— Я чувствую себя… Так, будто стал тем, кем не являюсь, но при этом я очень счастлив, потому что понимаю, что эта версия меня гораздо лучше старой. У тебя никогда не было этого чувства? Когда ты явственно понимал, что больше не являешься собой, но ты абсолютно рад этому, потому что, кажется никогда себя и не любил? Я сейчас будто пьяный! — Хёнджин смотрит в потолок, ногами болтает и свободной рукой куда придется, а его ортопедический матрац, явно не одобряющий такую активность, терпит смиренно и молча, будто у него есть другой выбор.
Минхо какое-то время в трубке молчит, и Хёнджин ворочается, пытаясь устроиться поудобнее. Не получается, внутри него будто завёлся рой живых пчёл, которые не дают ему оставаться на одном месте более трех минут к ряду. В нем столько жизненных сил, что они рекой из него льются, грозясь затопить все вокруг.
— У тебя просто эйфория, — устало говорит альфа и чем-то шуршит. Слышится какая-то возня и странные звуки. — Ты молодец, впервые смог защитить себя, но потом все равно получил, конечно, хоть и незаслуженно.
— Но я смог! — снова воскликнул восторженно омега. — Я дал отпор вселенскому злу в лице твоего брата!
Минхо смеётся коротко, опять чем-то шуршит и Хёнджин слышит протяжное мяуканье явно не одного кота, а потом Минхо нежно воркует.
— Спокойно, детки мои, сейчас папочка всех накормит, а потом даст вкусняшечек.
Возня становилась все громче, а кошачьи крики стали ближе к трубке. Минхо что-то пробормотал, извиняясь за это, а Хёнджин чуть на месте не закончился, потому что сердце из груди выпрыгивает бешено от умиления. Он представил, как вокруг обычно хмурого серьёзного Минхо вьются трое пушистиков и бодают головами в ноги, прося еды.
Хёнджина заставляют волноваться только две вещи: Минхо и котики. А представив, что они сейчас вместе, парень чуть не растекся мечтательной розовой лужей. Кстати о розовом. В последнее время Хван задумывается о том, чтобы изменить в себе что-то. К тому же, если он омега, значит ему можно.
— Я бы на твоём месте не был так горд собой, — за спиной Хёнджина раздаётся голос брата. Омега дергается, шепчет в трубку, что потом перезвонит и, как последний ребёнок, снова кидает смартфон с кровати, будто он и не был у него в руках.
— Чего ты пришёл сюда? — спрашивает он. — Что, хочешь меня все же задушить за своего Ёнбока?! Чтобы не мешал никто, да? — голос у него звучит твёрдо, уверенно, только внутри все подрагивает, потому что слова вылетают быстрее, чем он успевает подумать о том, что дома они с Чанбином одни, а Минхо рядом уже нет, и защитить никто не сможет. Впрочем, необходимости в этом не было. С холодной головой и таблетками, контролирующими перепады у альф, он соображает куда лучше.
— Не истери, я поговорить пришёл, — альфа садится на кровать полубоком и смотрит внимательно на брата, который у изголовья, по-турецки сложив ноги, сидит.
— Интересно, о чем, — фыркает младший.
— Я хочу извиниться, — говорит он, глядя в глаза, а Хёнджин теряется, глазами хлопает глупо. Извинения — последнее, что он ожидал услышать от старшего. — Я был не прав, разозлился слишком сильно. Феликс тоже не прав в своей модели поведения. Ты дал ему отпор, но ты ведь не знаешь всего.
— Феликс избалованный моральный разложенец, — вздыхает парень и смотрит внимательно на Чанбина. — Мне и не нужно знать все, я вижу главное.
— У него кроме денег ничего не было, а пятилетнему ребенку они ни к чему. У нас не было денег в том возрасте, помнишь? — и Хёнджин помнит. Он помнит, что бизнес у родителей шёл туго, это было то самое время, когда они вкладывали свои деньги в дело, надеясь на удачу и работая на чистом энтузиазме, но не получая ничего в результате. — Ты даже в садик не ходил, потому что платить за обеды было нечем, — Чанбин продолжает напоминать, понемногу отпихивая Хёнджина к краю и растягиваясь на кровати. — Тебя всему папа научил. И цвета различать, фигуры, и вся вот эта фигня для развития. Ты ведь и так умный, а в первый класс вообще звездой пришёл.
— Да, помню, — Хёнджин улыбается, потому что учиться ему нравилось.
— А у Ёнбока все было, только родители его будто не замечали. У них, в принципе, тоже упор на старших детей был, только они на них не только все надежды потратили, как наши родители, но и любовь. Он рос, как сорная трава на клумбе: сам, но без желания и любви. У него и друзей нормальных никогда не было, в этом вы похожи, — Хёнджин ложится рядом с братом и впервые чувствует себя тепло рядом с ним. Они не перебрасываются колкостями, не стараются поддеть друг друга. Просто разговаривают. Омега не знал, что так бывает, он слушает внимательно. — А ты другим ему кажешься, вот он к тебе и цепляется. Не знает, как правильно начать с тобой говорить, теряется. И я пытаюсь ему помочь, только сам не знаю, как. Мы с тобой, как ты знаешь, тоже не очень близки. Лучше сказать, соседи с общими родителями.
— А зачем ты меня сегодня схватил тогда, если знаешь о его особенностях? — на локтях приподнимается Хёнджин, глядя в глаза альфе внимательно. - Почему ты повёл себя как говно?
— За это я и пришёл просить прощения, — неловко улыбается он. — Ты не поймёшь, конечно, но я все равно попробую объяснить.
— Я внимательно слушаю, за что ты чуть не порешал собственного брата. Эх, жаль попкорна нет.
— Не ёрничай, — Чанбин хлопает младшего по бедру. Не ощутимо почти, но с хлопком.
— Ты меня ударил! — тут же вскидывается он.
— Я тебя шлепнул по ляжке, уймись, шальной дух геморроя, — альфа трет переносицу. — Ты не альфа и не поймешь меня скорее всего, потому что никогда не испытаешь этого чувства. Когда ты находишь своего омегу, который пахнет именно так, как тебе нужно, идеально одним словом, ты про все на свете забываешь. У тебя внутри что-то щелкает, и ты понимаешь, что не должен отпускать его руку, не должен дать ему упасть. И ты все сделаешь, подхватишь его в любой момент, не дашь провалиться в бездну. Это похоже, я думаю, на родительский инстинкт в какой-то степени. Безусловная любовь, заложенная природой и подкреплённая тонной гормонов. И когда я увидел его слезы, у меня внутри все оборвалось и сдвинулось.
Хёнджин не сводит глаз с брата, даже если бы хотел, не смог бы, потому что он рассказывает то, что чувствует, будто внутрь себя смотрит и говорит о том, что его беспокоит.
— Ты типа в неадеквате был? — спросил Хёнджин просто.
— Именно, — кивает часто старший. — Ты не контролируешь себя, это желание взять и устранить угрозу, причину расстройства, а он мне и сказать ничего не успел, он только сказал «твой», и я его больше не слушал.
— Но он не остановил тебя! — замечает Хёнджин. — Он стоял сзади и не трогал тебя.
— У нас не совсем обычные… Отношения. Он знает, что, когда я в таком состоянии, меня лучше не трогать, потому что попасть может всем. Я очень жалею о том, что это произошло. А ещё я рад, что рядом оказался Минхо. Если бы он меня не дёрнул, я бы тебя убил…
— Защищая свое, — закончил Хёнджин задумчиво. — Эта функция есть у всех альф?
— Да, без исключения.
— Это похоже на гон? — спрашивает вдруг омега. Ему интересна эта тема до щекотки где-то внутри. Так странно и запретно, то, о чем не поговоришь с отцом, папой или парнем. А с братом можно. Это, пожалуй, единственный плюс того, что у Хёнджина есть Чанбин, думается первому. — Типа, когда сходишь с ума, и думаешь только о своём омеге?
— Фу, не извращай, — тут же подскакивает Чанбин. — Не опошляй любовь желанием потрахаться! Хотя, это может стать причиной агрессии.
— А, то есть, во время гона вы не о любви думаете? — улыбается Хёнджин и, повинуясь странному порыву, играет бровями.
— Ты всегда таким был? — альфа удивлённо смотрит на своего брата. Он, оказывается, у него забавный малый.
— В последнее время всё страннее и страннее, — отсмеявшись, говорит серьёзно Хёнджин, не совсем узнавая себя.
— Любовь — желание защитить и прожить с омегой всю свою жизнь, завести семью, а гон — потребность продолжить род и защитить омегу от всего на свете.
— Как будто когда любишь, не хочешь детей от партнера, — фыркает Хёнджин, ожидая, что ответит брат на его выпад.
— Это теплое желание, а во время гона все извращается, как и у омег во время течки. Омеги тоже иногда бешеными становятся, чтоб ты знал! Мой одноклассник вцепился в своего собственного друга, хотя он и его альфа просто поздоровались. Гормоны, братишка. Пара же обычно через какое-то время может синхронизироваться в своих циклах, когда будет готова к тому, чтобы завести детей, — терпеливо говорит Чанбин, а потом вдруг крупно вздрагивает и прижимает руки к лицу, усердно начиная его тереть. — Я действительно сейчас рассказываю младшему брату о половой жизни? Я пал ниже некуда…
— Не ной, — пихает его Хёнджин. — Я младше на год, так что разницы почти и нет. Но, в общем, я прощаю тебя. Ты извинился, пришёл и признал свою вину, ещё и урок по половым отношениям провел, а я тебя понял, так что все нормально.
— И на Феликса сильно не злись, ладно? Он потерялся, но и у меня еще не очень хорошо получается найти его. Я пока сам не понимаю, что ему нужно и как его вытащить, чтобы он стал более... Ну ты понял.
Чанбин встал с кровати, поправил свою рубашку и посмотрел сверху вниз на брата, который все ещё лежал на животе, положив голову на руки. Хёнджин лишь внимательно посмотрел ему в глаза. Обоим этого хватило, и Чанбин покинул комнату.
У Хёнджина теперь есть много пищи для размышлений, так что он совсем забывает о выброшенном за пределы кровати телефоне, экран которого снова разбился. Ли Минхо вздыхает неслышно для омеги в трубке, и только сейчас нажимает на красный значок, завершая вызов.
***
Феликс устал, расстроен, ему абсолютно ничего не хочется, но живые остатки совести противно шепчут, о том, что надо что-то сделать. Именно поэтому он вставляет запасные ключи от квартиры брата в замок и неслышно крадётся по пустому коридору. Минхо нет дома?
Омега передергивает плечами зябко, ловит неслышно подошедшего кота, который без объявления войны запрыгнул ему на руки. Он едва сдерживает вскрик, потому что испугался, а ещё нечеловеческими усилиями цепляется за пакеты, которые принёс с собой. Коты брата его любят, конечно, но ещё больше они, по мнению Феликса, любят курицу, так что на их объятия он не ведётся, ставит кота на пол, ласково шлепает своей маленькой ладошкой по пушистой жопке, и идёт на кухню.
Путь к сердцу альфы лежит через понятное, всем давно известное место, чем Феликс всегда умел пользоваться. Когда родители проводят свою жизнь в кабинетах и офисах, на приемах и корпоративах, хочешь не хочешь, а как единственному омеге в семье придётся готовить. Феликсу это дело нравилось, он получал удовольствие, когда понимал, что приносит пользу.
Он разгрузил пакеты, аккуратно выставил все в холодильник, который вроде и пустым не был, но в то же время половина еды там была кошачьей. Омега решает не заморачиваться и просто приготовить куриные ножки с овощным салатом, а на потом сварить для Минхо суп, потому что, когда он съехал от родителей, питаться стал ну совсем плохо, перебиваясь булочками и вредной едой.
Половина уже была сделана, даже суп почти доварен, когда Минхо вернулся. По появившимся запахам черемухи и кофе, он понял, что пришёл брат, который снова помогал с чертежами Уджину.
Он просто молча зашёл и сел за стол, наблюдая за худой фигурой брата, который копошился у плиты. Подслушанный разговор отрывками всплывал в его голове, а он не понимал, почему раньше не замечал одиночества младшего. Он же всегда рядом был, прямо под боком, только руку протяни и погладь по голове.
— Чего ты пялишься? — нервно и низко вылетает у Феликса. Он спиной прожигающий взгляд Минхо чувствует, от этого ещё более неловко становится.
— Зачем ты пришёл? — вырывается у Минхо.
— Чтобы ты от голода не помер, — фыркает рыжий, но щеки алеют. Ему так неловко. Феликс гордый, он никогда никому «прости» не говорил, даже когда виноват по полной программе оказывался. Он не извиняется обычно.
— Извинения принимаются, — смеётся Минхо. — Что готовишь?
— Суп.
— Спасибо.
На какое-то время оба теряются, не зная что сказать ещё можно. Молчание затягивается, а Феликс судорожно думает, что уши у него горят из-за жара плиты, а нос щиплет от пара, который поднимается из кастрюли. Омега, помешав содержимое, перемещается к доске и заканчивает резать овощи в большую тарелку с курицей, которую ставит в следующую минуту перед братом.
— Ёнбок, — зовёт тихо Минхо, глядя на такое простое, но в то же время удивительно красивое блюдо, пропитанное заботой и сожалением младшего.
— Я забыл вилку, сейчас, — кивает тот.
— Прости меня, — тихо просит альфа.
— За что?.. — Феликс теряется и даже рот чуть приоткрывает.
— За тебя, твоё детство, наших родителей, за скакалку твою, в конце концов, которую я порвал, когда тебе было семь.
Минхо внимательно смотрит на брата, застывшего к нему спиной с вилкой в руках.
— Мне не за что тебя прощать, — прочистив горло, сказал Феликс. У него дыхание резко вдруг сперло. Он положил вилку около его левой руки и, не смотря ему в глаза, снова развернулся к плите. — Я уменьшил температуру. Не забудь выключить через пятнадцать минут, сразу в холодильник не ставь, испортишь.
Феликс ушёл, вот так просто, не прощаясь по-человечески. Он всегда так делает. Ему так странно общаться с кем-то. Не с горничными дома, не с секретарями родителей, которым он мог говорить все, что хотел. Ему так безумно неловко с собственным братом общаться.
***
— Феликс, напомни, пожалуйста, кто дежурит сегодня?
Учитель математики смотрит на него внимательно, ногой в нетерпении притопывает, а до звонка три минуты, и класс уже не собрать будет. Ли копошится сосредоточенно в своих списках, а найти нужную фамилию никак не может. Учитель раздражается все сильнее, класс шумит, Феликс сам не знает, куда кинуться, и в итоге, как ответственный староста, который накосячил, поднимает руку.
— Я сегодня дежурю, господин Чхве.
— Отлично, не забудь вытереть доски, поставить стулья, и будь добр, пожалуйста, полей цветы, хорошо?
— Да, конечно, — без особого энтузиазма отвечает он, даже не торопясь собирать вещи в сумку. Зачем? Ему тут ещё минимум полчаса торчать придётся. Звонок оповещает о конце последнего урока, учитель улыбается ему и напоминает о том, что сегодня понедельник, а значит, нужно и полы вымыть. Ёнбок вяло кивает и, под гогот одноклассников, спешащих домой, роняет голову на парту с громким стуком. Если не будет шишки, то синяк точно обеспечен. Ничего, рассеянно думает он, замажет тональником и спрячет под чёлкой.
В классе совсем тихо, все вроде ушли. Феликс моет доски лениво и под нос зачитывает прилипчивые строчки из любимой песни Чанбина, которую альфа поставил на телефоне Феликса в качестве рингтона к своему контакту. Он уже доходит до перехода к припеву, когда сзади что-то гремит. Он резко замолкает и разворачивается. Никого и ничего не видно, на полках даже все на месте.
— Что за чертовщина? — Феликс хмурится, медленно отходит к умывальнику, не сводя глаз с последней парты, в районе которой был шум. Он на ощупь находит швабру, которую учитель предусмотрительно оставил для него. Наплевав на то, что его прошлое в секции боевых искусств было ярким, но коротким, он идёт с шваброй на перевес осторожно, предупреждая нечистую силу на всякий случай. — Я ведь сейчас шваброй ёбну, и буду прав!..
— Не надо шваброй! — мгновенно показывается вихрастая голова Хёнджина, который сегодня вообще сам не свой был. Он проспал, опоздал на первый урок, забыл два предмета, а на физкультуре и вовсе упал дважды. — Я учебники рассыпал.
— Фух, — Ли кидает швабру в сторону. — Ты чё тут забыл? Все уже ушли.
— Я уснул, — лепечет тихо Хёнджин, — а потом уронил учебники.
— А, ясно.
Ёнбок тут же будто бы теряет интерес и возвращается к раковине, чтобы наполнить лейку водой и полить цветы.
Он закусывает нижнюю губу и снова краснеет. Вновь ему неловко. Он хочет сказать что-то, сделать, но у него нет плиты, а больше его любить не за что.
Хёнджин смотрит потерянно через зеркало на феликсово отражение. Ёнбок милый, в веснушках весь, со светло-рыжими волосами, похожий на лисичку, с большими чёрными глазами. Красивый. А ещё какой-то странно трогательный со своими маленькими руками, которые лейку держат крепко, даже подрагивают чуть чуть.
И Хёнджин вспоминает глаза брата, в которых было то самое чувство, когда он говорил о Феликсе. И почему-то, уже не хочется стоять за себя, а эйфория и гордость ушли сами по себе.
Он вдруг принимает спонтанное решение, о котором точно жалеть не будет. Он оставляет свой портфель на парте, идёт медленно к омеге, который уже воду выключил давно, а сейчас украдкой себе на лицо брызгает водой холодной прямо из лейки. Хёнджин осторожно касается его плеча.
— Ёнбок.
— Ну чё надо? — раздражённо поворачивается парень, тут же попадая в объятия Хёнджина, который его руками обхватывает мягко, свой подбородок ставит на плечо Ли. Феликс обомлел. Его впервые обнимает человек, не входящий в его семью. А ещё это не Чанбин. И это так странно. А ещё это Хёнджин, за которым Феликс украдкой наблюдал. Никому, кроме своего круга его обсуждать не позволял.
И он расслабляется и ему становится так хорошо и безопасно. Какое-то странное тепло, которое похоже на отголоски пламени, которое разгорается внутри омеги рядом с Чанбином. Это не костёр грешной страсти, но теплый огонёк дружеской поддержки.
— Феликс, — ласково зовёт его Хван, когда Ли окончательно расслабляется и млеет, уткнувшись тому в шею. — Я на тебя не сержусь и не обижаюсь, я не испытываю ненависти.
Какой он хороший, думает Феликс. Почему ты такой хороший? Что не так с тобой? Это так странно, что слезы сами собираться начинают и стекать по щекам к подбородку, на идеально белую рубашку Хвана. Ёнбок всхлипывает задушенно, носом шмыгает и слабо подвывать начинает, потому что внутри что-то вдруг треснуло и с грохотом упало, как учебники, которые Хван уронил ранее.
— Скажи то, что хотел, ладно? То, что правильно…
Хёнджин гладит нежно по спине вздрагивающего омегу, покачивается медленно, как ребёнка его убаюкивает, даже в макушку целует, сильно пахнущую сладкой жвачкой.
— Прости меня…
Пожалуйста, извини меня…
Awaken, tears are falling
Who was I for all this time?..
