Тайна склеенных страниц

Pov Яхт В съемочном коллективе не может быть события, которое привело бы к большему скандалу, чем то, что произошло между нами. И если кто-то учует зачатки подобного скандала, то непременно захочет выведать все, проворно прошмыгнув в яму моего замешательства. Страх не разоблачения, но чрезмерного внимания к нам с Пи, заставляет меня, прежде чем я сам успеваю прояснить ситуацию с нами, скрыться от посторонних глаз за стаканчиком холодного чая. Слухи о том, что Пи не возьмется за второй сезон, долетели до меня только к обеду, когда Сэмми, найдя меня в обеденном павильоне за разучиванием текста, отчего-то тягуче спокойно спросила: - Ты знал, да? Боясь выдать что-то личное, я не стал ни подтверждать, ни опровергать ее догадок. Да и проект сейчас волновал меня меньше всего. - Думаешь, он будет в порядке? - Я не знаю, - честно признался я. Я полагал, что нет такой высоты, которую бы Пи не смог покорить. Вот и теперь дело было только в его собственном желании - преодалеть трудности или же сдаться им. Я предпочитал не вмешиваться в чужую внутреннюю борьбу, но Сэмми на правах сердечного друга не могла позволить мне оставаться в стороне. Она, хоть и деликатно, но настойчиво подталкивала меня к тому, чтобы я поддержал старшего товарища, даже не догадываясь, что именно я - тот человек, который в эту минуту нуждается в поддержке больше всего. Я набрался храбрости встретиться с Пи лицом к лицу лишь перед самым началом съемок, не зная, от чего больше волнуюсь и какой именно вопрос хочу прояснить больше - решение Пи завершить проект, или его утреннее бегство из моей постели. Там, где обычно был шум и гам, теперь висело напряженное молчание. Пи стоял в центре комнаты, неловко сложив на груди руки. Актеры окружили его траурным ритуальным кольцом. Они молчали, меланхолично опустив свои головы, не потому, что были ошеломлены новостью до такой степени, что все как один проглотили свои языки, или потому, что чувствовали вину за произошедшее. Нет, они лишь боялись в эту минуту ранить чувства Пи Нью больше, чем они уже были ранены. Обнаружив, что мое отсутствие не играет никакой роли в разыгранной на главной сцене драме, я даже успокоился. Мне не улыбалось ввязываться в это дело, а беспокойство по поводу происходящего было вызвано скорее недостатком информации. Пи заглядывал в глаза актерам, будто сомневаясь, ясно ли они понимают, что сейчас происходит. А в моем сердце ныло необъяснимое чувство обиды, что снова что-то более важное эмоционально затмило Пи событие, несколько часов назад перевернувшее мою собственную жизнь с ног на голову и потрясшее до глубины души. *** - Как на счет того, что хочешь ты? Мучительное, невыносимое возбуждение, которое я так отчаянно пытался скрыть, не только от Пи, но и от самого себя, больше не поддавалось контролю. Только что Пи сделал отчаянно смелый шаг, отдав бразды правления в мои руки, а мне не хватило храбрости Пона, чтобы завершить то, что я начал с таким энтузиазмом. Я нависал над Пи, кажется, уже целую вечность, потому что творить безумства в отношении режиссера я мог только примеряя на себя чужие роли. - Ты уверен, что хочешь это знать? - спросил я, выигрывая время, чтобы усмирить свой пульс и набраться храбрости. Молчание затаившегося подо мной Пи в заданных обстоятельствах казалось мне не столько красноречивым, сколько вызывающим. «Б**дь, Нью!», - выпалил я в надежде, что мой эмоциональный возглас сможет заглушить стук, в панике рвущегося наружу, сердца. С чувством, сродни отчаянию, я схватил его лицо и соединил наши губы в тесном сухом поцелуе. На вдохе, при котором грудь Пи взмыла вверх, теснее прижимаясь ко мне, он замер. А вместе с ним и все вокруг. Мы не двигались. Только лишь пульс на тонкой шее Пи бился в моих пальцах. Это один из тех картонных, неподвижных поцелуев, от которых у Пи Нью сводит скулы и желваки ходят ходуном, когда он наблюдает за ними через экран телекамеры, потому что в жизни, по его мнению, так не бывает. Мне жаль его разочаровывать. Жаль и стыдно, потому что роль искуссного любовника, на мой скромный взгляд, мне подошла бы больше. Но мои глаза впервые горят от жгучего стыда, хоть губам уже давно знакомо это ощущение близости Пи. И от того, насколько привычным кажется прикосновение его губ к моим, меня еще сильнее опаляет огнем. Я отстраняюсь, благородно уступая ему возможность перевести дух, но вместо благодарного вздоха, слышу смешок человека, научившегося, за годы общения со мной, фильтровать мои слова и поступки. - Что изменилось с тех пор, как ты делал это прежде? Теплая, почти отеческая улыбка Пи раздражает пуще назойливой мухи в жаркий безветренный день. Я страшусь пробовать что-то впервые, но ты же знаешь, что в реальной жизни я могу отвечать за свои поступки. Иначе мы не стали бы друзьями. Тогда почему, даже покорившись мне, ты сохраняешь эту дистанцию пи-нонг между нами. Страх стать чьим-то трофеем и быть обманутым не позволяет расслабиться и заставляет быть осторожным даже со мной? Ты воспринимаешь происходящее как игру, на случай, если все окажется не взаправду? Но я же чувствую, даже несмотря на таящиеся в твоем сердце страхи, оно бьется так же быстро, как и мое. - Что изменилось? Картинка в твоей голове. Ты больше не будешь представлять кого-то другого на моем месте. И на своем тоже не будешь. Я тебе не дам. Снисходительная улыбка терпеливого взрослого плавно сходит с лица, а взгляд внимательный и мягкий вдруг притупляется и убегает в сторону. Идеальный момент, чтобы перестать волноваться из-за возраста и опыта Пи, потому что на мгновение ему становится неуютно, а я, заметив эту перемену, чувствую уверенность, которой мне так не хватало. - Я хочу поцеловать тебя. Пи смотрит в сторону, совсем рядом с моим ухом, и я наклоняю голову, чтобы поймать его взгляд. - Я. Тебя. Когда плечи Пи, словно предчувствуя опасность, ползут вверх, я снова наклоняюсь к нему, чтобы совершить обещанное. Я целую Пи - уже мягче и нежнее, позволяя себе ощутить легкую теплоту его губ. Он не отвечает, лишь смотрит с недоверием, заинтригованный тем, насколько далеко я смогу зайти в этот раз. Не встречая с его стороны никакого сопротивления, я медленно, словно прося разрешения, тяну вверх его футболку, оголяя впалый живот и грудную клетку. Все совсем не так, как бывает с девушками. Раньше я думал, что смельчак, решивший составить ему пару, сможет взять его только штурмом, а теперь, получив его без борьбы, я не знаю, что делать с этим даром и в каком направлении двигаться. Под маской холодного спокойствия я скрываю волнение подростка, словно бы предвкушающего первый в его жизни сексуальный опыт. Напуганный этим новым чувством, я не решаюсь сразу перейти в наступление. Мой растерянный взгляд замирает на груди Пи, на его ребрах и впалой грудной клетке, которая беззащитно поднимается и опускается чуть чаще, чем должна, выдавая, также скрываемое Пи, волнение. Заметив мой взгляд, но, возможно, превратно исталковав его, он вскидывает руку, поспешно прикрывая мне глаза. - Не смотри. Я отвожу его руку в сторону. - Пожалуйста, - просит он. - Не говори мне, что делать. Мы не на работе, и я не обязан тебе подчиняться. Еще больше вжавшись в плечи он все-же, мне хочется думать - не без удовольствия, уступает. Я стягиваю с него футболку, и хоть он не сопротивляется, после моих слов легко поддаваясь моим манипуляциям, оказавшись обнаженным передо мной, тут же тянет на себя одеяло. Когда Пи говорил о том, что ему со мной комфортно, мне казалось, он был искреннен. И я всегда дорожил именно этим в наших отношениях. Но сейчас внутри меня разгорался огонь, который я не в силах был унять. Из бесчетного количество раз, когда я видел его без одежды, он впервые меня стеснялся! Разгадав маневр Пи, я отбрасываю одеяло в сторону. Оставив на мгновение идею покорить его губы, очарованный картиной его обнаженного тела, я склоняюсь к его шее. Слева щелкает светильник, и комната погружается во тьму. Тело Пи и постель накрывает холодный лунный свет, оставляя мне лишь неясные очертания. - Я видел тебя обнаженным столько раз, зачем ты делаешь все это сейчас? - Не слишком приятная глазу картина. - Не слишком приятная? Почти рассердившись, потому что это и его ответственность тоже, я беру его руку, и прижимаю к своему паху. Рука дергается, напрягается, но через мгновение пальцы Пи расслабляются и невесомо ложатся на ткань штанов там, где в его ладонь упирается мой возбужденный член. - Ты извращенец, если тебя может возбудить нечто столь неприглядное. Я думаю о женской белоснежной и гладкой груди, нежных и плавных линиях бедер, которые так притягивают взгляд и поражают воображение. Вот, что всегда меня возбуждало. А это... Я провожу взглядом от беззащитно торчащих ребер вверх, по тонкой, напряженной шее, к лицу Пи. - Это другое, - шепчу я. Я склоняюсь к самому уху Пи, отчего-то вдруг смутившись демонстрировать ему свое, неожиданно загоревшееся лицо, и выдыхаю: - Это я люблю. Зарывшись носом в волосы за ухом Пи, я втягиваю влажный горячий воздух. Тонкие и мягкие пряди еще пахнут моим шампунем. - Вообще-то всегда любил. Но теперь... - я запинаюсь, секунду не решаясь взять на себя смелость, - теперь еще и вот так. Я подаюсь вперед, упираясь каменным пахом в его ладонь, которая все еще накрывает мой член. Он ничего не отвечает, не издает ни звука, как мышка затаившись подо мной. - Кажется, я правда тебя люблю, Пи. *** Утром небо было чистое, но поднятые ветром густые облака пыли рассеивали солнечный свет. Сонным прохожим ветер щедро бросал под ноги пыль и мелкий сор, заставляя щурить и без того заспанные глаза, а я радовался, что могу еще какое-то время поваляться в постели. По заведенной традиции Пи уехал на площадку первый, в этот раз воспользовавшись мгновением, на которое я, эмоционально утомленный, провалился в короткий сон без сновидений. Проснувшись один, я не сразу смог дать себе отчет в том, что произошедшее ночью, действительно произошло наяву. С осознанием пришло и чувство покинутости, которое я никогда не испытывал раньше, хоть Пи всегда уходил по-английски - не церемонясь. Через полтора часа, стоя в коридоре и наблюдая картину медленного признания Пи своего режисерского поражения перед сложившимися обстоятельствами, я обнаружил в себе это чувство еще острее. И я остолбенел, атакованный с одной стороны - вредоносным желанием быть для Пи важнее всего прочего, и с другой - болезненным осознанием собственной второстепенности. Я почувствовал полное бессилие перед охватившим меня чувством, которое усугублялось воспоминаниями о мягкости и покорности тела Пи еще несколькими часами ранее. Он говорил тихим, но уверенным голосом, в котором явно слышалось стремление к самопожертвованию намеревающегося сдать свои позиций человека. Говорил он монотонно, и это повествование на одной ноте могло бы длиться без конца, если бы я, повинуясь первому малодушному порыву, развернулся и умчался прочь. Я был потрясен, обнаружив в себе этот, свойственный неуравновешанным и истеричным особам, порыв. Поэтому, чтобы рассеять это наваждение, я поспешил выйти на свет из своего укрытия, привлекая внимание некоторых присутствующих и, конечно, самого Пи, заставляя его замолчать на полуслове. Мне претила роль драма квин. Я не планировал быть тем человеком, который, подобно Пи, не может жить без драматических видений и фантазий, до бесконечности поддерживая в себе опасное напряжение. Мне нужно было все решить здесь и сейчас. - Я могу с тобой поговорить? - нарушая все правила приличия, разрушая стройное кольцо окружения Пи и выводя всех собравшихся из оцепенения, вмешался в разговор я. Мое первоначальное предположение, что между главными актерами произошло недопонимание, а Пи Нью лишь воспользовался этим, приняв на себя роль волнореза, переросло в уверенность. Я не мог понять другого - зачем ему понадобилось брать на себя ответственность за решение о завершении проекта, тем самым объявляя единоличную войну всем окружающим, вызывая на себя всеобщее неодобрение. Особенно сейчас, когда что-то гораздо более важное происходило за пределами съемочной площадки. Он кивнул и направился к выходу. Никто не стал задавать вопросов ни о причинах, движущих Пи, ни о его чувствах. В его удаляющейся в сторону коридора фигуре чувствовалась огромная усталость, и она не была связана ни со мной, ни с ночью, проведенной в моей постеле. Наверное, так чувствует себя человек, вынужденный капитулировать. Он повел меня из света в сумрачный коридор. Я шел за ним молча, выстукивая дробь каблуками студенческих ботинок, уже одетый в форму для съемок, с каждым шагом все больше съеживаясь и теряя огонь горячего намерения выяснить все раз и навсегда. Утонувшая в темном безмолвии дверь, показалась мне бездонной пропастью, и чем ближе я приближался к ней, тем более неотвратимым мне казалось мое падение в бездну. Пи переступил порог и еще стоял спиной ко входу, когда я, не успев войти, щелкнул выключателем. Ударивший в глаза свет застал Пи врасплох, но он быстро сориентировался, взял себя в руки и развернулся. Бездна, оказавшаяся всего лишь небольшой комнаткой без окон, где временно разместили вешалки и реквизит, больше не казалась такой мрачной. Вокруг стоял запах свежевыглаженных рубашек. Пи ждал, что я начну первым. А я смотрел на него, пытаясь найти в его облике и поведении доказательства произошедшей между нами близости. Еще не было произнесено ни единого слова, еще не произошло ничего конкретного - лишь ощущение, что от первых слов, сказанных друг другу после секса, будет зависеть, сможем ли мы быть близки как прежде. Хотя бы как прежде. - Что-то случилось? - опередил он мой собственный безопасный вопрос. Удивительно, какими удобными иногда бывают эти ритуальные вопросы, помогающие потянуть время, чтобы наскоро соорудить психологическую защиту. И пока я думал, сдалась ли ему сейчас моя честность, меня атаковало дежавю. Уже под утро, лежа рядом, укрывшись одеялом и обхватив руками иззябшие под кондиционером тела друг друга, мы никак не могли прийти в себя, безуспешно борясь с холодом, хотя с легкостью могли бы отключить кондиционер и избавить себя от мучений. Но никто из нас не решался вылезти из под одеяла и разорвать эту близость, это хрупкое чувство присутствия рядом важного человека. Я думал и думал, укачивая его на своих руках, и никак не мог решить, действительно ли все, во что я верил, оказалось одним махом опровергнуто, или же произошедшее означает, что я только что принял решение - быть может, самое важное в своей жизни. А теперь Пи смотрел на меня так, словно взирал с высоты своего режиссерского кресла, на которое зачем-то снова взгромоздился в эту самую минуту, хотя кроме нас двоих рядом никого не было. Так происходило каждый раз, каждое новое рабочее утро после проведенной вместе ночи, будь то ночь откровений Пи, приятельская попойка, или же заботливо предоставленное дружеское плечо, по какой бы причине в нем ни нуждались. Словно по щелчку пальцев Пи снова становился важдым парнем, мысли которого заняты серьезными вещами, и ты укладываешься в систему его координат лишь в том объеме, в котором это допускает сценарий. И все бы ничего, но прошлая ночь отличалась от всех предыдущих глубиной погружения в проблему. Я попытался встретиться с ним взглядом, но не сумел. Потерпев неудачу, я бросил первое, что пришло в мою, мучимую противоречивыми, бессмысленными мыслями, голову: - Если бы у тебя были настоящие друзья, а не временные приятели, от проекта к проекту сменяющие друг друга, тебе было бы проще курсировать в этом океане чужих страстей, не опасаясь быть задетым. Я не причислил себя к друзьям в эту минуту, потому что больше не понимал своего статуса. И назваться другом после произошедшего у меня не поворачивался язык. Я был знаком не понаслышке с таким понятием как дружеский перепих, но близость с Пи не ассоциировалась у меня с чем-то подобным. Первое мгновение он был весь в себе, видимо, под впечатлением от произошедшего только что разговора с актерами. И лишь через некоторое время, прислушавшись, стал воспринимать мои слова. - Мне не нужны настояние друзья. Я удовлетворяюсь людьми, которые хотя бы внешне готовы сотрудничать со мной. Работа не призывает нас ни к чему такому. Голос его был спокоен, но при всем том чувствовалось, что на душе у него пасмурно. - Работа, работа, работа, - забубнил я, понимая, что мы уходим от темы разговора, которая волнует меня. - Хоть раз в жизни подумай о себе. «И обо мне!» - кричал мой внутренний голос, но сказать это вслух я не посмел. - Когда ты в последний раз думал о себе? - Именно это я сейчас и делаю. Его слова оставляли какое-то неуютное чувство, что-то в намерениях Пи, в его позиции оставалось для меня непонятным. Я втайне подозревал, что Пи обманывает себя, думая, что это хорошая идея - бросить штурвал все еще остающегося на плаву судна только лишь из-за ссоры матросов. Но я не стал развивать эту мысль, опасаясь обнаружить свое безразличие к данной теме. Мне совсем не улыбалось говорить о других парнях. - Ты никогда не достигнешь желаемого результата, потому что слишком занят бесконечными уступками. Рано или поздно наступит момент, когда ты окончательно перестанешь говорить, что думаешь на самом деле, отчаявшись получить то, что хочешь. Пи молчал, понурившись. Ему нечем было возразить. Он настороженно замкнулся в себе, и по его виду трудно было определить, достаточно ли я убедителен в своих словах и имею ли моральное право учить его жизни и тому, как реагировать на происходящее. - Так что же ты хочешь? На самом деле. Пи, профессиональный манипулятор, знающий, как расположить к себе человека, завоевать доверие, заставить проникнуться своей идеей, теперь не мог совладать с апатичным состоянием. Он казался мне уязвленным. У меня возникла невероятная мысль, будто Пи, прежде лежащий в темноте с ничего не выражающими глазами, отгороженный от всего внешнего мира, исчез, и теперь наконец демонстрирует настоящего себя. Он смотрел на меня спокойно, даже обреченно, как человек, раньше времени сдавший свои позиции, не возражая и больше не пытаясь сопротивляться. Мной вдруг овладела мысль, что даже если проект провалится, Пи удастся воспользоваться возникшей неразберихой, покинуть место действия и наслаждаться мирной жизнью вне этого проекта. Странно, но в этой моей фантазии о мирной жизни Пи, я не отвел места себе, смирившись с нынешним положением вещей. - Если это конец, пусть будет конец. - сдался я, понимая, что мое мнение не играет тут большой роли. - Но конец - это не поражение. Ты сделал все, что мог. Вложил всего себя в этот проект, прожил вместе с актерами, вместо них. Не стоит жалеть о том, что было, только потому, что в итоге не сложилось так, как тебе хотелось. В полной тишине я смотрел на него - Пи колебался. Я спросил себя, услышал ли он мои слова - вполне обоснованные и достойные, воспринял ли их, понял ли объяснения. Я попытался сформулировать вопрос: «С тобой все в порядке?», «Тебя что-то тревожит?» - но фраза почему-то не складывалась. В конце концов я услышал его осторожный голос: - Мы можем сделать вид, будто ничего не произошло. Мое замешательство было слишком сильным, чтобы я мог с ходу отреагировать на это предложение. - Если бы я не умел делать вид, что ничего не произошло, то, наверное, сошел бы с ума. Я соображал - сосредоточенно и быстро, стараясь не заплутать в собственных мыслях. Нет, я не обдумывал его предложение, как заманчивое. Увидев его таким, я мгновенно пришел в себя от парализующего меня замешательства. Мы говорили не о работе! Несмотря на полный беспорядок в моей голове, на меня снизошло озарение - это не я чувствовал растерянность, одиночество и тревогу все это время. Это Пи - тот, кто не может оправдать произошедшее. Это не я выбит из колеи из-за случившегося, это он растерян и сбит с толку, и по привычке продолжает играть свою роль, защищая душу и сердце. Осознав это, я начал тонуть в глубоких волнах накатившего понимания, влекущего за собой почти болезненные воспоминания. Вчера мы оба были одурманены друг другом. Вчера страх и осторожность уступили место отчаянному желанию. А сейчас мы страшимся того, как воспримет поизошедшее другой. Мои чувства разрастались, превращаясь в прозрение. Я не смог сдержать нервный смех, чувствуя, что у меня буквально голова идет кругом от этого открытия. Мое тело, отяжелев, точно набитый камнями мешок, еще вчера страдавшее от жестокой бессонницы, сейчас готово было погрузиться в сладкий сон прямо здесь, свернувшись возле Пи, наконец, пусть и случайно, выдавшего свои эмоции. Я издал жалкий вздох, точно в мазохистском порыве пытаясь полнее ощутить причиняющее даже боль, сводящее с ума ощущение. И в полном изнеможении, дрожа как нетерпеливая собака, я притянул Пи, мгновенно изумленного моей резкой переменой, ближе к себе. - Ты же не думаешь, что я был пьян вчера? - злонамеренно бросил я, приводя Пи в замешательство, снова ощутив былую уверенность только лишь потому, что страшно теперь было не мне, а ему. Он отстранился не до конца уверенный, отдаю ли я себе отчет в том, что он говорит серьезно. Видя его взволнованный взгляд, я ощутил, как грудь моя горит огнем и сердце вырывается из груди от невозможности объять его всем моим существом. - Мы ведь больше не говорим о лакорне, да? Он не поднял взгляда выше моих губ, то ли смущаясь встретиться со мной взглядом, то ли попав в ловушку воспоминаний о вчерашней ночи. - Разве ты не понял, что вчера я говорил серьезно? - Это было вчера. - А сегодня я спрашиваю, ты позволишь мне остаться рядом, когда все закончится? Он вскинул на меня взгляд так неожиданно, что у меня перехватило дыхание. - Думаешь, я не найду предлог задействовать тебя в очередном моем проекте, как делал это всегда? В его голосе почему-то звучали стальные нотки. - Я не хочу предлогов для работы в твоих проектах. Я хочу быть с тобой вне работы. А тебе больше не нужно искать причин, чтобы держать меня рядом. - Почему? - У тебя память, как у рыбки? Он замер, от волнения затаив дыхание. Почему я не понял этого раньше? Это же те самые слова, которые ты так давно хотел от меня услышать? Я склонился к его уху, скорее чтобы не обнаружить перед Пи своего собственного смущения, ведь произносить такое вслух, будучи в ясном сознании, мне еще не доводилось. - Потому что я тебя люблю. Но вот что на счет тебя? - Яхт… - Тебе когда-то все-равно придется мне признаться, - улыбнулся я. Пи опустил взгляд, все же улыбнувшись в ответ. Мое Сердце зашлось от восторга. Я смог его завоевать. Или он меня. Намереваясь задушить Пи в своих объятиях, но не справившись с нахлынувшими эмоциями и равновесием, я завалил его на стойку с рубашками, отчего вешалки комично громко брякнули, разрушая величие и красоту момента, но скрывая мой, впервые не украденный, поцелуй под грудой свежевыглаженных белоснежных рубашек. *** Эта ночь определенно выходит за рамки того, что я до сего момента считал для себя приемлемым. И если уж выходить из зоны комфорта, то не сломя голову, а медленно и с осторожностью. Я пытаюсь наскоро составить в голове план действий, но болезненное возбуждение, которое я терплю так долго, что уже начинаю терять связь с реальностью, все же подталкивает к более активным действиям. Моя вера в то, что мы сможем ограничиться руками, все еще сильна, ведь то, что происходит сейчас, для меня уже чересчур. Но, как известно, самое страшное - начать, а дальше - гори оно все синим пламенем. - Я могу сделать что-то не так, - объясняю я свое замешательство заботой о его благополучии. Он медленно качает головой, давая понять, что я могу действовать так, как посчитаю нужным. Я понятия не имею, что буду делать дальше, все еще надеясь, что если плыть по течению, то ситуация разрешится сама собой. Но осознание того, что Пи полностью отдал себя в мои руки, еще сильнее сводит низ живота. Не прерывая зрительного контакта, я стягиваю футболку. Пи никуда не торопится и не торопит, но я чувствую, как рука его осторожно, как-будто невзначай, будто есть шанс, что я не замечу, тянет вниз уголок моих шорт. Ай, к черту! Я стягиваю с себя трусы и сразу же прячусь от его взгляда, срываясь с поцелуями куда-то в область шеи. Пи Нью тихо и прерывисто выдыхает, впервые за вечер не справляясь с чувствами, а мне непременно хочется заставить его стонать еще сильнее. Только бы самому не кончить раньше, фантазируя об этом. Без дальнейших промедлений, на эмоциях, вызванных вздохом Пи, я стягиваю с него трусы, и, не прекращая покрывать поцелуями шею, затем подбородок и, наконец, губы, нащупываю рукой его возбужденный член. Мои нервозность и нетерпение делают свое дело, и скоро мой язык проникает глубоко в его рот. Моя кровь медленно закипает, когда я ощущаю, как тесно становится в моей руке. - Боже… - не успеваю я сдержать свой вздох. Кажется, только теперь я начинаю осознавать всю, возложенную на меня, ответственность. Сопротивление не сделало бы его менее желанным, но от того, насколько он открыт моим ласкам, словно мягкий пластилин в моих руках, мне срывает голову. Я проталкиваю ногу между его бедер, наши тела тесно сплетаются. Когда я в очередной раз прижимаюсь губами к его губам, я чувствую, как все его тело дрожит от возбуждения, и даже один раз ощущаю, как кончик его языка проникает в мой рот, и в этот момент, кажется, я теряю контроль от желания. Я хочу завладеть им полностью. Хочу слышать его стоны, хочу заставить его потерять сознание от удовольствия. Я больше не сомневаюсь, я готов и хочу - безумно хочу овладеть им. Когда меня оглушает эта мысль, сознание охватывает паника. Впервые намереваясь совершить близость с мужчиной, я боюсь, что задохнусь от жгучего стыда перед ним, если сделаю что-то не так или буду недостаточно хорош. Не взирая на свое собственное возбуждение, обуздав свои эмоции и сфокусировав взгляд на моем лице, Пи кладет прохладную руку на мой горячий лоб. Успокаивающее прикосновение охлаждает огонь, горящий внутри, и гасит лихорадку. Меня поражает, как блестят в темноте его глаза. Он нежно проводит ладонью по моему виску, затем щеке, давая мне время совладать с эмоциями, или принять решение, или отступить. Я страшусь новых ощущений на своих руках, и не решаюсь исследовать чужое мужское тело сразу. Но страх, не осудит ли меня Пи за нерешительность подталкивает к действию. Ощущение пальцев Пи на моем лице волнует душу, но его спокойный, уверенный, тихий взгляд приводит в чувства и дарит умиротворение. Эти чувства спокойствия и уверенности в происходящем передаются и мне. Не выпуская из руки его член, второй я касаюсь его бедра и веду вверх. Я взволнован, поэтому стараюсь больше не смотреть на Пи, опасаясь, что его внимательный взгляд снова заставит меня нервничать. Между ягодиц пальцы встречают сопротивление, а я не решаюсь действовать на силу, боясь причинить боль. - Прости, у меня нет ничего такого… - Слюной, - шепчет он, словно слова, сказанные тихо, смутят меня меньше. Я замираю. Тогда Пи берет мою руку, и через мгновение два моих пальца оказываются у него во рту. Так горячо, влажно и мягко, что это сводит меня с ума, снова унося прочь от реальности. Я закрываю глаза, весь оказываясь там - на кончиках своих пальцев, в его горячем рту, и плаваю на волнах удовольствмя. Голова идет кругом, меня качает то вверх, то ухает в самый низ, захватывая дыхание. Мне хочется рухнуть на Пи сверху, отдавшись новым ощущениям, но я сопротивляюсь тому, чтобы окончательно потерять рассудок. Мои колени и руки дрожат от напряжения, я сминаю простынь рукой, которая из последних сил удерживает меня над Пи. И только когда мои пальцы оказываются достаточно влажными, Пи освобождает их. Я стараюсь отключить голову, чтобы не кончить, когда пальцы, сделав небольшое усилие, оказываются внутри Пи. С девушками я поднаторел, алгоритм действий прост и понятен, ничего уже не ошеломляет, процесс дарит ожидаемое, привычное удовольствие. Теперь же для меня почти все в новинку, каждое новое действие таит в себе опасность. Выражение лица, не ожидаемые мною реакции Пи, звук его голоса и мое собственное тяжелое дыхание вызывают шквал новых эмоций, которые я боюсь не суметь контролировать. В такой ситуации подготовительные ласки нужны мне даже больше, чем ему. Мои руки должны привыкнуть к новым ощущениям, привыкнуть к Пи, узнать его ближе. И когда обнаженное мужское тело передо мной больше не кажется чем-то пугающим и неуместным, я позволяю себе отдаться желанию завладеть им. Он медленно втягивает воздух носом, запрокидывает голову назад и закрывает глаза. Эта картина и влажный след языка, оставленный мной на его губах заставляют меня буквально страдать от удовольствия. Я трудно вхожу и замираю, полагая, что отсутствие нормальной смазки может вызвать у Пи дискомфорт, но, ощутив встречное движение бедер, понимаю, что Пи не просто готов, но хочет большего. Первое время я чувствую только тесноту, поэтому двигаюсь медленно. Я стараюсь держать себя в руках, когда пальцы Пи осторожно касаются моих бедер. Легкое, трогательное прикосновение плавит мою кожу. Он невесомо, осторожно перебирает пальцами, словно впервые пробует прикасаться к новому человеку, подсознательно опасаясь обжечься или обжечь. Я хватаю егр руки и развожу по сторонам, переплетая наши пальцы. Его темные глаза словно в тумане. Я крепко держу его, и какое-то время смотрю на него сверху, полный восхищения. Его волосы разметались по подушке, его раскрытые губы, которые только что обхватывали мои пальцы, теперь рисуются в моей голове совсем в иных ракурсах, отчего сдерживаться и дальше становится невозможным. Я начинаю двигаться активнее и через мгновение слышу первые неловкие, сдерживаемые стоны. Пи высвобождает руку и кладет на мою грудь - не отталкивает, лишь мягко касается. Он медленно ведет рукой по моей груди, затем животу вниз, туда, где соединяются наши тела, а потом мягко обхватывает пальцами свой возбужденный член. От этой картины внутри у меня вспыхиает пожар. Прикрыв глаза и мягко размомкнув губы, он позволяет уже нескрываемому стону вырваться наружу, когда, вторя моим движениям, сперва плавно, а затем интенсивнее, начинает мастурбировать. Я не могу отвести взгляд от руки Пи, завороженный его действиями. Как часто он делал это раньше, когда никто не видел? О ком он думал, когда делал это в одиночестве? Не хочу знать этого, потому что теперь я не дам ему думать ни о ком, кроме меня! Я склоняюсь над ним и мягко целую в раскрытые губы. - Пи, посмотри на меня. Он никак не реагирует на мои слова. - Пи, - настойчиво повторяю я. - Посмотри на меня. Его дыхание становится тяжелым. Он нехотя размыкает веки. - Не закрывай глаза. Будь со мной. Он отворачивается, словно отгоняя меня. - Нет-нет-нет, Нью! - остановив движение бедрами, я обхватываю его лицо руками, - Пи, посмотри на меня! - Дурак, - со стонов выдыхает он, обнимая меня за шею. Он притягивает меня к себе для поцелуя и подается на меня своими бедрами, не желая, чтобы я останавливался. - Боже, Пи… Я чувствую, как его мышцы сжимают мой член. Он дрожит от возбуждения, от долго подавляемого желания, отвечая моим губам с болезненным выражением. Я ошеломлен его страстью. То, что я чувствую, глядя на него, наполняет мои глаза и рассудок безумным желанием, дикой чувственной жаждой. Мы сливаемся в невыразимом объятии. Он принимает меня, мои ласки, отчаянно ловя ртом воздух. Я не ожидал такого ответа с его стороны, и это совмем лишает меня рассудка. Я отстраняюсь. Не могу оторвать взгляда от его рта, измученного моими поцелуями, все же отгоняя фантазии о том, как сильно и как именно хочу поиграть с ним. Потом. От этих фантазий внутри разгорается пожар, превращающий кровь в расплавленный свинец. Какое-то время Пи издавает полузадушенные стоны. Мне кажется, он вот-вот потеряет сознание от слишком сильных ощущений. Но тут, разомкнув губы, он выдыхает: «Яхт…» Услышав свое имя, я не могу сдержать восторга. В момент наивысшего наслаждения он остается со мной! Вся кровь бросается мне в голову и я, не привыкший к подобному, доведенный до безумия стонами Пи, которые он наконец перестал сдерживать, не сдерживаю своего собственного стона. Я жарко выдыхаю ему в губы, обхватив руками его лицо, от интенсивных движений не способный совладать со своим хриплым, задыхающимся голосом. - Пи, почему ты молчал? Простыни под нами намокли и сбились, но Пи не ощущает дискрмфорта. Он находится в пароксизме удовольствия, при этом не теряя связи со мной. - Пожалуйста, Яхт… У меня захватывает дыхание, когда я понимаю, какое интенсивное возбуждение ощущает Пи и, перестав сдерживать себя, видя, что Пи находится на пределе и скоро кончит, я позволяю себе больше не сдерживаться. Плотно захваченный им, я испытал обессиливающее наслаждение. Я попытался медленно выйти, но почувствовал, как руки его обвили мое тело, не отпуская. Тогда я опустился на него, отказавшись от идеи разорвать объятия. Он переплел свои пальцы с моими. Мои нервы были напряжены, эрекция все еще сохранялась, поэтому я испытывал тупую боль внизу живота. И все же, несмотря на боль и слабость, мне было невыразимо приятно ощущать его ледяные пальцы, сплетенные с моими, и его голову, оказавшуюся на моем плече, когда я откинулся на подушку. Я никогда не видел его таким - открытым, безмятежным, настоящим. - Ты мой. Мой. Ты мой, Пи. Он молчал, умиротворенный и обессиленный наслаждением. - Мой, - повторил я. И продолжал повторять мысленно до тех пор, пока на задворках сознания, уходя в предрассветный сон, ни услышал в ответ слабый голос Пи: - Твой.