Не лечится

Впервые за все время пребывания в России Фил всерьез начинает задумываться о возвращении домой. Ричардс не умеет плыть по течению, никогда не умел, вот и теперь он совершенно не способен перестать барахтаться в нелепой надежде, что если долго дергаться, то удастся победить засасывающий его водоворот под названием «съехавший с катушек Быков». Андрей Евгеньевич ведет себя неадекватно даже по его личным меркам, и Фил чувствует растерянность и — немного — отчаяние, потому что он, блин, вообще ничего не понимает. Быков проклинает его, целует, требует оставить его в покое, прижимается к нему под столом, а потом включает настолько тотальный игнор, что Фила будто бы арктическим холодом обдает от его показательных не-взглядов. В среду Филу по рабочим делам приходится спускаться в терапию трижды, и каждый раз он имеет удовольствие наблюдать затылок уткнувшегося в компьютер Быкова. На вопросы интерна мужчина шипит сквозь зубы, не отрывает взгляда от экрана, швыряется уничижительными прозвищами так, словно Фил — грязь под его ногами, и Ричардс злится, злится до боли в стиснутых кулаках, но никак не может придумать достойного ответа, не включающего в себя слова «надменный» и «asshole». Вот почему не приветствуются романы между коллегами. У них с Быковым даже еще толком ничего не было, а отношения уже как между СССР и USA в восемьдесят третьем. Еще? Фил прячет лицо в ладонях, трет костяшками пальцев виски. Упрямая надежда против доводов разума, против упрямства Быкова, против всего на свете продолжает медленно пускать корни куда-то ему под ребра, и невозможность избавиться от нее почти физически душит Фила. О, он бы многое отдал за возможность отмотать время на пару месяцев назад, в те славные деньки, когда у него еще не было колюче-прекрасного знания, что Быков хочет его, но была возможность смеяться вместе с Быковым над его издевательствами над Романенко, разглядывать в полумраке ночной ординаторской его профиль, случайно сталкиваться с ним кончиками пальцев, забирая из рук историю болезни… Это смешно, но прежде Фил меньше времени тратил на размышления о Быкове. Нелепые чувства шли будто бы фоном для реальной жизни, они не мешали нормально функционировать, работать, в целом жить, а теперь как плотину прорвало, и Фила уносит куда-то в открытый океан без лодки и малейшей надежды на спасение. И Андрей Евгеньевич ему совсем не помогает. Он то поднимается в гинекологию по каким-то пустяковым на взгляд Фила делам и не упускает возможности сказать ему что-нибудь особенно обидное, то прожигает взглядом в халате парня дыру во время совместной поездки на лифте. То больно врезается в него плечом, проходя мимо по коридору, то ставит его — по словам Глеба, — Лобанову в пример. Фил думает, что пусть он и в гинекологии теперь, но в его жизни по-прежнему слишком много Андрея Евгеньевича. Фил думает, что было бы славно не видеть его, не думать о нем хотя бы часок в сутки, но терапия и гинекология слишком тесно переплетены, чтобы не обмениваться пациентами или врачебными мнениями, и этаж между ними слишком крохотный, слишком жалкий, чтобы быть достаточно серьезным препятствием. Фил думает, что он реже видел Быкова, пока работал под его руководством. А может быть, так кажется, потому что в те времена каждая такая встреча не превращалась в американские горки на разваливающейся вагонетке без ремней безопасности. Всех этих мыслей, чувств, эмоций так много, что Фил не замечает вполне очевидных признаков приближающегося взрыва до тех пор, пока сам не взлетает на воздух. Все начинается, как и все памятные истории в его жизни, с ошибки. Фил на работе второе дежурство подряд, замещает простывшую коллегу и очень паршиво соображает после почти сорока часов без нормального сна. Он отправляет пациентку с подозрением на пиелонефрит в терапию вместо урологии, и Быков, очевидно, уже выведенный из себя задолго до, прилетает к Филу в ординаторскую разбираться какого черта ему теперь подписывать целых пять лишних бумажек. Фил слишком устал, чтобы лишний раз эмоционировать — и фильтровать речь, — поэтому откидывается на спинку дивана и молча смотрит на мечущего молнии заведующего терапией. — Думаешь, раз тебе тут заняться нечем, паразит американский, то мне не повредит за тебя немного поработать? Считаешь, что раз сбежал в другое отделение, крыса ты бесхвостая, то я тебя тут не достану что ли? — Чего? — от возмущения у Фила аж появляются силы. — Я сбежал? В этой больнице сбегаете от проблем только вы, Андрей Евгеньевич, а меня вы сюда собственноручно сослали! Быков приподнимает брови, округляет глаза, потому что это едва ли не первый случай, когда Фил решается ему ответить. — Ты что, сгонял по-быстрому к Гудвину и попросил себе храбрости, диссидент? С каких это пор такой болтливый стал, а, деревянный мальчик? — А с каких пор вы стали таким трусом, Андрей Евгеньевич? Он произносит это раньше, чем успевает подумать, и первое мгновение в повисшей тишине они оба, кажется, изумленно размышляют не послышалось ли им. — А ты, бактерия, очевидно… — Нет, stop it! — рявкает Фил, вскакивая на ноги. Как же ему все надоело. — Хватит, прекратите! И Быков, к огромному изумлению Фила, вдруг прекращает. Выпрямляется, скрещивает руки на груди, наклоняет голову к плечу. Парень смотрит на него, смущенный и злой, потому что он ждал, что Андрей Евгеньевич перебьет его, заорет втрое громче, ударит, в конце концов. Но мужчина впервые в жизни его слушается — и Фил вдруг понимает, что ему нечего сказать. — Ну, — приподнимает бровь Быков. — Быстро у тебя как-то тявкалка сдулась. Договаривай уже, раз такой отчаянный, или кишка тонка? — Нет, я… nothing, Андрей Евгеньевич. Дайте мне бланки — я заполню документы сам. Быков смотрит на него со смесью удивления и, кажется, даже обиды, но с места не двигается. Фил обходит разделяющий их столик, вырывает у мужчины из рук папку и садится обратно, раскладывает бумаги по столу. Андрей Евгеньевич надеялся на крупную ссору? Что ж, даже ему не суждено вечно получать то, что хочется. Фил больше не обязан потакать его истерикам. — Что это с тобой, Ричардс? — неестественно фыркает Быков вместо того, чтобы развернуться и уйти, взмахнув на прощание полами халата. — Ты часом не заболел? — Я чувствую себя просто потрясающе, awesome, Андрей Евгеньевич, спасибо, что спросили, — почти по буквам выталкивает из себя Фил, молясь всем богам, чтобы Андрей Евгеньевич уже просто взял и ушел из его отделения, головы и жизни в целом. Но с чего бы вдруг ему так повезло, правда? — По тебе не похоже, интурист. Волна ярости захлестывает Фила так внезапно, что он даже не успевает понять, что снова вскакивает с дивана, подлетает к Быкову и сильно толкает его в грудь. — Shut up! Just shut up and go away, why can’t you just leave me alone, I’m so tired of all this shit, — он вдруг осознает, что Андрей Евгеньевич наверняка ни слова не понимает из его сбивающегося шепота и добавляет на русском: — Либо оставьте меня в покое, либо… — Что «либо», Фил? — спрашивает Быков тоже шепотом. Они замирают на одно бесконечное мгновение, Фил смотрит мужчине в глаза, пытается найти в них ответ на вопрос, который даже не в состоянии сформулировать. — Я не буду тебя любить, — говорит Быков. — Никаких соплей и романтичной чуши, которую ты себе там напридумывал. Хочешь, я расскажу тебе, как все будет на самом деле? — Нет, — качает головой Фил и целует его. ** Следующим утром парень впервые за последние два месяца спускается в терапию без страха, но с заставляющим трястись колени смущением. Он стоит у сестринского поста и болтает с Ритой о каких-то пустяках, пока из ординаторской не высыпаются один за другим мрачные интерны. Фил улыбается друзьям и проскальзывает в знакомые двери. Его разрывает изнутри от волнения, когда он встречается взглядом с насмешливыми голубыми глазами напротив. — Поужинаем сегодня? Быков улыбается ему кончиками губ.