последние силы, отправляются в финальный забег с препятствиями до нужного им выхода. *** Он думает о предстоящем разговоре все два с лишним часа полёта. Думает о нём, пока высматривает их багаж на ленте, пока они ждут Джексона, утопившего в туалете свою кепку, думает, пока едут, как селёдки в банке, до отеля. Момент, когда им всемером нужно будет поговорить, всё ближе, а нужных слов, как не было, так и нет. “У нас для вас новости” “Нам нужно поговорить” “Мне жаль, но…” — Хён, эй, хён? — перед глазами Джебома возникает опухшее сонное лицо Ёнджэ, — не спи, мы ключи от номеров делим. Джебом моргает пару раз и, спустя долгое мгновение, соображает что от него хотят. — С Джинёном… — сипит он, и идёт к стойке за ключами, но дорогу ему преграждает растрепанный Джексон. — Ну уж нет, так не пойдёт. Давай как обычно! Разыграем в камень-ножницы-бумага. Ай! Сынхун-хён шлёпает его по затылку стопкой их паспортов и устало говорит: — Только не здесь, ладно? Идёмте в один из номеров, а то мешаемся только. Они вваливаются в нужную им комнату, бросают вещи прямо у входа и, спотыкаясь о ботинки и сумки, падают на все свободные горизонтальные поверхности. Пока хён раскидывает свои вещи по полкам шкафа, они вытягивают кулаки над подушкой с ключами. Джебом обычно остается с менеджером, либо делит комнату с Ёнджэ, потому что за ним всё еще нужен глаз да глаз, но сейчас, если честно, он бы предпочёл делить комнату с Джинёном. С ним очень просто молчать, а это всё, что ему сейчас хочется. Просто молчать. Джебом, как главный неудачник, вылетает в первом же круге. Все ржут над ним, а он просто валится спиной на кровать и терпеливо ждёт своего такого же неудачливого соседа. Он не следит толком за игрой, просто отслеживает сопровождающие её вопли радости и стоны разочарований, пытаясь угадать соседей. Они всё играют и играют, а Джебом потихоньку начинает дремать. Его тормошит сияющий Джексон, нависший над ним. Он что-то орёт ему прямо в ухо, Джебом дёргается резко от неожиданности и испуга, и они звонко бьются лбами. — Господи, Джексон… Ты что, бессмертный?! Джебом на миг слепнет от боли, а в ушах шумит. Он сгибается в три погибели, пряча лицо в ладонях. Из глаз льются непроизвольные слёзы, и он растирает их о подушку на кровати. Джексон катается где-то на полу, ойкая и айкая. Сынхун-хён бросается сначала к нему, но Джебом, пыхтя, жестами показывает, что всё нормально, и тот наклоняется к Джексону, заставляя его отнять от лица руки. Джексон, судя по всему, отделался испугом, потому что хён лупит его полотенцем, пока тот заливисто ржёт, потирая место ушиба. Джинён, успевший уже непонятно где раздобыть два пакета со льдом, один бросает Джексону, а второй — укладывает Джебому на лоб, заставив того лечь себе на колени. — Джексон, ты идиот, — сипит Джебом, и придавливает руку Джинёна своей плотнее. Лёд обжигает, он морщится, но терпит, иначе утром ему просто разнесет половину лица. — Совсем мозга нет? — Джебома, полегче, — тихо говорит ему Марк, закидывая свою сумку на плечо, — тебе еще жить с ним. — О, блеск, — Джебом досадливо цыкает. Джексон — самый худший вариант соседа сейчас, — никто махнуться не хочет? — Джексон, — слышит он сверху, — может поменяемся? Поживешь с Бэмбэмом. Джексон даже подскакивает от возмущения, забыв про пакет на лбу. Пакет плюхается на пол и разрывается от удара, разлетевшись подтаявшими кусочками льда по комнате. — Бэмбэм сто лет плескается в ванной, не даёт мне свет выключать и, если честно, я каждый раз боюсь, что потеряюсь среди его шмоток, — откуда-то из прихожей раздаётся обиженное “эй” Бэмбэма, — не буду я меняться! — Говоришь так, будто ты у нас образец чистоплотности, — злится Джебом, — это я рискую сгинуть в завалах твоего вонючего барахла. — Ребята, брейк, — вмешивается Сынхун-хён, — закругляйтесь и расходитесь уже. Всем нужно выспаться. Джебом поднимается с кровати, путаясь ногами в покрывале. Он дёргается, пытаясь спихнуть его, но оно только сильнее наматывается, доводя Джебома до точки кипения. Половина лица ничего не чувствует, вторая — горит огнём от бешенства. Он устал, до одури устал и просто хочет лечь и уснуть мёртвым сном до утра. Ему обычно всё равно с кем делить комнату. Это, в конце концов, всего три ночи. Но сейчас не жить с Джексоном становится делом принципа. — Ну, пусть Югём поменяется… Не знаю, мне похрен, лишь бы не с этим придурком. Югём высовывает нос из прихожей и показывает язык: — Еще чего, я выиграл комнату с Сынхун-хёном. Джебом кидается в него подушкой, и тот шмыгает в ванную. — Хён, — Джинён встаёт за ним и, цепляя за рукав, тянет назад, — ты чего? Перегибаешь. Каждый раз когда алая пелена ярости застилает глаза, когда волна раздражения вымывает остатки разума из его дурной головы, Джебом совершает самые грубые и обидные ошибки в своей жизни. Дурацкая драка в начальной школе, которая стоила ему поездки на море, идиотский случай с разбитой вазой какой-то там династии, когда бабушка не пустила его с ночёвкой к друзьям (в тот день он знатно огрёб), конфликт с преподавателем вокала в семнадцать, после которого он еще неделю трясся, что его вышибут из агентства за невообразимое хамство. Джебому двадцать первый год, и он давно не ребёнок, но ему также тяжело держать себя в руках. Он чувствует всё еще холодную ото льда ладонь Джинёна, лёгшую ровно на то место, где под измятой тканью рубашки написано его, Джинёна, имя. Внутри всё клокочет, кипит и горит от иррационального гнева, а на лбу, всё-таки, наливается больнючая шишка. И Джебом выпаливает ровно то, что не собирался. “Нам нужно поговорить”. “У нас для вас новости”. “Мне жаль, но…” А потом, стряхнув ладонь Джинёна, просто задирает на себе рубашку. В комнате повисает гнетущая тишина. Она длится и длится, пока Джинён не разбивает её шумным вздохом и удивительно звонким шлепком ладони о лицо. “Пиздец”, — думает Джебом, — “И нахрена я это сделал”. Он как-то весь разом сдувается. Внутри на место пламени приходит мерзкий страшный холод осознания совершенной ошибки. Горячая кровь стынет в жилах, и мозг начинает лихорадочно перебирать варианты разрешения того, что он натворил, в очередной раз не подумав о последствиях. На него накатывает безысходность, и это ощущение противно до такой степени, что, если бы его можно было просто вырезать, то он бы уже ковырялся в себе ножницами. Джебому кажется, будто кто-то остановил время. Потому что все, кто есть в комнате, застывают на своих местах. Он чувствует на себе их пристальные блуждающие по телу непонимающие взгляды, разъедающие кожу. Краем глаза он замечает движение справа, и следом вздрагивает от прикосновения; Джинён молча берёт его за руку, ободряюще сжимая ладонь. А потом Джебом слышит шорох ткани — Джинён, как и он, поднимает свой свитер повыше, показывая буквы его имени на рёбрах справа. — Оригинально вы... — раздаётся из-за спины. Это Сынхун-хён, наконец, справляется с удивлением. Джебом отмирает, неловко треплет волосы на затылке и произносит тупое: — Вот. В прихожей хлопает дверь, и в комнату вваливается Бэмбэм. — Чего вы тут все… — он запинается, споткнувшись обо что-то, попавшее под ноги, — застряли. Обводит растерянным взглядом комнату и спрашивает: — А что происходит? Сынхун-хён стучит в ванную и просит: — Югёма, выйди, пожалуйста, — оттуда доносится что-то вроде “Я уже без трусов”. — Ну, так, надень обратно! Бэмбэм, задержись. Нужно довести дело до конца и разойтись уже. Бэм отходит с прохода и, потоптавшись, плюхается прямо на пол рядом с тумбочкой, уступая место Югёму, наскоро замотанному в полотенце. — Чего за собрание, я уже почти в душ залез, — бубнит он недовольно и приваливается к несчастно стонущей под его весом тумбочке. Все смотрят на них с Джинёном, и это неуютно, очень хочется по-детски спрятаться под одеяло или очень по-взрослому выйти в окно. В номере полумрак, и Джебом не может разобрать выражения лиц. И это, наверное, к лучшему, потому что он боится увидеть презрение и разочарование. Он прочищает горло, удобнее перехватывает мокрую прохладную ладонь Джинёна и, глубоко вздохнув, говорит: — Сегодня мы получили официальное разрешение от директора посвятить вас в детали... Мы с Джинёном — родственные души, — со стороны тумбочки доносится непристойная ругань, и Джебом морщится, — извините. Они стоят, опустив понуро головы, продолжая всё также крепко держаться друг за друга. Джебом чувствует себя школьником на педсовете, которого отчитывают за разбитое окно в кабинете музыки. Не то, чтобы он хоть раз был в такой ситуации, но, думается ему, как-то так оно и происходит. — За что ты извиняешься? — слышит он Марка, — вы же в этом не виноваты. Только, похоже, я всё-таки должен Джексону денег... — Извините, что говорим так поздно, — подаёт, наконец, голос Джинён. Он больше не смотрит в пол, а наоборот открыто разглядывает каждого по очереди, словно ища в чужих взглядах поддержку. — Видно, мне придётся переезжать, — зевает Ёнджэ и трёт сонно глаза. В его голосе Джебом не слышит ни раздражения, ни осуждения, и от этого становится немного легче. — Ничего не изменится, — произносит он, перестав разглядывать узор ковра под ногами, — обещаю. — Мы обещаем, — поправляет его Джинён и многозначительно смотрит на него, — всё останется, как было. Мы, в конце концов, уже родились такими и прожили с вами бок о бок кучу времени. Просто теперь у нас есть метки. Да и те придётся убрать. — А можно посмотреть? — Э? — они вдвоём оборачиваются к Югёму, и от их внимания он съеживается на тумбочке, плотнее обматывается полотенцем, стараясь стать меньше и незаметнее. — Метки, — приходит ему на помощь Бэмбэм, и Джебом вспоминает, что пока они тут с Джинёном устраивали стриптиз, этих двоих в номере не было. Он пожимает плечами и снова приподнимает полы рубашки. Бэмбэм включает верхний свет, заставляя Джебома щуриться. Из-за ушиба это неожиданно болезненно и он цыкает, растирая лоб. — Увааа, круто! — Югём спрыгивает со своего насеста, едва не теряя полотенце, и, подбежав вплотную, бесцеремонно тычет пальцем Джебому в метку, — и правда “Пак Джинён”! Ай, ну, хён! Джинён бьёт его по рукам и хватает пальцами за нос. Наверное, это больно, потому что Югём верещит не переставая, придерживая полотенце. — Невежливо в людей тыкать пальцем, Югёма. — Ну ты и зануда. Противный… — Югём трёт свой покрасневший нос, и, будто “получил” недостаточно, лезет под свитер Джинёну. Тот тормозит — видно не ожидал такой наглости — и тоже оказывается вынужденным продемонстрировать свои костлявые бока с отметиной. — Стоп… — произносит Югём неуверенно, прежде чем получает от Джинёна щелчок по лбу, — но тут написано “Пак Джебом”. А наш Джебом — не Пак. Да прекрати меня уже мутузить, хён! Больно же! — А ты не суй свой хорошенький нос, куда не следует. Целее будет. Джебом снова чувствует, как на него все смотрят. Ну, да, о том, что он менял фамилию, из всех них знает только Джинён да Сынхун-хён. Он снова нервно дергает свои волосы и мямлит: — Это длинная история, но, в общем, я урожденный Пак по отцу. Биологическому. — Для человека, который убеждал нас быть максимально откровенными и честными друг с другом, — слышит Джебом, — ты больно дохрена врешь. Джексон, стоявший до этого молча, идёт к ним ближе, обходя Марка. Под подошвами его ботинок хрустят не успевшие растаять кубики льда. Он хмурый и, судя по подрагивающим крыльям носа, злой. — Я не врал вам никогда, — начинает оправдываться Джебом, — просто не было удобного случая и необходимости об этом говорить. — Но Джинёну же ты сказал! — Джексон, ты идиот?! Мы с ним вместе проходили прослушивание, естественно он видел мою анкету. — Идиот, да? Идиот?! — Джексон наскакивает на него петухом, и Джебом выставляет руки в защитном жесте, упираясь тому в грудь. Это очень похоже на тот раз, когда они разыграли Югёма и довели его до слёз. Только теперь — всё по-настоящему. Только теперь — Джебом ни черта не понимает. — Эй, эй, стоп-стоп-стоп, — как в их новой песне кричит Ёнджэ. Все разом срываются с места, будто только и ждали, когда кто-то из них отреагирует первым. Их растаскивают в разные концы комнаты. Джебом стоит за стеной из спин Югёма и Джинёна, а Джексон тяжело дышит в кольце из рук Марка. — Вы сдурели?! — орёт на них Сынхун-хён, — у вас завтра концерт! Марш по номерам! — Да в чём твоя проблема? — шипит Джебом из-за плеча Югёма, глядя на Джексона. — Хён, прекращай, — вполголоса произносит Джинён, а потом говорит, обращаясь к Югёму, — ну-ну, Югёма, успокойся, не плачь, слышишь, всё нормально. И только теперь Джебом слышит эти короткие шмыганья-всхлипывания. Их Югём снова плачет. Снова из-за них. Из-за него. — Чёрт, Югёма, — тихонько зовёт Джебом, — Югёма, всё хорошо, мы больше не ругаемся, не плачь, ладно? Он разворачивает его к себе и крепко обнимает, гладя по голой спине, покрытой колючими мурашками. Югём вздрагивает каждый раз, как всхлипывает, и Джебом вздрагивает вместе с ним. Как же хреново. Он чувствует, как их двоих обнимает Джинён, а потом под его руку пристраивается Бэмбэм, называющий Югёма плаксой. Слева наваливается тоже порядком перепуганный Ёнджэ. Он прячет глаза, полные слёз, на плече Джинёна, и судорожно стискивает край его свитера. Последними на них наскакивают Марк с Джексоном. Они улюлюкают, треплют всех без разбора по макушкам, и тискают до хруста костей. Комнату наполняют задушенные хрипы и несмелый смех, а Югём, наконец, перестаёт трястись в его руках. — Прости нас, ладно? — бубнит Джебом пристыженно ему в шею, — мы больше не будем драться. — Будете, — шмыгает носом Югём, — вы постоянно дерётесь. — Не будем. Мы будем разговаривать. Много разговаривать. Честное слово. Сынхун-хён тоже обнимает их и гладит Югёма по растрёпанной светлой макушке. — Всем спать, бандиты, — он зевает так, что у него щёлкает челюсть, — поседею я с вами раньше времени. Они как-то все разматываются и разбредаются, собирая свои раскиданные по номеру вещи. Покрасневший Югём шмыгает в ванну, сверкая голой задницей из-за потерянного по дороге полотенца, а Бэм уносится к себе. Тоже, наверное, торопится оккупировать душ. Джексон стоит привалившись к стене. Руки скрещены на груди, а губы сжаты в тонкую линию. Он всё еще злится. Джебом всё еще не понимает за что. За то, что он его назвал идиотом? За то, что он не рассказал раньше про метки? Но Джинён тоже не рассказал, а на Джинёна он явно не злится! Джебом нихрена не понимает, но всё равно решает извиниться. Он подходит к нему, протянув руку, и говорит: — Извини. Я ужасный лидер и никудышный друг. Стоило рассказать сразу. На лице Джексона ходят желваки, он пытается что-то сказать, но вместо этого только молчит и отворачивается. Джебом всё стоит, вытянув вперёд руку. — Я буду стараться стать лучше. Во всём. Джексон вскидывает на него нечитаемый взгляд. Смотрит куда-то сквозь, хватает, всё же, протянутую ладонь, и сжимает. В ладонь что-то впивается. — Ты и так лучший. Он разжимает хватку и спешно уходит, подхватив свой рюкзак с кресла. Под ноги Джебома падают ключи от их, видимо, с Джинёном номера.