Не лечится

Быков целует Фила, и это больше похоже на безумие, чем на реальность, и Филу требуется время, чтобы осмыслить это, разложить по полочкам в голове, но Андрей Евгеньевич не дает ему этого времени — одновременно вжимает парня в стену, тянет за волосы на себя, просовывает колено между бедер, прикусывает губы, ловит его язык своим, будто хочет проглотить Фила, поглотить его целиком. Ричардс ощущает себя тополиной пушинкой в чужом кулаке — он не чувствует ни рук, ни ног и стоит лишь потому, что Быков не позволяет ему упасть. Той крохотной частью сознания, что еще не успела раствориться в поцелуе, Фил думает, что, очевидно, все еще спит и видит один из тех снов, после которых он целый день проводит как на иголках, но мужчина больно дергает его за волосы, заставляя запрокинуть голову, и парень перестает о чем-либо вообще думать, потому что Быков, отрываясь от его губ, прикусывает нежную кожу на шее, сжимает ее зубами, а затем отпускает и зализывает саднящее место так широкими влажными мазками. Фил стонет в голос, по-английски или по-русски, а может все вместе, он уже и сам не понимает, не слышит, потому что в ушах шумит, и Быков проводит большим пальцем по тонкой полоске между задравшейся футболкой и пижамными штанами, забираясь под футболку, кладет горячую, обжигающую ладонь ему на бок, сжимает почти до боли. — Андрей Евгеньевич, я… вы… — шепчет Фил, втягивая воздух сквозь зубы, и это, очевидно, становится ошибкой. Быков отрывается от него всюду разом — убирает ладонь, отпускает искусанную шею, выпутывает пальцы из волос. Делает шаг назад, и Фил рефлекторно дергается вслед за ним, но Быков вдруг вскидывает руки и с силой толкает его обратно к стене. Парень ощутимо прикладывается затылком, из легких выбивает весь воздух, и он смотрит на мужчину с недоумением, потому что вот сейчас окончательно перестает понимать, что здесь вообще происходит. Быков смотрит на него совершенно сумасшедшими глазами, его рот кривится в злой усмешке: — Не подходи ко мне, интервент. Не приближайся ко мне ближе, чем на пять метров, иначе я за себя не отвечаю. Держи свои извращенческие лапы при себе и думать забудь обо всем, что там сейчас генерирует твой глючащий импортный мозг. Мне весь этот геморрой нахер не сдался, тебе это понятно, клещуга американский?! Он отступает спиной к двери, дергает за ручку — та поддается лишь со второго раза, — вылетает в подъезд, хлопает дверью с такой силой, что она едва не отрывается от косяка вместе с петлями. Фил глотает воздух, глядя на свое отражение в зеркале, сползает вниз по стене, подтягивая колени к груди. Fucking Russia, fucking medicine, fucking shit. Он не сразу понимает, что его трясет, и смотрит на свои пальцы, пытаясь успокоиться, начинает считать по-французски до ста, но сбивается на двадцати двух, потому что, holy shit, эти самые пальцы несколько минут назад обхватывали шею Андрея Евгеньевича, а его шея, holy shit, все еще влажная от языка Андрея Евгеньевича, а он, holy fucking shit, целовался с Андреем Евгеньевичем, черт его побери! — Oh my god, oh my god, oh my god, — шепчет Фил, поднимаясь на ноги, подходит к зеркалу. У него волосы растрёпаны, торчат во все стороны, будто током ударило, и на шее яркий кровоподтек — не засос и не укус. Клеймо. — Oh my god… Произошедшее настолько unbelievable, что Фил лишний раз щиплет себя за руку, хлопает по щекам, чтобы быстрее прийти в себя. На неверных ногах добирается до ванной, брызгает себе в лицо ледяной водой. Чуть придя в себя возвращается в прихожую, смотрит в глазок — гениальное русское изобретение, на самом деле, — и, убедившись, что на площадке никого нет, запирает замок. Бок в том месте, где лежала ладонь Быкова, будто леденеет — Фил растирает его пальцами, пока возвращается в свою комнату. Находит закопанный между подушками телефон, открывает смс-чат с Быковым, пару минут медитирует над ним прежде, чем заблокировать телефон и отшвырнуть его куда-то в дебри одеяла. Андрей Евгеньевич поцеловал его. Ну ладно, это Фил поцеловал Андрея Евгеньевича, но ведь он ответил, и ничто на свете теперь не убедит Фила, что Быков сам этого не хотел. Неужели Быков на самом деле… wants him? Не важно, в русском или американском смысле этих слов — любой из них настолько невероятен, что Фил по-девчачьи подвизгивает в подушку от изумления. Ну серьезно — тот самый «где валяются мои голубые папки, Ричардс?»-Быков, «фу-фу-фу, голубки, милуйтесь где вам угодно, но не в моем отделении»-Быков испытывает к нему… влечение? Тот Быков, который «ты надоедливая тупая кишечная палочка, Ричардс» и «все, Филька, на этом мы с тобой прощаемся»? И без того шаткая картина мира Фила раскачивается, держась на последней паутинке. Он думает, что сошел с ума, думает, что Быков сошел с ума, думает, что вчера поехал с Глебом в клуб и употребил что-то из того, чем изредка не брезговал друг, и теперь видит галлюцинации. Впрочем, все это не имеет значения, потому что злые обидные слова, которые Андрей Евгеньевич выплюнул на прощание, достаточно доступны даже для его иностранного сознания. Чего бы там Быков ни хотел, он никогда не позволит этому произойти, и Фил прямо сейчас способен набросать список из пары сотен причин почему. Ему «этот геморрой нахер не сдался». Фил перекатывает на языке русские ругательства. Можно подумать, ему, Филу, это очень-то нужно. Нужно, на самом деле, и очень. Но он взрослый человек, он мужчина, и он способен трезво смотреть на вещи. У них с Быковым ничего общего, а это — жизнь, а не любовный роман, и здесь после волшебного первого поцелуя иногда случается «не подходи ко мне», а после совместной ночи — утро и последствия, которые приходится разгребать. И Филу это тоже нахер не нужно. К своему собственному изумлению он все же засыпает спустя почти час метаний по кровати. Яркая фантазия, черт бы ее побрал, всю ночь мучает Фила снами, где Быков то прогоняет его, то закрывает дверь на замок и делает с ним все те вещи, о которых, как он думал, его подсознание даже не знает. Он просыпается почти в полдень, выспавшийся, но совершенно разбитый, и храп вернувшегося с дежурства Глеба бесит больше, чем обычно, и руки дрожат так, что весь стол покрывается песчинками сахара, пока парень пытается сварить себе средней паршивости кофе. В попытках поднять себе настроение Фил едет в центр и долго бродит по Красной площади, а затем забивается на задний ряд какого-то понтового кинотеатра. На экране американский боевик, стрельба, кровь, а по бокам от него целуются парочки, ну серьезно, это там на экране только что умер человек, ну проявите хоть немного уважения! Когда он возвращается домой, Глеб уже не спит. Фил окидывает мрачным взглядом друга, засевшего на кухне с ноутбуком, и опускается на свободный стул. — Глеб, — зовет он устало. — Чего тебе? — Если девушка сначала целует тебя, а потом говорит никогда больше к ней не подходить — что это значит? Спрашивать советы по отношениям у человека, чей самый длинный роман длился пару месяцев и окончился феерическим провалом, глупо, но Филу так отчаянно необходимо с кем-нибудь поговорить. — Что у нее ПМС, — смеется Глеб, и Фил морщится, не принимая шутку. — Не знаю я, Филька. У этих баб такие загоны иногда в голове бывают, что тот, кто с яйцами, ни в жизнь не разберется. Про загоны — это уж точно. — А мне-то что делать? — спрашивает Ричардс, со стоном роняет голову на скрещенные на столешнице руки. — Ну, это зависит от того, чего ты от нее хочешь. Если переспать разок — забей и найди кого-нибудь адекватного, а если всерьез запал… Ну не знаю, запастись успокоительными и ждать пока перебесится. Зная тебя, это скорее второй вариант, так? Ну, тогда советую не делать ничего. У них, женщин, мозги устроены иначе. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей» — слышал такое? Классика, никогда не устареет. Будешь гоняться за ней или пытаться угодить — только хуже сделаешь, ты уж мне поверь. Но, самое главное, подумай дважды — а тебе вообще нужна баба с такими тараканами? — Да не знаю я, — обреченно отвечает Фил. Совет-то хороший, на самом деле. Ну какие у него, и правда, варианты? Начать бегать за Быковым с просьбами объяснить, а чего это там такое было? Подарить ему цветы и коробку конфет, позвать в кино и предложить встречаться? Быков не выгнал его из больницы, не растрепал всем вокруг о его нелепых чувствах — и на том спасибо. Быков хочет его — и это так ошеломительно, что нет никаких сил просто ждать чего-то, чего скорее всего никогда не будет. ** К понедельнику Филу наконец удается привести мысли в какое-то подобие порядка, поэтому он не падает в обморок, когда сталкивается с Быковым в дверях больницы. Андрей Евгеньевич обжигает его ненавидящим взглядом и уносится в сторону лифта с таким видом, словно сам факт существования Фила отвратителен ему до глубины души. Парень плетется к лестнице, душит в себе обиду и желание высказать Быкову в лицо, что он, вообще-то, был бы просто счастлив не испытывать того, что испытывает. Можно подумать, эти чувства — то, что он способен контролировать. Можно подумать, он выбрал бы Быкова объектом своей симпатии, если мог бы выбирать. Отделение встречает Фила утренней суматохой, обходами, экстренными больными, и он заворачивается в работу, как в спасительный кокон, потому что некогда думать о том, какого черта Быков сначала лезет целоваться, а потом обливает ядом, когда у тебя на каталке рыдающая девушка с преждевременными родами. Роды не то чтобы совсем уж преждевременные, уже тридцать пять недель, но девчонка так перепугана, что Фил забывает обо всем на свете, пока несется с ней через полбольницы в родильное отделение, сидит под дверью родзала, а потом смотрит на вполне себе здорового малыша и рыдающую — уже от счастья — мать. Потом в гинекологию по ошибке поднимают женщину с аппендицитом, следом за ней необъятную тетушку сорока лет с жалобами на «сильные боли везде разом», и пациентов так много, что вечером во время дежурства, впервые за весь день присев на диванчик в ординаторской, Фил с удивлением понимает, что ни разу не вспомнил ни о Быкове, ни о его «загонах» и «тараканах». К сожалению, после этой мысли ни о чем другом Фил больше думать не может. После относительно спокойного дежурства, во время которого ему даже удается немного поспать, Фил неторопливо натягивает джемпер, когда в ординаторскую заглядывает Вероника. — Фил, тебя там вызывают в зал совещаний, — улыбается ему медсестра. — Меня? — изумляется парень чувствуя, как настроение заранее начинает портиться. — Ну, всех интернов, — поясняет она и возвращается на пост, а Фил морщится и стягивает джемпер обратно. Как же невовремя! Он плетется в зал совещаний, как на эшафот, потому что в прошлый раз их промариновали на собрании сорок минут ради того, чтобы напомнить, что на территории больницы нельзя ни курить, ни распивать алкогольные напитки, а еще, что они интерны, а не врачи, так что фразу «а почему Купитману можно» им стоит засунуть… В общем, впустую потраченные сорок минут. За широкими приоткрытыми дверями гудят голоса, а значит, что собрание еще не началось, и Фил, протискиваясь внутрь, понимает, что его жизнь — не любовный роман, зато вполне себе такая неплохая комедия положений, потому что стульев вокруг длинного стола двадцать, интернов в больнице восемнадцать, последнее свободное место прямо рядом с тем стулом во главе стола, где всегда сидит оратор, а за оратора сегодня — угадай, Фил, кто? Быков не смотрит ни на кого, копается в своем телефоне, но у него неестественно прямая спина, и Фил чувствует — Андрей Евгеньевич знает о его присутствии. Мысленно трижды выругавшись, интерн пересекает зал и опускается на свободное место рядом с Глебом, думает о том, что сейчас между ними явно меньше пяти метров, и что просить Романенко поменяться, наверное, будет очень глупо. Стоит ему сесть, Быков засовывает телефон в карман халата и, глядя куда-то в потолок, рявкает: — Теперь, когда все черепахи сползлись, начнем. Короткое FAQ — он намеренно произносит аббревиатуру на русский манер так, чтобы она звучала, как английское ругательство, — я тут, потому что проиграл спор на желание, вы тут, потому что вы неудачники, но вам повезло — я все сделаю быстро, вы даже не успеете почувствовать боли. Интерны переглядываются, кто-то фыркает, кто-то закатывает глаза. Несколько новеньких из реанимации испуганно отшатываются. Фил позволяет себе слабо улыбнуться, наблюдая за их реакцией. Салаги. — Итак, курить на территории больницы нельзя, пить на территории больницы нельзя, прелюбодействовать — фу-фу-фу, Усов! — на территории больницы нельзя. Если нарушаете — имейте хотя бы совесть сделать виноватый вид, когда вас спалят, а если еще и раскаяние удастся изобразить во время выволочки от главврача, то вообще переживать не о чем. С сегодняшнего дня в больнице действуют новые правила сортировки лекарств, обо всех подробностях вам расскажут старшие медсестры в ваших отделениях, не забывайте, что дорогое лекарство не всегда лучшее и экономьте койко-места, выписывайте больных сразу, как вам говорит ваш руководитель, а не спустя неделю, когда наконец поймаете сигнал со спутника. На этом все, если вопросов нет, всего вам доброго, разбегаемся по палатам лечить людей вместо того, чтобы тратить мое время на болтовню, которую вы все равно пропустите мимо ушей! Фил думает, что это — самое короткое совещание с интернами за все два года его пребывания тут. Фил думает, что это рационально — всегда поручать это дело Быкову. Фил думает, что заведующему терапией идет эта не злобная усмешка. Быков уже почти было поднимается со стула, когда девушка напротив Фила — Мария, кажется, — открывает рот: — Андрей Евгеньевич, у меня вопрос… Быков закатывает глаза, падает обратно на свое место. Вопроса девушки Фил не слышит, потому что его будто бы током прошибает, когда Быков, устраиваясь поудобнее, касается своим бедром коленей Фила. Это прикосновение настолько неестественное, настолько неуместное и абсолютно намеренное, что парень едва не подпрыгивает со стула. Он чуть дергается и застывает, не понимая, как должен поступить — отодвинуться, остаться на месте? Быков не смотрит в его сторону, что-то выговаривает девушке в своей саркастичной манере, и Фил, видимо, слишком шокировано пялится на него, потому что Глеб пихает его локтем и удивленно приподнимает брови. Фил качает головой в ответ и опускает взгляд на свои руки — уймись, jerk, смотри куда угодно, но не на Быкова, ты, придурок. Андрей Евгеньевич размахивает руками, плюется витиеватыми оскорблениями в тех, кто осмеливается задавать вопросы после Марии, но не отодвигает свою ногу ни на сантиметр. Фил краснеет и бледнеет, думает, что ему как никогда прежде сейчас необходимы те самые буферные пять метров, вытребованные Быковым, он ничего не понимает, не понимает совершенно nothing! В своем волнении Фил не слышит, о чем заведующий терапией говорит с интернами, поэтому вздрагивает, когда Быков неожиданно отодвигается и встает. Ричардс смотрит, как мужчина, не оборачиваясь, вылетает в коридор, и пару раз моргает, прежде чем понимает, что Лобанов, перегнувшись через Глеба, тыкает его ручкой под ребра. — Филька, ты что, заболел? Выглядишь так, словно тебя сейчас вывернет. Глеб кивает в такт его словам, с карикатуристичной заботой прикладывает ко лбу Фила ладонь. Ричардс морщится, отшатывается, вставая. — Я после дежурства, — оправдывается он, поправляя халат. — Счастливый, — ухмыляется Семен. — А у нас впереди целый день издевательств картавого гоблина. Фил кисло улыбается, сдерживая желание объяснить Лобанову, насколько он хотел бы оказаться на его месте. What the hell was that?!