So show me

Чанбин гладит своего омегу по голове, перебирая светлые пряди отстранённо. Его котенок нежный, мягкий и, конечно, любимый. Когда Хван Чанбин стал так одержим им? Когда он потерял свой сон, охраняя его, когда его жизнь стала важнее, чем собственная? Его котенок вредный, любит морщить свой веснушчатый нос, строить рожицы и своему отражению, и самому Чанбину. У него очаровательные ручки с тонкими пальцами, которые всегда отчего-то холодные и ищущие тепла. Его котенок недолюбленный, его надо гладить постоянно и на ручки брать, чтобы он от тоски по хозяину не умер. Феликс ужасно очаровательный со своей кукольной внешностью и, казалось бы, совсем не его низким голосом. В этом и была вся прелесть омеги: он сочетал в себе несочетаемое. Это было удивительное открытие для альфы. Он до сих пор открывает в Феликсе нечто новое и не перестаёт удивляться этому. Омега сплошной парадокс. Он избалованный деньгами довольно богатых родителей, но имеет такую чистую душу, что ангелы могут завидовать. Он издевается над Хёнджином из раза в раз, пытаясь привлечь к себе внимание, потому что тот умный и приятно пахнет, кажется надёжным и Ли хотелось бы с ним хорошо общаться, но что-то каждый день идёт не так, потому что Феликс по-хорошему и не общался ни с кем никогда. Он видит Хвана и хочет с ним поздороваться нормально, но вылетает лишь очередная порция оскорблений. Ёнбок не знает, что с ним не так. Может, дело в том, что он считает Хёнджина равным себе, а потому не позволяет себе обходиться с ним так же, как со своими «друзьями». К нему невозможно относиться снисходительно. Это тот самый случай, когда понимаешь, что это твой человек, который будет тебе лучшим врагом или лучшим другом. Феликса раздражает пассивная позиция Хвана, то, какой он тихий и кроткий, кажущийся идеальным и не раскрывающийся никому. А когда он понял, что его старший брат хорошо с ним ладит, стало обидно. И дело не в детской ревности, а в том, что он понимает свои ошибки и неправильное поведение, но сделать с этим ничего не может. Неумение Феликса заводить друзей чуть не спровоцировало братскую войну. — Может, все решится само собой? — бормочет Ли тихонько, на выдохе, совсем нежным головным голосом. — Ребёнок, — улыбается, прикрывая глаза Чанбин. — Полагать, что проблема испарится сама собой, так по-детски. — Я виноват, — признается самому себе он. — Проебался как никогда. Минхо сейчас меня вообще видеть не захочет. — Виноват, но ты просто по-другому не умеешь, и в этом уже вина твоих родителей, а где-то и самого Минхо, — гладит по голове своего котёнка, слегка массирруя кожу головы. — К тому же, он сам сказал, что между братьями ничего не должно поменяться, и это так и будет. Я тоже проебался, но всё наладится. — То есть без проблем? — поднимает свои большие невинные глаза Ёнбок. — Он не будет меня ненавидеть? А если я извинюсь перед Хёнджином и буду вести себя… Не так, как всегда? Он тоже не будет меня ненавидеть? — Не будет, — шепчет Хван. — Тебя нельзя ненавидеть, потому что ты маленькое солнышко. — Только твоё, — улыбается Феликс ярко, а Чанбин готов умереть. — Ничьё больше, — кивает и вспоминает день, когда впервые понял, что для него Солнце теперь не на небе.

***

Плед толстый, тёплый, купленный на распродаже в местном магазине, покрывает достаточно большое пространство непрогретой земли, пока ещё не успевшей вырастить новую траву. Все друзья Чанбина уже ушли, а он решил ещё полежать в одиночестве. Такая странная теплая погода для ранней весны ещё непонятно сколько продержится, так что нужно пользоваться каждой возможностью побыть на воздухе. Птички поют, все хорошо, только с соседней лавки слышатся охи, вздохи всхлипы. У кого-то истерика. Омега, думается лениво Чанбину. Опять дела сердечные, из года в год. Он почти проваливается в сон, когда его оттуда выдергивает собственный внутренний голос, нашептывающий, что сейчас нужно вмешаться в чужую жизнь. — Эй, ты там, страдалец, — зовёт громко Чанбин. Всхлипы вдруг прекращаются. — Иди сюда, чего в одиночку-то ревешь? Чанбин не думал, что увидит знакомое лицо. Он встречал раньше этого омегу в школе, но внимание свое на нем особо никогда не задерживал. А сейчас к нему выходит паренек с красным носом, опухшими глазами и слезами, которые не перестают катиться из глаз. Красивый, даже когда плачет, разве так бывает? Он понуро выходит к нему с опущенной головой, а Чанбин разглядывает его лучше. Хорошо одетый, в приличной обуви и с печальным глазами. Разве так должно быть? — Падай, добрый я тебя послушаю, — хлопает по месту на пледе рядом с собой Чанбин и улыбается как можно теплее. Паренек неуверенно оглядывается по сторонам, а потом все же садится рядом с Чанбином и смотрит в сторону, на большое дерево. — Не говори мне, что все в порядке и это только твои проблемы, ладно? Я тебя не за этим позвал, — трогает за плечо осторожно и видит, что тот трясётся, начиная снова плакать. Он вроде пытается что-то сказать, но получается плохо. Чанбин разбирает, что он говорит что-то вроде: «Можно я ничего говорить не буду?» Хван жмёт плечами и склоняет осторожно за плечи плачущую фигурку к своей груди. Ему приходилось раньше обнимать омег, но успокаивать их никогда ещё не пробовал. Все бывает когда-то впервые. Он поглаживает по спине неловко, а всхлипы только громче и чаще становятся. Какое-то время Чанбин просто дает парню время вылить все, что у него накопилось. — Ты как? — спрашивает тихо Хван, когда омега перестал глубоко и прерывисто дышать. Он попытался заглянуть в его лицо, не размыкая при этом объятий. — Устал, — вздыхает тот тихонько, а Чанбин чуть ли вслух не хрюкает от умиления. Устал, маленькое рыжее солнышко! — У вас вроде в этом году нет экзаменов, — осторожно замечает тот. Он потихоньку заваливает их в горизонтальное положение, потому что ноги затекли страшно. И омега поддаётся покорно, укладываясь на вытянутую руку Хвана. — Я не от того устал, — шмыгает красным носиком он, вперивая глаза в небо. — Я устал быть сиротой при живых родителях. — Как тебя зовут? — Ёнбок. Другое имя — Феликс. — Красиво, — вздыхает альфа. — А ты? — Хван Чанбин. — Я знаю твоего брата, — не поворачивая головы, говорит омега. — Ага, дразнишь его, чертёнок, — улыбается Хван. — Что там у тебя с родителями? — Иногда у меня такое ощущение, что мои родители — два мешка с деньгами. Звенят громко, тяжёлые, все карманы набиты, а тепла никакого. И даже если они нагреты, то только твоим теплом, и остывают быстро моргнуть не успеешь, — у него снова в уголках глаз слезы блестят, а Чанбин своего взгляда от лица напротив оторвать не может. — Так многие живут, на самом деле, и некоторым гораздо хуже, чем тебе, потому что ты обеспечен, — резонно замечает альфа, так же разворачивая голову, чтобы смотреть вверх. — Я понимаю это, но также понимаю, что многое упустил. Духовно и морально, понимаешь? Прорехи в воспитании, которые братья не могут мне помочь восполнить, как бы ни старались. И Чанбин его понял. И был достаточно благоразумен, чтобы молчать и просто смотреть. — Ты встретишь однажды того, кто полюбит тебя, — начинает Чанбин. — И он поймёт тебя, а ты расскажешь, что тебя тревожит. И это не будет его отталкивать, потому что этот человек, что бы ты ни сделал и как бы сильно ты ни был виноват, всегда будет на твоей стороне. И он научит тебя, он сам тебя воспитает, медленно, но он сделает это. Ты узнаешь его, как бы банально это не звучало. Просто смотри внимательно. Феликс слушал его, ловил каждое слово, незаметно двигаясь ближе к теплому боку. Ему хотелось, чтобы Чанбин посмотрел ему в глаза. Это была острая необходимость, потому что кажется, он видит и чувствует, и тут совсем не в чутком обонянии дело: у Феликса запах не до конца раскрылся, он только полгода назад сам его улавливать начал. Истинность, хоть она у них позже и проявилась, пока дремала. Внутренний зверь с внимательным слухом сразу уловил неровное биение рядом с собой чего-то волнующего и животрепещущего. Он спешил соединить то, что было создано для того, чтобы найти друг друга. Чертовски странно в тот момент чувствовал себя Феликс, лёжа на руке почти незнакомого альфы и понимая, что проведет с ним, ну совершенно точно, всю свою оставшуюся жизнь. Вот такое у них, оказывается, будет некрасивое начало? С красным носом Ли и слезами? Зато романтично, шепчет внутренний голос омеги настойчиво. И Феликс уже давно на небо не смотрит, перекатывается на бок и недоуменный взгляд альфы ловит. — Я смотрю, — совсем тихо говорит, еле слышно, будто сам себя боится. — И я вижу тебя. — Ты точно внимательно смотришь? — давится слегка воздухом Хван и быстро поворачивает голову в сторону омеги, чуть не ударяясь с ним лбами. Феликс кивает уверенно и в глаза смотрит, топит себя осознанно в темной радужке, и даже кислород не нужен уже. — Теперь ты смотри внимательно, Хван Чанбин, — произносит Ёнбок, и видит медленное прояснение в лице альфы. Он просто двигается еще ближе, сам на своё же предплечье голову кладет, совсем близко к феликсовой и изучает внимательно, прислушиваясь к себе. — Видишь? — Вижу. Видит, что больше никому его обидеть не даст. Видит, что сам его воспитает, что все стены между ними и перед ними пробьет, сколько бы и кто бы их не пытался возводить. Видит, что с этим омегой ему однозначно быть, и не будет уже в мире никого, кто был бы для него так важен и значим, как этот худенький угловатый мальчик с холодным руками, острыми коленками и веснушками, хаотично рассыпанными по милому лицу. Видит, что теперь он навечно номер один в его списке приоритетов, что никто его не затмит, что вот он теперь, его смысл, его адский путь, потому что будет сложно, каждый день с ним будет новым открытием, новым этапом и новыми проблемами, к которым Чанбин готов.

***

— Ты идешь? — прямо перед глазами мельтешит омега, а его непослушные волосы щекочут щеки. — О чем ты задумался? — О том, как сильно я люблю тебя, — улыбается кривой улыбкой Чанбин, одной из самых любимых Феликсом, целует нежно в макушку и берет за руку, переплетая пальцы. Любого порвет за свое Солнце, кто бы перед ним ни стоял.

I'm on a Hellevator…

'Cause you my Oxygen