***
Тсунаеши шел по школьному двору очень медленно, опустив голову, чтобы иметь возможность лицезреть асфальт, по которому он передвигался. Гокудеры здесь не было. Он прогуливался взад-вперед, туда-обратно, периодически ловя на себе косые взгляды других школьников, но это его не особо волновало сейчас. Нужно разобраться в собственных чувствах. Я и сам не могу понять, чего хочу. Держаться от нее подальше или подойти к ней, сказать это забитое до дыр «прости, я был не прав»? А потом надеяться, что всё будет так же, как до этих слов… В любом случае, ее здесь нет. Я устал ходить возле школы и надеяться невзначай поймать ее у входа. Тсунаеши закрывает блокнот и откладывает его в сторону. Место Гокудеры пустует. «Где же эта новенькая?» — порой слышится из класса. Тсунаеши и сам задается этим вопросом. «Киоко-тян сегодня прекрасна, как и обычно. Прекрасно игнорирует мое существование», — записывает парень на полях блокнота. Он подпирает голову рукой и застывает, смотря в спину Сасагавы Киоко. Он мог бы смотреть так на нее вечно. — Смотрите, неудачник опять пялится на нашу Киоко! — говорит один из задир класса, показывая пальцем на Тсуну. Класс взрывается смехом. — Бля, ебать, как же смешно… — в кабинет заваливается Гокудера, которая не может ровно стоять на одном месте и периодически переваливается с ноги на ногу. — Фу, от тебя пахнет… — начинает девочка с первой парты. — Пивом! — заканчивает ее соседка. — Да, да, — соглашается первая девочка. — Ты знаешь, что в школу нельзя… — Мне поебать на тебя и на твое ничтожное мнение! — срывается на нее Гокудера. Та тут же притихает и сжимается. Видеть новенькую в таком состоянии страшно — все уже видели, чего от нее можно ждать. — Опять вы ржете с какой-то хуйни, да? — она опирается на доску, чтобы не падать, а затем шумно отрыгивает. В классе слышатся смешки, но девушка прокашливается и продолжает. — Пошли вы все! Вы, ебаные выродки, не заслуживающие места с… с некоторыми людьми из этого класса рядом. Особенно вы трое, — девушка показывает рукой на тех задир, которым только недавно показала их место во время драки в коридоре. — Вы вообще самые отстойные долбоебы среди всегооо, — она делает соответствующий жест руками: показывает широкий круг, — этого мусора. Вы уже не подлежите утилизации. Вас остается только жечь. Как раз в этот момент в класс заходит учитель, который останавливается в дверях и поворачивается на детей, пребывая в явном недоумении. — Что здесь… произошло? Или же происходит? Ученики переглядываются и посматривают на Гокудеру, чье выражение лица предупреждает: если расскажешь — не видать тебе жизни. — Гокудера-тян рассказывала нам, каким более простым способом можно было решить уравнение из вашего домашнего задания. Тсунаеши встает с места и этим принимает всю атаку на себя. На секунду он чувствует себя смельчаком, а потом… его колени начинают трястись, зубы стучат от страха и от неловких взглядов других учеников… Он садится обратно. — Что ж, — прокашливается учитель. — Я упущу обсуждение того, почему от вас, дорогая Гокудера, пахнет алкогольными напитками. Но, если бы не ваши заслуги в моем предмете… — он погрозил ей пальцем, — вам бы было трудно, ой, как трудно… — А кто, блять, говорил, что мне сейчас легко? — девушка упирает руки в бока и нахмуривает брови. — Ты, старый уебан, не смей думать, что ты можешь разговаривать так со мной, да ты, блять, даже не знаешь… — Давай присядем, Гокудера-тян, — Хару Миура неожиданно поднимается со своего места и берет пепельноволосую за плечи. Странно, но Гокудера не бунтует, а послушно садится под легким напором Хару. — Я спишу это всё на действие алкогольных напитков на ваш неокрепший детский организм, — декларирует учитель, демонстративно поправляя очки. — Я надеюсь, что этого больше не повторится, иначе мне придется обратиться чуть-чуть выше для решения вашего вопроса. — Ебанутый, — пробормотала себе под нос девушка. — А теперь же, — прокашливается он, — начнем урок.***
Звон школьного звонка полагает конец невыносимой скуке, которую пришлось перетерпеть ученикам за эти сорок пять минут. Гокудера чуть было не заснула прямо на парте, облокотившись на собственные руки, но, как только она услышала долгожданный звон — тут же подорвалась со своего места и побежала к выходу, наспех закинув вещи в свой маленький потрепанный рюкзачок. Тсунаеши тоже не стал долго сидеть: в конце концов, он твердо решил, что должен принести ей свои извинения и возобновить прежнее общение с ней. Он небрежно кинул книжки в портфель и, расталкивая на своем пути одноклассников, побежал к выходу, в котором только что растворилась девушка. Растворилась — это было слишком буквально и точно. Он не мог найти ее. Он сломя голову побежал через толпу, которая заполняла коридоры, он расталкивал и пинал всех, кто пытался помешать, а также периодически врезаясь в какого-то случайного незнакомца. Но он даже не тратил ни секунды на банальное «ой, извините», а просто отряхивался и продолжал бежать дальше. Савада остановился в конце коридора. Он так её и не нашел. Гокудера шла вперед быстрым и уверенным шагом, то и дело оглядываясь по сторонам. Осознав, что в школьных коридорах можно не беспокоиться по поводу слежки, девушка слегка расслабилась и сунула руку в карман. Она достала шоколадный батончик, который приобрела утром в киоске, и начала неспешно разворачивать обертку. Девушка уже двигалась к выходу из школы — здесь больше нечего было делать, она бы в любом случае не осталась на дополнительные занятия. Она свернула за угол по направлению к спортзалу, из которого наружу вел черный ход — она любила выходить не там, где это обычно делают все, не сталкиваться с толпой желающих познакомиться или же поссориться, каковых немало накопилось за последние ее пару дней в школе. Она свернула, и в этом заключалась ее фатальная ошибка. Сзади ее обхватила сильная мужская рука с дурно пахнущей тряпкой, которая плотно прилегла к ее носу и губам. Грубые пальцы сжались вокруг шеи, а затылок Гокудеры прижался к чьей-то грудной клетке. Девушка попыталась ударить ногой назад, а своими руками схватила руку мужчины и начала царапать ее своими заостренными ногтями. Но ей не хватило времени. Недоброжелатель быстро убрал тряпку от лица ученицы: в ней уже не было надобности. Пара секунд — и ее движения замедлились, мышцы ослабли, коленки подкосились: она начала падать на пол. — Уебок… ты… ответишь… — прохрипела она, понимая, что сейчас потеряет сознание. И последнее, что она почувствовала — та же мужская рука, которая держала тряпку, подхватила ее за талию, не дав упасть. — Ты не видела здесь Хаято Гокудеру? — спрашивает Тсунаеши у девушки, что стоит прямо у входной двери. Возле главного входа толпится сотня людей, если не меньше. Кто-то просто сидит компаниями на поляне прямо в школьном дворе, кто-то восседает на бордюре и потягивает сигаретный дым, но ни один из них не может помочь Саваде Тсунаеши. Парень присаживается на бордюре недалеко от курящих, и те сразу же занимают позиции подальше. Так даже лучше. Шатен хватается за голову руками и зажмуривает глаза. Он попросил помощи уже у многих людей, все из которых всё это время находились возле главного входа, но одни лишь отмахивались тем, что ничего не видели, а другие и вовсе отказывались «говорить с неудачником». — Что ты тут делаешь? — интересуется Хару Миура, которая невзначай просто оказалась рядом, просто решила присесть рядом, просто решила заговорить с ним, всё слишком просто: эта девушка не утруждала себя поиском причин, намерений, а совершала все свои поступки по принципу «да просто». — Неважно, — холодно бросает в ответ Тсунаеши. — Иди постебись над кем-то другим. Ой, я забыл, в школе же лишь один самый позорный неудачник. — Я пришла сюда не для того, чтобы издеваться над тобой, — с наигранной обидой в голосе отзывается Хару. — Знаешь, Тсунаеши-кун, я прекрасно понимаю твою защитную реакцию, но, чего я никогда не смогу понять, это — почему ты применяешь ее абсолютно ко всем, даже к тем, кто ни разу не смеялся над тобой. Девушка встает со своего места и медленно движется к калитке, за которой заканчивается территория школы. — Я не могу найти Гокудеру-тян, — громко произносит Тсунаеши, так, чтобы Миура точно его услышала. — Как? — Хару резко поворачивается на упоминание Гокудеры, а потом маленькими шажками быстро подходит ближе к Тсуне. — Может, она уже ушла домой? — Я думаю, что она не выходила за пределы школы, — вздыхая, объясняет Тсунаеши. — Никто из сидевших здесь, по крайней мере, из тех, кто не счел унижением заговорить со мной, не видел её. Она не покидала здание школы. Я видел, как она вышла из кабинета, потом пытался бежать за ней, а потом она потерялась в толпе и… просто исчезла. — А зачем она тебе? — легонько наклонив голову, поинтересовалась Хару. — Она же, вроде, не хочет общаться ни с кем из класса, потому что считает нас всех прогнившими тварями. — Это — та сторона, которую видишь ты. Долго объяснять… — Так всё же — зачем? — Я сделал кое-что не очень хорошее, кажется, я немного виноват перед ней… — Ты? Перед ней? Когда ты успел? Что ты сделал? Расскажи мне, расскажи! — Хару начинает подпрыгивать на месте, что заставляет Саваду недовольно поморщиться. — Это сейчас неважно, Хару-тян! — восклицает Тсунаеши. — Понимаешь, у меня плохое предчувствие… — Предчувствие? Да! Я верю в предчувствия. Ладно, вставай, — она подает ему руку и легонько улыбается, — пойдем и поищем ее вместе. Если она в школе, мы ее найдем. Тсунаеши поднимает глаза, не веря тому, что слышит и видит. Но сейчас он понимает, что нет времени на сомнения и рассуждения о своем одиночестве. Он хватается за руку девушки, поднимается и идет с ней в сторону здания. — Что за хуйня… Как только Гокудера открывает глаза, в них ударяет яркий, холодный свет, как будто прямо напротив ее глаз поставили прожектор, чтобы нещадно спалить ее сетчатку. Она хочет убрать волосы с лица рукой, но осознает, что ее связывает с другой рукой и сдавливает несколько слоев толстого скотча. Ноги — то же самое. Поясница — привязана к той деревяшке, на которой она лежит. Девушка отворачивается в сторону, и у нее все-таки получается открыть глаза так, чтобы не быть ослепленной в один момент. Она осознает, что привязана к столу. Где-то в носке у нее был нож, если дотянуться… С трудом переводя взгляд на свои ноги, она понимает, что ножа уже нет, как и обуви, как и колгот, и юбки, и футболки, — всего, в чем она была. Осталось лишь нижнее белье. — Что-то потеряла, Хаято? — слышится голос с левой стороны. — Что ж, я тебя разочарую, это не всё, что ты сегодня потеряешь. — Ты… — она узнала бы этот голос из тысячи. Именно он вопил, когда она сломала руку его хозяину. Именно он кричал, именно его хозяин сперва строил из себя храбреца, а после — убегал, утопая в собственных соплях, слезах, а также луже крови из-за сломанной кости. — Зачем ты вернулся? Чтобы получить еще одну дозу унижения и позора? У тебя так много костей и так мало страха, а ведь следовало бы иметь второго больше, чем первого… Хулиган смеется. Громко, заливисто, на всё помещение, в котором его смех еще отдается раскатами эха. — Жаль, дорогая, очень жаль, ведь унижаться и позориться сегодня будешь только ты. Эй, вы двое, сюда! Живо, включайте камеру, начинаем. Хочу еще успеть на футбольный матч сегодня. — Не торопись, в ад ты всегда успеешь… — хрипит она. Он снова смеется. — Сейчас мы покажем тебе, что такое настоящий ад. — Отсоси хуй, — сквозь зубы процеживает девушка. — О, это как раз то, с чего сегодня начнешь ты, — злобно усмехается хулиган. — А ты этим закончишь, — отвечает Гокудера. Теперь они хохочут уже втроем. — Камера есть. Дай сигнал, как включать, Кенджи-кун, — подает голос один из его товарищей. — Хорошо, — улыбается главный хулиган, которого, очевидно, зовут Кенджи. Он мгновенно спускает штаны и приближается к голове привязанной девушки. — Можешь включать, — хитро ухмыляется он. — Три… два… — дает команды его друг, — один… старт! Кенджи начинает поглаживать рукой острые скулы Гокудеры, а та сцепляет зубы. — Открывай ротик, — улыбается он. Гокудера мотает головой. Глаза девушки зажмурены, она пытается держать голову так, чтобы на камере не было видно лица, но оператор подходит еще ближе — его свободу движений ничто не ограничивает. — Мне придется просить тебя по-другому, — с наигранной грустью вздыхает парень. Он вытягивает ремень со штанов и складывает его вдвое, а затем проводит им по полуобнаженному телу девушки, начиная с ног и медленно продвигаясь к горлу, где он и останавливается. — Ты же не хочешь испортить это прекрасное личико? — спрашивает парень. Гокудера зажмуривается сильнее. Она не скажет ничего. Не попросит пощады. Не покажет слабости. И в то же время — она не выполнит ни один его приказ. Нет, они не сломают ее. — Мне очень жаль, милая Гокудера-тян… — хулиган снова вздыхает, а потом заносит ремень над головой девушки и с размаху ударяет ее по щеке. Пепельноволосая дергается. Из ее глаза катится слеза. Но она не скажет ничего. — Что, нет? — пожимает плечами парень. — Хочется еще? Он опускает руку чуть ниже и на этот раз наносит удар по ее грудной клетке. А затем — он входит во вкус, ему начинает нравиться эта игра. Удар за ударом, он покрывает ее тело красными следами. Сильнее, сильнее, больше, чаще, быстрее. Она открывает глаза и смотрит на него. В один момент она понимает, что больше не боится. — Что-то случилось, Гокудера-тян? Хочешь о чем-то меня попросить? — он наклоняется к ее голове. — Я внимательно тебя слушаю. — Да. Есть просьба, — сухо и тихо произносит она. — Оу-у, — он неспешно смыкает свои пальцы вокруг ее тонкого горла. — Если ты скажешь что-то, что мне не понравится — я придушу тебя, дорогая. — Хорошо, — она ухмыляется в ответ, — сделай мне одолжение, выеби себя в жопу. Его пальцы сжимают ее горло в несколько раз сильнее, и усмешка сходит с его уст. Что-то идет не так. Она связана по рукам и ногам, она не может сделать ничего — почему он тогда ощущает ее полное превосходство над собой? — Ладно, не хочешь подчиняться по-хорошему, будешь подчиняться по-плохому… — парень быстро отбрасывает свою неуверенность при необходимости сыграть на камеру и показать свою поистине злобную натуру. — Эй, как там с прямым эфиром? Сколько у нас зрителей? — Уже двести восемьдесят шесть, я рассылаю это подписчикам сейчас… — отзывается один из его друзей-хулиганов, в то время как еще один стоит в темном углу, устремив глаза в экран телефона. — Двести восемьдесят шесть?! Да это же нихуя! Тупые истории моей конченой мамки смотрит и то больше человек, не говоря уже о видео с неудачниками из этой школы, которые мы снимали раньше! — парень начинает повышать голос всё сильнее, пока не срывается на крик, и точки своего кипения он достигает, когда замечает своего второго друга, что почти никак не реагирует на происходящее, будучи сильно увлеченным просматриванием ленты в телефоне. — Ты что, блять, совсем конченый долбоеб? Какого хуя ты вообще стал в стороне и дрочишь на фотки своей ебанутой бабы? Превратите эту цифру в тысячу двести восемьдесят шесть, хули вы смотрите на меня, отбитые вы животные! Кенджи выглядит так, будто сейчас пустит пену изо рта и от собственного же гнева начнет биться об пол. Но, к счастью для него, на данный момент ему есть на ком выместить всю свою злость. Он вновь обращает свое внимание на Гокудеру, пока его слегка напуганные друзья спешат выполнять данные им приказы. — Глупая девочка, — он еще раз ударяет ее, на этот раз по бедрам, и пепельноволосая инстинктивно подает ответную реакцию: ее ноги разводятся в разные стороны и сильнее прижимаются к холодной поверхности, с которой она сейчас почти что представляет одно целое. Кенджи располагается прямо у нее ног и сжимает их в области щиколоток своими накаченными руками. — Крупный план, уроды, — дает команду он. Парень с камерой тут же повинуется. — Уже четыреста девяноста зрителей, — уведомляет второй хулиган. — Сейчас эта цифра возрастет в несколько раз… — заливается смехом Кенджи. Он силой разводит ее ноги еще шире в разные стороны, а затем отпускает одну, чтобы взяться за основание своего каменного стояка и приблизить его к сузившейся розовой дырочке девушки. — Как ты чувствуешь себя, дорогая? — смеется он. — Сегодняшний день будет ознаменован торжеством — смертью твоей чести! — играет он на камеру. А затем незамедлительно, без разогрева и подготовки, без прелюдий, вводит член в ее промежность. Гокудера вскрикивает, но тут же закусывает губу и зажмуривает глаза настолько сильно, насколько может. По холодному столу стекает струйка алой крови. — Оу-у, она совсем невинна! — смеется хулиган. Вид крови возбуждает его сильнее, заставляет двигаться резче, быстрее и безжалостнее. Из глаз девушки начинают литься слезы. Она не может сдержать их — боль и правда адская, а Кенджи, понимая это, продолжает хлестать ее бедра ремнем и сжимать ослабленные ноги, царапать их, оставлять на них синяки и красные полосы. — Я изуродую тебя, дорогая, — шепчет он так, чтобы слышала только она, которая сейчас пытается стерпеть нестерпимое, обуздать боль и заставить себя перестать чувствовать. Он должен подлить масла в огонь, не дать этому пламени затухнуть, чтобы оно смогло сжечь ее. Полностью. Обратить ее в пепел и не оставить от нее ничего, кроме этого пепла, который будет развеян ветром и потерян навсегда. — Я изуродую тебя, — он продолжает резкие толчки, от которых она иногда вскрикивает, он не забывает подкреплять их словами, которые должны уничтожить ее еще и морально. — Никто в этой школе больше не будет бояться тебя. Ты не сможешь унизить никого, поскольку сама будешь ниже всех. Тебя смешают с грязью уже завтра, когда это видео увидит вся школа, а послезавтра, когда оно обойдет весь город… ты станешь мусором, который выбросят на помойку и вывезут на свалку, где он сгниет. — Только… — хрипло, тихо, но достаточно четко отвечает она, не раскрывая глаз, — после… тебя… Лужа крови стремительно увеличивается, и ноги парня уже стоят в ней. — Сколько? — спрашивает Кенджи у своего друга, не останавливаясь двигаться внутри Гокудеры. — Девятьсот пятьдесят два, — с опаской в голосе уведомляет его друг. — Блять! — от злости Кенджи ударяет Гокудеру по груди, и она тихо всхлипывает от боли. — Я хочу настоящее шоу! Дайте мне, блять шоу! — последнее парень кричит во весь голос, так, что даже легкие жжет, голосовые связки начинают болеть, а вещи в помещении трясутся. — Подойди сюда, быстро, ты, идиот! — не прекращает вопить он. Его друг, что стоял без камеры, подходит ближе. — Сейчас начнется самая жара, — облизывается Кенджи. — Тсунаеши-кун, ты слышал это? — Хару на секунду замирает. — Нет, что? — Савада, который и без того был крайне обеспокоен, теперь паникует еще больше. Его не покидает чувство, что с Гокудерой что-то не так. — Разойдитесь, — слышится суровый голос сзади. Хару и Тсуна тут же расходятся в разные стороны, освобождая проход по коридору, и только потом оборачиваются. Они оба знали, кому принадлежал этот голос. Глава школьного комитета дисциплины. Самый беспощадный, когда дело касается хулиганов, но самый безразличный, когда всё идет своим путем. Хибари Кея. Высокий, статный брюнет, старшеклассник, которого боялась вся школа, с которым иногда не осмеливались заговорить даже учителя. А уж не говоря о том, что случалось с теми, кто смел ему перечить, портить имущество школы или её имидж… Интересно, что бы было, если бы Хибари Кея мог препятствовать появлению вирусных видео, унижениям в интернете и избиениям младшеклассников-неудачников? Тсуна ненадолго задумывается, пока Хару провожает Кею взглядом. — Мы идем или тебе уже все равно?! — с легкой ноткой агрессии в голосе девушка выводит своего одноклассника из раздумий. — А? Что? Куда? — Тсунаеши словно просыпается и теперь пытается вспомнить, что происходило всего минуту назад. — Хибари Кея. Он тоже услышал этот шум. Он приведет нас туда, куда нам нужно! — яро восклицает Хару, активно жестикулируя руками в направлении удаляющейся фигуры главы дисциплинарного комитета. — К Гокудере, — заканчивает мысль Тсунаеши. И этого достаточно. Они с Хару бегом догоняют Хибари и следуют за ним. Пока Кенджи вовсю увлечен болезненным для девушки процессом, его друг уже приступил к выполнению следующего приказа: подойти к голове Гокудеры. — Знаешь, что я разрешаю тебе сделать? — ухмыляется Кенджи. — Получить немного удовольствия. Давай, брат, ты заслужил награду, — он подмигивает и улыбается всё шире. Его друг находится в замешательстве, очевидно, вся эта затея изначально напрягала его. — Эй, идиот, ты получил от меня подарок, и смеешь еще мешкать?! — взвывает Кенджи. — С какими же глупыми животными я общаюсь! — от приступа гнева от хлещет Гокудеру ремнем всё больше и чаще. Девушка уже онемела от боли. Она открыла глаза и устремила их в потолок, точнее, в те его очертания, которые могла разглядеть через пробивающий сетчатку яркий свет. Она уже не реагировала на побои, даже не дергалась. Кровь перестала вытекать из ее промежности — возможно, была пересечена та грань, после которой ты уже привыкаешь к боли, принимаешь ее как должное, не пытаешься сопротивляться. — Открой ей рот и сделай то, что нужно, долбоеб! — кричит Кенджи на своего друга. — Извини, — тихо шепчет тот Гокудере. Он хватает ее нижнюю челюсть и резким движением опускает вниз. — Извинишься перед дьяволом, когда будешь терпеть нескончаемые пытки в аду, ублюдок, — выплевывает ему в лицо девушка. Она сжимает зубы. Может, она уже перестает реагировать на боль, но она ни за что не перестанет сопротивляться. Они ее не сломают. Она встанет из пепла и пыли, отряхнется и пойдет туда, куда будет лежать ее путь. Гокудера тут же закрывает рот и сжимает зубы. — Она не хочет, Кенджи-кун, — мямлит его друг. — Конченый! Ты! Идиот! — Кенджи отделяет каждое слово в зависимости от толчков, сделанных им внутрь Гокудеры. — Зажми ей нос, и она сама откроет рот. Как будто не учил анатомию… Блять, я же общаюсь с тупыми… — Прости, — его друг вздыхает, но зажимает пальцами ноздри пепельноволосой. Она держится. Поджимает губы. Собирает пальцы в маленький, но крепкий кулачок. Считает до ста мысленно. Вспоминает улыбку… его улыбку… По ее щеке скатывается слеза. Свободной рукой друг-хулиган наносит удар по щеке девушке, и та улыбается. Ее нижняя губа багровеет от крови, и она улыбается еще шире. На лице Кенджи, наблюдающего это, появляется легкая вспышка удивления, недопонимания… страха. Он видел эту улыбку. Так улыбался убийца его матери. Тот момент из жизни этого парня, о котором не знает никто из этой школы. И не узнает никогда. Он не расскажет, что живет в неполноценной семье, где всё пошло под откос после того, как больной на голову ублюдок перерезал горло его матери прямо на улице. После этого они и переехали в другой город. Этот вонючий Намимори. Кенджи его ненавидит. Каждый закоулок этой помойки напоминает ему о том, почему он здесь. О том, что произошло. Но он и не мог остаться. Что он вообще мог сделать после того, как на его глазах его мать была жестоко зарезана? Лишь запомнить эту улыбку. Только настоящие маньяки, психи, которые потеряли абсолютно всё и окончательно стали на дорогу ярости, проходя по которой, начали оставлять за собой следы из мертвых тел. Он вышел из нее и отошел на пару больших шагов назад. Он бы упал, но вовремя достиг стены. На его лице в мгновение отразился весь испуг, который получился благодаря смешиванию воспоминаний из жестокого прошлого с одной увиденной сейчас картиной. — Нам нужно уйти, — бормочет Кенджи. — Что? Что ты сказал? Я не слышу из-за звуков уведомлений о комментариях нашего прямого эфира! Тут их очень много, уже почти две тысячи зрителей, и многие делятся видео, и… о боже, Кенджи-кун, смотри, они делятся нашим эфиром на своих аккаунтах! — кричит его друг с камерой. Тот, что стоял возле лица Гокудеры, был более внимателен. Он тоже отошел. Что-то было не так. — Выключай! — завопил на всё помещение Кенджи. Его друг тут же нажал красную кнопку на камере, и прямой эфир закончился. — Побежали отсюда! — Кенджи рванул к двери, а его друзья — за ним. Дверь в помещение открылась без участия хулиганов. На пороге показался Хибари Кея. Гокудера, истекшая кровью, засмеялась в полный голос. Перед тем, как отключиться.***
— Я правда не знал, как сюда залезть. — Ты живешь здесь всю жизнь, а я — четвертый день. Я нашла путь на твою крышу, а ты не знал. Как ты еще попытаешься пояснить это, Савада? — Я… не пытался его найти. — Логичное пояснение. Наступает молчание. Гокудера болтает босыми ногами, пока прохладный ночной ветер развевает ее спутанные пепельные волосы. На ее лице и теле отпечатались все последствия сегодняшнего дня, но Тсунаеши от этого не чувствовал никакого омерзения. Он сидел рядом и просто… не знал, что сказать. Типичный Савада Тсунаеши. — Это ведь было совсем нетрудно. — Ну… может, ты и права… — Может? — Ты права. Снова молчание. Девушка закидывает руки на затылок и слегка откидывается назад, давая ветру ударить в ее лицо, освежить все раны и заставить слабый холодок пробежать по коже, но при этом дать незаменимое ощущение полной свободы. — Прости, что спрашиваю, но… — Не извиняйся, просто спрашивай. — Как ты чувствуешь себя после всего? Всего, что произошло, ну… — Я поняла, о чем ты. — Это ужасно, я представляю, мне очень жаль… — Избавь меня! Рано или поздно что-то подобное произошло бы. Со мной или нет — разве это важно? — Я думаю, да… — Нет. Такое происходит, наверное, каждый день. В вашем городке, как я поняла, никто не хочет и не будет контролировать это. Все скоро увидят это видео. Но, вот проблема — я не задержусь здесь. Тишина. Савада вновь перестает понимать, о чем идет речь. Девушка в очередной раз изъясняется с помощью завуалированных метафор, вместо того, чтобы выложить всю информацию полностью, прямо и точно, бросить ее парню в лицо, как победители бросают свою выигрышную комбинацию карт на стол. — Я не видел это видео. — Не знаю, что тебе на это сказать. Никто ведь не запрещает тебе посмотреть. Может, даже, прямо сейчас. — Ну… — Даже я уже его видела, а у меня нет ни телефона, ни компьютера, ни одного устройства, с которого я могла бы выйти в интернет. И опять тишина. Савада подсаживается ближе к девушке, неловко и неуверенно кладет руку ей на плечо. — Всё будет в порядке. Она смеется. — Да что ты? Знаешь, по-моему, всё и так в порядке. Лучше просто не может быть. — Что с тобой? Ты скрываешь что-то… — Скрываю — неподходящее слово. — А как тогда? Я ведь все еще не понимаю ничего. Что ты здесь делаешь, откуда ты, почему с тобой происходит столько всего странного, почему ты не можешь рассказать ничего… Но, самое главное — почему я? Почему ты сидишь сейчас со мной, а не с каким-то красивым идиотом-футболистом? — Меня не волнует оболочка. Я смотрю на то, что внутри. Савада вновь замолкает. — А насчет скрытия… Нет, я ничего не скрываю, абсолютно. Просто жду, пока придет время. И ты, Савада, не торопись никуда. Всё еще будет. У тебя впереди вся жизнь. — Я бы не сказал так… Девушка удивленно поворачивает голову в его сторону и на некоторое время замирает, зафиксировав свой взгляд в его бегающих туда-сюда от неловкости глазах. Затем она хмыкает, легонько пожимает плечами и снова отворачивается. Она смотрит в небо на восходящую луну. Ночь только вступает в свои права, а темнота уже скрывает все самое страшное и опасное под собой, и только она — холодная, огромная, блеклая, способна противостоять тьме. Гокудера всегда находила свои ассоциации с луной и свой символизм, с помощью которого потом могла интерпретировать многие события своей жизни. Сегодняшнее — не исключение, а напротив. — Да, я слишком много думаю о конце. О том, как это всё будет. — Фантазировать и вправду весело. — Разве тебе когда-нибудь не хотелось, чтобы всё просто взяло и оборвалось? В один момент. Безболезненно. Без последствий. Только твоя жизнь… Ты просто берешь и… перестаешь существовать. Парень поднимает вверх ладонь, представляя, что касается звёзд, пока девушка раздумывает над ответом на только что произнесенное им. — Не думай, Савада. Просто дай событиям идти своим чередом. Не торопи их, а то рискуешь нарушить линию жизни. Линию, по которой все должно пройти. Не пытайся сломать ее: ты ее не строил, она предначертана нам свыше. — Ты правда веришь в судьбу? В то, что мы все идем по дороге, которую нам прописал кто-то другой? Кто-то, кто обладает силой… намного большей, чем мы можем себе представить. Силой, которая способна творить целые миры в виде твоей судьбы. Силой, которая определяет тебя и выбирает за тебя, кем ты станешь… Нет, я не хочу в это верить. Знаешь, я ведь мог бы оборвать это всё очень легко и прямо сейчас. — Почему же тогда не сделаешь этого? Он не может найти ответ на вопрос. Она довольно хмыкает. — Почему ты ведешь себя так, будто не произошло ничего особенного? Перевести тему — лучшая попытка уйти от ответа на вопрос. Гокудера это понимает, но не хочет акцентировать на этом внимание и заставлять Саваду копаться в своих ранах, которые заставляют его думать о смерти. Она лишь в очередной раз пожимает плечами и отвечает на вопрос: — А разве произошло что-то особенное? — Они… назвали это… «убиваем честь»… Они убили… твою… — Нет. — Что? — Нет! — Объясни мне, что «нет»? Ты никак не хочешь отреагировать на то, что произошло? Парень берется руками за голову. В ней никак не укладывается ни один аспект поведения Гокудеры. Совсем скоро, кажется, она начнет давать знать о своей перегруженности в виде постоянных мигреней, а то и до потерь памяти или сознания дойдет. Эта девушка ломала его мир. Просто брала его в руки, как маленькую и тонкую веточку, и разламывала на части, пока не оставались совсем маленькие кусочки, которые уже нельзя было разделить надвое. Тогда она сжигала их и смотрела на то, как хорошо сгорает свежая древесина. — Нет, это не было «чем-то особенным». Нет, они не убили ничего. Они не смогли. Они — не убийцы. — Почему ты так думаешь? — Я видела убийц. Я забирала жизни. Савада нервно сглатывает и отводит взгляд. Он вновь не может ответить ей. — То, что мертво, умереть не может. Прости, Савада, у меня нет чести. — Ты с самого начала вела себя так, будто тебе… не все равно на других. Точнее, на тех, что чувствуют себя ущемленными. Обделенными. Неполноценными. Те, что не ужились в школьном коллективе или просто отказались стать охотниками, а значит — стали жертвами. — Ты — не жертва, Савада. Ты — охотник, который еще только учится держать свое оружие. И чем дольше ты будешь олицетворять себя с олененком Бэмби, за которым по пятам бегут охотники, тем больше времени у тебя уйдет на осознание того, что ты можешь дать отпор им. Ты всегда мог. Мог быть сильнее и выше их. — Ты не знаешь меня. Он отодвигается от нее и обнимает себя руками. Осенние вечера становятся всё холоднее, и выходить на крышу без теплого пледа было не очень удачной затеей. — Мне не нужно знать тебя, чтобы сказать тебе, на что ты способен. Девушка громко вздыхает. — В любом случае, мне пора. Она спрыгивает с крыши — третьего этажа — так, как маленький ребенок спрыгивает с последней ступеньки. Не чувствуя ничего. Словно она делала это каждый день. — Мы с тобой увидимся завтра вечером. Помнишь? Не опаздывай. И она, не дожидаясь ответа, сливается с темнотой.